Аня и Долина Радуг - Люси Монтгомери

Однажды вечером Джон Мередит, возвращаясь домой коротким путем через Долину Радуг после пастырского визита в дома прихожан, живших у входа в гавань, свернул в сторону, чтобы попить из маленького родника, который показал ему за несколько дней до этого Уолтер Блайт, когда они вдвоем долго беседовали, сидя возле него на кленовой скамье. При всей своей кажущейся застенчивости и отрешенности от всего мирского Джон Мередит сохранял мальчишеское сердце. В ранней молодости его называли «общительным малым», хотя никто в Глене св. Марии никогда не поверил бы этому. Он и Уолтер сразу потянулись друг к другу, так что их беседа оказалась очень искренней и доверительной. Мистер Мередит нашел ключ к самым сокровенным уголкам души мальчика, куда никогда не заглядывала даже Ди. С того часа им предстояло стать друзьями, и Уолтер понял, что никогда больше не будет бояться своего священника.

— Прежде мне и в голову не приходило, что со священником можно так близко познакомиться, — признался он матери в тот вечер.

Джон Мередит попил прямо из своей узкой белой ладони — ее железная хватка всегда удивляла людей, ранее не имевших случая обменяться с ним рукопожатием, — а затем присел на кленовую скамью. Он не спешил вернуться домой: место было красивое, к тому же он испытывал душевную усталость после череды довольно неинтересных разговоров со множеством положительных, но скучных людей. Всходила луна. Там, где он сидел, Долина Радуг была приютом безмолвных ветров, и над ней стояли, словно часовые, неподвижные звезды, но издали, с ее верхнего конца, доносились веселые голоса и детский смех.

Воздушная красота посеребренных лунным светом астр, мерцание воды в маленьком роднике, нежное журчание ручья, изящество и грация покачиваемых ветром папоротников — все это слилось в белой магии тихого вечера вокруг Джона Мередита. Он забыл о мелких неприятностях во вверенном ему приходе и о духовных проблемах; время вернулось на полтора десятка лет назад, и он снова был молодым студентом-богословом, а июньские розы, красные и душистые, украшали изящную и гордую головку его темноволосой Сесилии. Так он сидел и мечтал, как обыкновенный юноша… И в этот удивительно благоприятный момент Розмари Уэст сделала несколько шагов в сторону от тропинки, по которой возвращалась домой, и остановилась прямо перед ним в этом опасном, наводящем сказочные чары, безлюдном месте. Когда она приблизилась, Джон Мередит встал и увидел ее… впервые по-настоящему увидел.

До этого он встречал ее раза два в церкви и пожал ей руку — рассеянно, как пожимал каждому, с кем сталкивался в проходе между скамьями на своем пути к кафедре. Больше он нигде никогда не видел ее, так как сестры Уэст принадлежали к англиканской церкви, а большая часть местных англиканцев проживала в Лоубридже, так что у него никогда не было причин для визита в их дом. Если бы накануне этого вечера кто-нибудь спросил Джона Мередита, как выглядит Розмари Уэст, он не сумел бы ответить на вопрос. Но ему было суждено навсегда запомнить ее такой, какой она явилась перед ним возле родника, в романтическом ореоле, подаренном ей добрым лунным светом.

Она, безусловно, ничуть не походила на Сесилию, которую он всегда считал своим идеалом женской красоты. Сесилия была миниатюрной, бойкой брюнеткой, Розмари Уэст — высокой, спокойной блондинкой; однако Джон Мередит подумал, что никогда еще не видел такой красивой женщины.

Она была без шляпы, и ее голову обвивали тугие жгуты гладких волос теплого золотистого цвета — «цвета свежих конфет из патоки», как выразилась Ди Блайт. У нее были голубые глаза, большие и ясные, которые, казалось, всегда смотрели очень приветливо, высокий белый лоб и тонкие черты лица.

Розмари Уэст всегда называли «мягкой» женщиной. Она была настолько милой и кроткой, что даже ее благородные, величественные манеры не создали ей репутацию «заносчивой». Жизнь научила ее смелости, терпению, умению любить и прощать. Когда-то она следила, как парусник, на борт которого взошел ее возлюбленный, уплывал из гавани Четырех Ветров прямо в закат. Но, хотя она еще много дней смотрела в ту сторону, ей так и не довелось увидеть его возвращение. Это печальное бдение лишило ее глаза прежнего беззаботного девического выражения, однако она все еще выглядела на удивление молодой. Быть может, так казалось потому, что она всегда сохраняла восторженно-удивленное отношение к жизни, с которым большинство из нас расстается в детстве, — отношение, которое не только приводило к тому, что юной казалась сама Розмари, но и создавало в сознании каждого, кто разговаривал с ней, приятную иллюзию собственной молодости.

