Соблазненные луной - Лорел Гамильтон

Я склонилась к ней, обняла, прижалась щекой к шелковым волосам.

– Все хорошо, Мэви, все хорошо.

Она резко повернулась – я едва успела отдернуться. Гламор ее ослабел, потому что глаза были не голубыми очами, смотревшими с экранов кино, а сияюще-трехцветными, настоящими. Широкое внешнее кольцо радужки – глубокого синего цвета, а два внутренних – тонкие, одно как расплавленная медь, второе – жидкое золото. Но самой необычной чертой были штрихи золота и меди, прорезавшие всю радужку крошечными разрядами молний. Глаза ее хранили поцелуй молнии. Будто сама Богиня пожелала, чтобы у Мэви были самые прекрасные в мире глаза.

Я застыла на миг у края постели, забывшись от восторга при виде ее глаз. Заплаканное лицо Мэви казалось совершенно несчастным, на грани отчаяния. Неужели она потеряла контроль над собственным гламором? Случайно или нет ее глаза приняли такой вид?

Она схватила меня за руку, и я ощутила, как бьется пульс в кончиках ее пальцев – будто пять крошечных сердечек прямо у поверхности моей кожи. И тут я поняла, чего испугался Никка. Мэви поднялась на колени, не отпуская мою руку. В такой позе ее лицо оказалось почти вровень с моим. Я не могла двинуться с места, парализованная не страхом, а силой. Силой Мэви.

Меня словно обдувало весенним ветерком, и я запрокинула голову, чтобы ветер подхватил волосы и сдул их с лица. А потом под моим пристальным взглядом гламор Мэви исчез совсем, золотое сияние ее кожи словно выплыло наверх из глубин тела. Внезапно побелевшие до платинового оттенка волосы развевались в теплом потоке силы. Маленькие молнии в глазах вспыхнули, словно пришла весенняя гроза – смыть и развеять зимнюю спячку. Мне показалось, что я сбрасываю кожу, будто старое тесное пальто. Я чувствовала себя как бабочка при метаморфозе, я будто меняла форму – на что-то другое, легкое и воздушное, способное летать.

Кожа засветилась, словно я проглотила луну. Пряди волос, вьющиеся у лица, вспыхнули ожившими гранатами и рубинами. Я чувствовала, что глаза светятся тоже, что они сияют, словно невидимая рука взяла изумруд и осколок нефрита, оковала их золотом и наделила каждую драгоценность собственным огнем.

Сила Мэви сдернула с меня весь гламор, даже те крохи, что я удерживала почти всегда. На ребрах у меня, прямо под грудью, возник темный шрам в форме ладони – черная рана на моем сияющем великолепии. Шрам остался там, где меня коснулась другая неблагая сидхе, пытавшаяся магией раздавить мне сердце. Она сломала ребра и разорвала мышцы, но не тот единственный мускул, который хотела разорвать. А если показалась эта черная отметина, то и шрамы на спине наверняка стали видны. Рубцы у меня на спине не похожи на шрамы, какие мог бы получить человек – и даже большинство фейри – в каком-нибудь обычном происшествии. Я их получила, когда в другой неудачной для меня дуэли мой противник попытался заставить меня перекинуться, сменить облик. К смерти это не привело бы. Он просто играл со мной. Демонстрировал свое превосходство в магии и мою ущербность. Я вонзила нож ему в сердце, и он умер. Умер, потому что ритуал, предваряющий дуэли, базируется на обрядах разделения крови. Мы разделили кровь – его и мою. Смертная кровь ослабляет бессмертных. Эта старая, почти забытая крупица магии меня и спасла.

Шрамы я скрывала, даже когда мне требовалась вся моя магия без остатка. Среди сидхе физические недостатки непопулярны. Потеря последнего клочка гламора заставила меня отпрянуть, попытаться прийти в себя хоть немножко. Я зажмурилась – мне не хотелось видеть гримасу отвращения на лице богини. Я жалобно промямлила: "Мэви...", но когда я открыла глаза, наши лица почти соприкасались. Я смотрела ей в глаза так близко, что они заполнили собой весь мир. Блистающий, прошитый молниями мир, мир грозы, и ветра, и красок.

Она облизнула губы, и мое внимание мгновенно переместилось. Никогда прежде я не замечала, как полны ее губы, как влажны, как ярки... Они блестели, словно сочный плод, и я была уверена, что внутри в них – теплый, сладкий сок, который может оросить мне губы и пересохшее горло. Я почти ощущала его вкус.

Я чувствовала на губах ее дыхание, свежее, как первая весенняя травка. Мы соприкоснулись губами, и воздух наполнился благоуханием цветов. Я тонула в аромате яблонь, словно перенеслась в зачарованный сад, вечно весенний, вечно юный, вечно обещающий...

Мэви сидела под буйно цветущим деревом, дальше за деревом возвышался холм. Она была одета в платье золотисто-зеленого цвета первых листочков, из-под него едва выглядывало белое нижнее платье, мягко светившееся, как лебединые перья на ярком солнце. Волосы белопенным водопадом спускались до колен. Кожа казалась сотканной из солнечных лучей – золотая, сияющая так ярко, что мне больно было смотреть, и все же, хоть глаза уже горели огнем, я не могла отвести от нее взгляд.

Пошел снег. Становилось все холодней, цветы бело-розовым дождем посыпались наземь, снег припорошил траву. Холодно, так холодно! Я лежала на спине, глядя в глаза Холоду. Снег падал в его глазах, тревожных, обеспокоенных. Я смотрела, как падает снег, и мне снова почудилось, что там, за завесой снега, что-то есть. Что если я буду смотреть достаточно долго, я разгляжу это что-то... Но теперь мне не было страшно. Я знала, что Холод вернул меня обратно, что он меня только что спас. Я чувствовала его сильные ладони на своих плечах, тяжесть его тела и ничего не боялась.

Я увидела Холода у подножия заснеженного холма, вот только холм был его плащом, снежным покровом, и двигался вместе с Холодом. Волосы Холода под солнцем блестели как лед, а кожа сияла как снег поутру, когда солнце вспыхивает искрами на снежинках. Сияние, ослепляющее не хуже солнечного.

Снежный плащ распахнулся, словно Холод распахнул объятия, и там, под белизной, оказалась темнота – спокойная, тихая темнота. Безветренная зимняя ночь, когда весь мир замер в ожидании, не дыша. Я стояла в этой темной тиши по щиколотку в снегу и не чувствовала холода. Полная луна плыла по небу, и снег сиял белизной, но гораздо мягче, чем при дневном свете. Из синих теней этого зимнего безмолвия будто соткался чей-то силуэт. Еще меньше ростом, чем я, хоть и не намного, с длинными тонкими руками и ногами – длинней, чем положено человеку. Но он и был не человек. Совсем не человек.

Одет он был в лохмотья, но лохмотья сияли под лунным светом, как не сияют никакие бриллианты. Кожа у него была голубая, как тени на сугробах лунной ночью. Лицо – как у прелестного ребенка. По спине струились волосы – серебристые, будто иней. Он протянул мне руку с такими длинными пальцами, словно в них было больше суставов, чем положено. Этими тонкими пальцами он прикоснулся к моей щеке, и они оказались неожиданно теплыми. Я посмотрела прямо в его серые глаза и улыбнулась.