Круг замкнулся - Джонатан Коу

— Ох уж этот Пол, — сказала она, обращаясь к мобильнику, захлопнула крышку и сунула телефон в карман кожаной куртки.

— Что такое? Ему не удалось вырваться?

— Говорит, работы много. На него свалилась куча документов. — Мальвина отвернулась, закусив губу. — Черт. Появление здесь стало бы для него большим плюсом. И почему я не смогла его уговорить?

— Мой брат — трус, — произнес Бенжамен, словно разговаривал сам с собой.

Мальвина вскинула на него глаза:

— Ты так думаешь?

— Иногда, — отвел взгляд Бенжамен. И тихо добавил: — Знаю, я не должен был этого говорить. — А потом еще тише: — Ведь он тебе нравится.

— Да, — признала Мальвина. — Нравится. Но это не отменяет того обстоятельства, что временами он ведет себя как законченный придурок.

— Значит, он остается в Лондоне?

— Нет, он сейчас у себя, в Мидлендсе. И попозже я к нему поеду.

— О, — ошеломленно выдохнул Бенжамен. — А как к этому отнесется Сьюзан?

— Она не в курсе. Сьюзан уехала к родителям на выходные. Вместе с Антонией.

— Ты останешься там ночевать?

— Да.

— Действительно, зачем возвращаться в Лондон на ночь глядя, — отозвался Бенжамен, нагружая свой комментарий интонационными оттенками.

— По-твоему, это неприлично?

— А по-твоему? — невесело хохотнул Бенжамен. — Вроде бы ты должна понимать, как работают СМИ. Представляешь, что начнется, если газетчики об этом пронюхают.

Мальвина развернулась к Бенжамену, лицо ее было серьезно. Она смотрела с такой пристальностью и произносила слова с таким нажимом, что выглядела почти комично.

— Запомни, я не кручу с ним роман. Я не сплю с ним. И не собираюсь. Никогда.

Бенжамен молчал, не зная, что ответить. Но после короткой паузы все же нашелся:

— Я тебе верю.

— Вот и хорошо. Потому что это святая правда.

В конечном счете к парку «Пушечная гора» они подошли впятером: Бенжамен, Дуг, Мальвина, Филип Чейз и его вторая жена Кэрол. Филип высматривал Клэр с Патриком, но их нигде не было видно. Десятки тысяч людей торжественным маршем прошли по Першорскому шоссе; толпа была настроена твердо, решительно, но погромных кличей почти не раздавалось. Бенжамен предполагал, что в демонстрации примут участие по преимуществу местные жители, однако над головами развевались флаги иногородних профсоюзов — из Ливерпуля, Манчестера, Дарема, Йорка. Волна, поднявшаяся в поддержку Лонгбриджа, захлестнула полстраны, несмотря на попытки — предпринятые «обычными подозреваемыми» — предотвратить массовые выступления. Воздух то и дело оглашали возгласы, столь же привычные на протестующей английской улице, как весеннее кукованье в лесу: «Рабочие за социализм! Рабочие за социализм!» Дуг весело воскликнул:

— Фантастика, а? Будто мы вернулись в 70-е. Фил взял Кэрол под руку, что не мешало ему высоко поднимать плакат «Не суйте „Роверу“ палки в колеса». Мальвина переместилась поближе к Дугу и вскоре завязала с ним негромкую конфиденциальную беседу, Бенжамен решил, что она говорит о своих рассказах. И снова, как не раз случалось даже в компании старинных друзей, он оказался здесь лишним, вытесненным в иную, свою личную вселенную, предоставленным своему воображению. Почему так получалось, он не мог понять, и тем не менее. Будь Эмили здесь, он, вероятно, общался бы с ней или, по крайней мере, держал ее за руку. Но ей пришлось остаться дома, чтобы вместе с Эндрю, церковным старостой, размножить брошюры для прихода. Эмили подумывала отменить встречу с Эндрю и отправиться на митинг, но Бенжамену удалось ее отговорить. Он не хотел, чтобы она встретилась с Мальвиной.

— О чем вы разговаривали? — спросил он Дуга, снова завладев его вниманием, когда Мальвина прошла вперед; до «Пушечной горы» оставалось ярдов сто.

— О разном, — ответил Дуг. — В основном о твоем шизанутом братце. Я сказал, что Полу больше нет нужды меня обхаживать. Появление на страницах книжного раздела вряд ли поднимет его рейтинг. Рецензии читают человек десять, из них восемь — авторы этих рецензий.

— Она упоминала свои рассказы?

— Да, что-то такое было. Я особо не вслушивался.

Не впервые Бенжамен с тревогой отметил, что Дуг даже не пытается выказать интерес к новой работе. Если он и комментировал свое новое назначение, то только с презрением. Создавалось впечатление, что Дуг готов совсем уйти из газеты, хлопнуть дверью — в любой момент.