Джон Мередит был поражен ее очарованием, а Розмари — его присутствием. Она никогда не думала, что встретит кого-нибудь возле этого уединенного источника, и менее всего этого отшельника, недавно поселившегося в Глене св. Марии. Она чуть не уронила тяжелую стопку книг, которые несла домой из деревенской библиотеки, и, желая скрыть свое замешательство, прибегла к одной из тех маленьких уловок, к которым порой прибегают даже правдивейшие из женщин.

— Я… я пришла попить, — пробормотала она с запинкой в ответ на серьезное приветствие мистера Мередита: «Добрый вечер, мисс Уэст».

Она чувствовала, что ведет себя непростительно глупо, и ей очень захотелось себя как следует встряхнуть. Но Джон Мередит не был тщеславным человеком и знал, что она, вероятно, точно так же вздрогнула бы, если бы неожиданно встретила здесь пожилого церковного старосту Клоу. Ее смущение позволило ему почувствовать себя непринужденно, и он забыл свою робость; к тому же при свете луны даже самый застенчивый из мужчин может иногда стать довольно смелым.

— Позвольте мне сделать для вас чашку, — сказал он с улыбкой.

Поблизости была чашка — треснувшая, без ручки, голубая чашка, спрятанная детьми под кленом; но он не подозревал о ее существовании, а потому шагнул к одной из берез и оторвал кусок белой бересты. Затем он ловко превратил ее в треугольную чашку, наполнил водой из родника и подал Розмари.

Розмари взяла ее и выпила до дна, чтобы наказать себя за свою маленькую ложь: пить ей совершенно не хотелось, а осушить довольно большую чашку воды, когда не жаждешь, — это в известной мере тяжкое испытание. Однако воспоминанию об этих трудных глотках воды предстояло стать очень приятным для Розмари. Потом ей даже стало казаться, будто было в этом что-то от ритуала причастия. Возможно, на такую мысль навело ее то, что сделал священник, когда она вернула ему чашку: он снова наклонился к роднику, наполнил ее и выпил сам. Он коснулся чашки губами именно в том месте, где прежде ее касались губы Розмари, — что, как прекрасно понимала сама Розмари, было чистой случайностью. Тем не менее, это маленькое обстоятельство приобрело в ее глазах необычно глубокий смысл. Они оба выпили из одной чашки. Розмари невольно вспомнились слова ее старой тетушки о том, что, если два человека попьют из одного сосуда, в будущем они — на радость или на горе — будут каким-то образом связаны друг с другом.

Джон Мередит неуверенно повертел чашку в руках, не зная, что делать с ней дальше. Самым логичным было бы выбросить ее, но почему-то ему не хотелось делать это. Розмари протянула руку и сказала:

— Отдайте ее мне. Вы так умело ее сделали. Я давным-давно не видела чашек из бересты… а раньше их часто делал мой младший брат… когда был жив.

— Я научился делать их еще в детстве, когда однажды летом ходил в поход с друзьями. Нас вел один старый охотник. Он-то и научил меня, — сказал мистер Мередит. — Позвольте, мисс Уэст, я понесу ваши книги.

Растерявшись, Розмари вновь прибегла к маленькой лжи и попыталась уверить его, что они совсем не тяжелые. Но мистер Мередит взял их у нее с довольно властным видом, и они вместе покинули лощинку. Это был первый случай, когда Розмари постояла у родника, не вспомнив о Мартине Крофорде. Тайное свидание с прошлым не состоялось.

Тропинка огибала болотистую часть долины, а затем круто шла вверх по длинному лесистому холму, на вершине которого стоял серый дом сестер Уэст. С холма, сквозь листву деревьев, Розмари и Джон Мередит видели залитые лунным сиянием ровные зеленые луга. Но маленькая тропинка была узкой и тенистой. По обе стороны от нее густо росли высокие деревья, а в вечернем сумраке деревья никогда не бывают такими дружелюбными к человеческим существам, какими мы знаем их при дневном свете. Они отгораживаются от нас сгущающейся тьмой. Они шепчутся и замышляют заговор. Если они протягивают нам руку, ее прикосновение кажется враждебным, испытующим. Люди, бредущие среди деревьев после наступления сумерек, всегда невольно стараются держаться поближе друг к другу, словно вступая — физически и духовно — в союз против неких враждебных сил, окружающих их. Розмари и Джон Мередит шли бок о бок, и ее платье слегка задевало его. Даже рассеянный священник, который был еще довольно молодым человеком — хотя твердо верил, что навсегда оставил всю романтику жизни в прошлом, — не мог остаться бесчувственным к очарованию лунной ночи, лесной тропинки и красивой спутницы.