Место преступления - Фридрих Незнанский

Филипп еще днем прикинул, как пройти к соседям, но во дворе у одного из них, с правой стороны, услышал собачий лай, а у другого стояла деревенская тишина. Вполне возможно, что именно на собачий брех и рассчитывал Плюшкин. Не полезет вор туда, где его может учуять собака. Но так или иначе, а пора было действовать.

Вооружившись всем необходимым для тайного вторжения на чужую территорию и натянув серые перчатки с резиновыми бляшками, предохранявшими руки от скольжения, Филипп без труда проник на участок соседа слева и приостановился, ожидая и здесь возможной собачьей реакции, но ее не было. Может, собаки вообще здесь нет.

Следующий ход был произведен, когда качающиеся из стороны в сторону камеры слежения одновременно «взглянули» прямо пред собой. Короткий рывок, и Агеев оказался по другую сторону ограды. Эта боковая стена дома была удобна еще и тем, что здесь светились оба занавешенных окна первого этажа. Значит, экономный хозяин находился там. Фрося говорила, что однажды он, гостеприимно провожая ее вечером, после того как занял ей денег и даже сделал любезное предложение остаться с ним на ночь, а она отделалась какими-то срочными делами, ступая следом за ней по коридору, везде гасил свет. Экономия, а что ж еще?

Боковая сторона дома находилась в тени, свет уличного фонаря сюда не достигал, а передний и задний фасады освещались лампочками в плафонах, подвешенных на концах конька крыши. Но, как ни печально, именно эти, освещенные лампами, стены и являлись наиболее удобными для подъема на второй этаж, где окна были темными. Опасно, конечно, на улице могли оказаться случайные свидетели, но приходилось рисковать, ибо иного пути Филипп пока не нашел. А время между тем бежало. И другие дела, запланированные на эту ночь, стояли без намека на движение.

Вдоль освещенных передней и задней стен дома, заметил Агеев, оставались узкие проходы «мертвой зоны», куда не доставал «взор» камеры наблюдения. И Филипп обошел почти в притирку к дому весь его периметр. Наиболее удобным для подъема на второй этаж действительно был задний фасад с выступающим коньком и болтающимся на его конце светильником. Специальная «кошка» крепилась на двух тонких тросах, один из которых фиксировал зацепление и предназначался для подъема, а второй — для того, чтобы можно было потом отцепить зубья крючков, сложив их параллельно. Филипп раскрутил ее и, словно из пращи, метнул вверх. Давно не тренировался Агеев, но рассчитывал на память, хранившуюся в руках, и на свой глазомер. И длительная практика прошлых лет не подвела. Со второго броска «кошка» прочно зацепилась. Филя осторожно, чтобы не производить ненужного шума, подергал, потом сильнее, «лапы-крючки» держались прочно. Ну, не такой уж и вес-то, подумал Агеев про себя и закрепил на запястьях металлические захваты, а потом затянул и на кроссовках металлические скобы с острыми, выступающими перед носками шипами — спецтехника, куда без нее в делах оперативных?

Никогда не стремился Филипп «бегать по горам», но, вероятно, запросто мог бы стать заправским скалолазом, если захотел бы. Потому что, ловко работая захватами и шипами на ногах, он быстро и бесшумно сумел подняться к окнам верхнего этажа и проверить окна.

«Умный, умный, а дурак!» — сказал Агеев в адрес ростовщика. Лезвие ножа, прошедшее под ставней без зацепки, показало, что окно только закрыто, но не на запор, и, слегка толкнув его, Филя открыл свободный доступ в дом…

Луч фонарика пробежал по стенам, по полу, высветил большое ложе с высокой резной спинкой и комод в углу, у стены. А напротив просторного ложа, рассчитанного, определенно, не на одного человека, а, по совести говоря, даже и не на двоих, стоял большой и громоздкий шкаф, который, как и резной комод, был взят явно не вчера из мебельной комиссионки. Ростовщик, очевидно, предпочитал старинную мебель. Что ж, страсть вполне уважаемая…

Дверь из спальни вела на лестничную площадку, по другую сторону которой располагалось помещение, напоминающее кладовку. Стараясь не скрипеть дверными петлями и половицами, Филипп осторожно приоткрыл дверь туда и понял: это был у ростовщика своеобразный ломбард. На широких полках в достаточно внушительном помещении, размером почти со спальню, лежало то добро, которое и шло в заклад. Ну, помимо долга с набежавшими процентами. А вполне возможно, что это и были именно те самые «проценты», которые должники не могли возвратить «науку». Короче говоря, понял Филя и поморщился, здесь дело было поставлено на научный уровень. Все, очевидно, совершается по закону, юрист подписывает соглашения, государство ничего не имеет против такого рода частной деятельности. А действительно, что оно может иметь против? Все, чего лично не запретил «великий» президент, разрешено. Ну, пусть вернулись в девятнадцатый век, так и не все же! А что графы возвратились и баре тоже, так куда же без них холопам? На конюшнях, правда, еще не порют, но тоже — кто знает, так ли уж устойчивы умы в демократическом-то обществе?.. Может, не все еще протесты вызрели против, как говорилось совсем еще недавно, «извечной мечты человечества» — то бишь свободы, равенства и братства, или — Liberte, Egalite, Fraternite? Вот же учудили чертовы французы! Сами ничего не добились и другим головы заморочили… Но эти соображения мелькали у Филиппа просто так, безотносительно, между прочим.