— У них с головой не в порядке, если они вот так тебя задвинули, — сказал Бенжамен. — К примеру, об этом митинге ты мог бы здорово написать. Они послали сюда корреспондента?

— Я за него. Мне милостиво позволили спеть лебединую песню. Фил предложил после митинга пойти к нему, где я могу сесть за его компьютер. Но честно говоря, не знаю, стоит ли суетиться. — Дуг вздохнул, облачко пара, вырвавшееся из его рта, медленно растворялось в холодном, дрожащем от влаги воздухе. — Ума не приложу, Бен, как мне быть. Делать хорошую работу при поганых ставках, наверное. Кстати… а ты не хочешь что-нибудь отрецензировать?

— Я? — удивился Бенжамен.

— Да, ты. Надо же извлечь хоть какую-то пользу из этой говеной работенки — хотя бы друзьям подсоблю.

— Но я в жизни не писал рецензий. А уж тем более для крупной газеты.

— Не важно. Некоторые постоянные авторы порою такое выдают — хуже ты просто не сможешь написать. И между прочим, у меня есть кое-что как раз по твоей части.

— Да ну?

— Помнишь того дряхлого педика, что приходил к нам в школу читать стихи? Фрэнсис Рипер, так его звали.

Бенжамен кивнул. Еще бы, тот день намертво отпечатался в его памяти. Началось с того, что он забыл плавки, и — согласно жестким иезуитским правилам, установленным учителем физкультуры в школе «Кинг-Уильямс», — ему грозила перспектива плавать голым в одном бассейне с одноклассниками. Тогда его спасло вмешательство Господне, и на этом инциденте (пусть и мало кому известном) зиждилась вся система религиозных верований Бенжамена. Такой день, пожалуй, не забудешь, сколько ни старайся.

— Помню. Симпатичный старикан. Потом я купил книжку его стихов. Но давно их не перечитывал, имей в виду. Неужто он еще жив? Когда он приходил к нам, ему уже было под девяносто.

— Помер пять лет назад. А теперь выходит его биография. Огроменный том — около восьмисот страниц. Ну, что скажешь? Возьмешься за рецензию?

— Да, конечно… и с удовольствием.

— Экземпляр книги нам доставят недели через две-три. Я прямиком перешлю его тебе.

Во время этой беседы Филип шел в двух шагах позади, но, поравнявшись с друзьями, внес свою мемуарную лепту:

— Я помню этого малого. У него был такой… ангельский вид, но стихи он писал совершенно похабные, если вдуматься.

— Чего никто из нас тогда не сделал.

— Кроме Гардинга, — вставил Фил. — Неужто забыли, как он поднял руку на уроке Флетчера и спросил, правда ли, что Рипер гей.

— Спросил, да только не в таких пристойных выражениях, — ухмыльнулся Дуг и с притворной мечтательностью добавил: — О, Гардинг, Гардинг! Где ты теперь? Мы по тебя так скучаем.

— Да где угодно, — сказал Бенжамен. — Никто не слыхал, чтобы он уезжал из Бирмингема. Может, он сейчас здесь, в толпе.

— Шон? — Фил покачал головой. — Нет, это не в его стиле. Он не пойдет проявлять солидарность с рабочими, да и ни с кем другим. Анархия всегда была ему больше по вкусу.

— Ну и ладно, — тряхнул головой Дуг. — Встреть мы его сейчас, то-то обломались бы. Я уже говорил, что скорее всего он стал каким-нибудь нормировщиком на стройке. И превратился в еще большую зануду, чем любой из нас.

— Вы о чем? — полюбопытствовала Мальвина, возвращаясь к ним с обочины шоссе.

— Об одном старом знакомом. — ответил Дуг. — Три пердуна среднего возраста вспоминают школьные дни. То бишь те времена, когда ты еще не родилась. — И добавил, подумав: — А когда ты, собственно, родилась?

— В тысяча девятьсот восьмидесятом.

— Господи. — Они глазели на нее с неподдельным изумлением. — Так ты тэтчеровское дитя?[9]

— Ладно, не печалься, что пропустила 70-е, — утешил ее Фил. — Чувствую, мы вот-вот сядем в машину времени и унесемся в прошлое.

Предупреждение Блэру от 100 000-го митинга в защиту «Ровера»

Дуг Андертон

Скандирование не прекращалось, люди повторяли нараспев, словно пребывали в трансе: «Блэра клеймит всяк! Тони Блэр — слабак!»

Услышал ли их премьер-министр, это другой вопрос. Но вчера жители Бирмингема не оставили правительству никаких сомнений насчет того, каковы их чувства и мысли. С 70-х годов, со времен конфронтации горняков и миссис Тэтчер, город не видел такой огромной демонстрации, такого мощного выражения массового протеста.