Дневник из преисподней - Ирина Гордеева

просто отвергает ее устремления. Наша душа — это лодка, несущая нас по горной реке, полной опасностей, а наша вера — это весло, данное нам во спасение. Но мы с завидным упрямством, даже с радостью, падаем за борт, не обращая внимания на отсутствие спасательного жилета, и лишь ударяясь об острые камни, испытывая боль, понимаем, сколь опрометчиво поступили.

Человек с трудом воспринимает то знание, которым владеет его сердце. Только сердце знает, что Бог есть, и мы либо слышим его, либо нет. В любой ситуации разум способен заглушить голос сердца и в любом человеке сердце может превратиться лишь в машину — насос, качающий кровь, не способный довести до мозга известную ему истину. Но способность отрицать Бога принадлежит только разуму. Наш рационализм забывает о способности нашей души знать истину, ибо отрицает интуицию или инстинкт, как отрицает существование того, что мы не можем объяснить. Вот только, заглянув в самый глубокий омут своей души, положа руку на сердце, задайте себе вопрос: «Что оно знает?», и дождитесь ответа — каким бы он ни был.

Мое сердце однажды ответило, но к ответу меня привели боль и смерть. Они освободили сердце от кусков плоти и его обнаженное тело было брошено в пасти голодным псам, чьи оскаленные морды долго снились мне по ночам. Мое сердце ответило и это знание привело не к желанию убивать и разрушать, даже во имя справедливости, а к желанию покоя и одиночества. Милорд был угрозой существования этого мира, но разве он обнажил меч или приставил кинжал к моей груди?

И я ответила Мастеру:

— Мы свободны в своих поступках, мыслях, желаниях, даже в своем выборе зла и добра, в своем согласии со злом или противлением ему. Мы свободны, потому что способны любить и такими нас создал Бог. Но человек сам определяет свое отношение к людям и к жизни, Учитель. Я сама определяю свои действия и поступки, а не пророчество каменной скалы. Действия милорда по отношению ко мне не несут в себе разрушающей силы зла и я не чувствую себя обязанной кого-то убивать только потому, что это предсказано или этого желает весь остальной мир. И это мой выбор, Учитель.

Взгляд Мастера давно уже лишился нежности и грусти, но по-прежнему оставался добрым и понимающим:

— Ты увидишь наш мир иным, Лиина. И ты не сможешь бездействовать, когда рядом начнут умирать друзья. Во время войны, когда погибали дети, которых я лечил; раненые воины, которых я не мог защитить, все изменилось. Мир стал черно-белым, а моим сердцем овладели ярость и гнев. Единственное желание, которое я испытываю сейчас — это желание смерти Магистра. Я хочу увидеть ее прежде, чем умру сам. И, если ты говоришь о выборе, тебе придется его сделать, Лиина, потому что я говорю тебе о сущности зла. Ты полагаешь, что зло не в личности милорда, но даже он не согласен с тобою. Все мы следуем своим желаниям, но не все соблюдаем нравственные законы. Для Магистра не существует законов, кроме его желаний. Это и есть зло…

Мастер замолчал и его молчание показалось мне нескончаемым, словно его мысли ступили на бесконечно долгий путь, не имеющий своего логического завершения. В камине потрескивал огонь и мои глаза без устали ловили всплески пламени, которые постепенно угасали, не получая дополнительной пищи. А желания милорда представлялись мне бесконечной спиралью, уходящей в неизведанную космическую тьму. И я не выдержала, убеждая скорее себя, чем Учителя:

— Человек творит зло не потому, что такова его природа. Нельзя принудить человека к совершению зла. Мы склоняемся к нему в силу своего свободного выбора, мы способны творить зло, потому что свободны, и в этом заключается ответственность человека в мире. Возможно, испытания посланы нам для того, чтобы каждый осознал эту ответственность и совершил свой выбор. Но убийство человека всегда остается убийством, Учитель, каким бы ни было оправдание. Даже, если я оказалась не тем, кого вы ожидали, меня не расстроит ваше разочарование. Я не могу убить милорда, хладнокровно обдумав подробности и детали убийства. И я не могу оправдать свои действия необходимостью или общественным благом. Но я готова сражаться с любым, кто посмеет причинить боль близким мне людям. И если милорд обладает гордостью — чувством собственного превосходства над другими людьми и над самой природой, то, возможно, я обладаю достоинством, которое он не сможет отнять или победить. Возможность выбора в человеке сохраняется до самой смерти, Учитель. Кто знает, может, выбор его не окончателен? — Я замолчала и перевела дух.

Но Учитель лишь покачал головой в ответ в знак полного отрицания:

— Ты его не убьешь, Лиина, и в этом твоя слабость! — В его словах было столько сожаления, словно он уже предвидел мою судьбу.

И тогда я подумала, что, прежде всего, Магистр — человек. И как человек, он уязвим, а как правитель, тоже не горит желанием продолжать войну. Он нашел меня, привел в свой мир, поставил меня перед выбором, но не причинил мне вреда. Следуя за ним в своих снах, я коснулась его души, а он прикоснулся к моей. И я сказала об этом Учителю:

— Даже в моих снах Магистр не переступил ту грань, за которой у меня не остается выбора. Дети, Учитель. Для меня не может быть выбора там, где в опасности жизнь ребенка. Это мое самое уязвимое место. Оно есть в любом человеке, у каждого есть свой предел и та грань, за которую он не сможет переступить. Человек, имеющий власть над жизнью детей, может диктовать мне любые условия, и они будут приняты без раздумий и колебаний, даже если придется убить свою душу и перешагнуть через себя. — Я посмотрела в глаза Учителя и прижалась щекой к его почти невесомой руке.

Я хотела продолжить, но рука Мастера тронула мои волосы, словно я сама была ребенком, нуждающимся в ласке и понимании, и я не сказала ему, что чувствую в сердце и душе милорда какой-то надлом, словно он не решил, как ему поступить. И еще я перестала быть пленницей того страха, что охватил меня при нашей первой встрече. Ощутив странную и непонятную мне связь с Магистром, я испугалась собственных чувств. Меня тянуло к нему, но я не признавалась в этом самой себе и, тем более, не могла признаться Учителю. Я боялась, что милорд прав, и зло присуще мне, как и ему, а вся остальная моя жизнь — лишь попытка удержаться на краю бездны,