— Ладно, будет тебе сейчас, — пробормотал сквозь зубы Филя, — и либерте, и эгалите… все получишь…».

Внизу послышались шаркающие шаги домашних тапочек. Затем сдержанный старческий кашель и неразборчивое бормотание. Металлически звякнул ключ, и лязгнули отодвигаемые щеколды, вероятно на входной двери. Хозяин собирался выйти из дома? С какой целью? Да наверняка затем, чтобы осмотреть дом снаружи! Храбрый однако. Или самонадеянный?

Филипп быстро проскользил в спальню, схватил второй тросик от «кошки» и рывком отцепил крючки от конька крыши. Так же быстро, не дав металлической «кошке» брякнуть о бетонную отмостку у дома, а также по его стене, втащил оба троса и намотал их на локоть. Сумка в одно мгновенье скрыла «инструмент», а окно аккуратно и тихо было затворено. А сам «специалист» привычно натянул на голову маскировочную серую шапочку с прорезями для глаз и рта.

Покашливая, ростовщик обошел дом по периметру, и вскоре внизу, через нарочно открытую Филиппом дверь, послышались шаркающие шаги, металлические звуки и тяжелый скрип ступенек лестницы. Это хорошо, что сам Филя не рискнул отправиться вниз, чтобы там и провести душеспасительную беседу: шуму бы наделал на весь стольный город Бобров. А теперь «клиент» сам двигался навстречу своей судьбе. Медленно, тяжело ступая на скрипучие ступеньки. Вот она — судьба, все вроде известно, а она — бац, и ты перекувырнулся… жуть!

Филиппу рассказывали историю об одном немецком доме, бывшем теперь уже немецком, на территории Калининградской области. Там третья ступенька лестницы на второй этаж была сделана скрипучей, чтобы предупреждать родителей о том, что их дети поднимаются к ним в спальню. Ну и, соответственно, «намекала», что детишкам вовсе не обязательно видеть все…

А тут вся лестница была скрипучей, до отвращения. Как и ее хозяин, шествовавший на отдых после целого дня трудов праведных, одобренных, надо понимать, высшим милицейским начальством всего района. Так отчего ж ему и не отдохнуть?

Так, наверное, думал бывший опер Плюхин. Но только не Агеев, тоже опер, но в настоящее время действующий. Пусть и в рамках частного сыскного агентства. Сквозь щель между дверью и косяком Филипп увидел, как на площадке вспыхнул свет. Появился крупный не то чтобы силуэт, скорее его тень.

Открытая дверь в спальню насторожила Плюхина. Он остановился на площадке в раздумье, похмыкал вопросительно, потом, очевидно, обернулся и увидел открытую дверь и в свой «ломбард». Он еще больше насторожился, не столько замедляя дыхание, сколько похрюкивая горлом, как сильно простуженный человек. Но «свинский образ», уже возникший перед глазами Фили, лишь укрепился.

Захлопнув дверь «ломбарда» и повернув в замке ключ, Плюхин выключил свет на лестнице и включил его в спальне, после чего осторожно вошел в комнату. Но осмотреться и понять, что происходит в его налаженном хозяйстве, он не успел. Шагнув из-за двери, Филипп коротким ударом в бок опрокинул ростовщика на ковер. И прыгнул на него сверху. А тот и не думал сопротивляться, он лежал с вытаращенными глазами, и с губ его стекала слюна. Он задыхался. В один миг руки — за спину, а на них — две самозатягивающихся веревочных петли: чем больше дергаешь, тем тебе больней. Последовал сильный рывок за шиворот, и ростовщик опрокинулся уже навзничь на своей кровати, с руками, стянутыми за спиной, и совершенно беспомощный от страха.

Вообще-то скрывать свое лицо Филиппу не было необходимости, он натянул шапочку скорее по привычке оставлять своим «клиентам» как можно больший простор для фантазии. Да и кому мог пожаловаться ростовщик? Только своему хозяину, если таковой у него был. Наверняка был, и называли его Степаном Ананьевичем Крохалевым, которого бывший подчиненный полковника в оперативно-розыскном бюро вот прямо сейчас и сдаст со всеми потрохами. Пусть попробует не сдать! Поэтому первым, кто попадет под раздачу у того же ментовского шефа, и станет сам Плюшкин. А на лучшую долю ему и не придется рассчитывать. Вот, собственно, эту мысль и собирался, не задерживаясь на частностях, выложить Филипп Агеев. Чем преподать также и не менее важный урок гражданской совести, которая у этого мерзкого «паука» давно уже атрофировалась… Впрочем, на полное, или хотя бы частичное, понимание Филя вряд ли мог рассчитывать. Но ведь есть же еще такое понятие, как животный страх за свою бесценную шкуру, которой, в отличие от сотен других, ростовщик Плюхин наверняка жертвовать не собирался. Это было заметно.