Место преступления - Фридрих Незнанский

— Ладно, сиди вот так и не ори, а то пасть залеплю скотчем и подрежу… Представься теперь полностью и назови своего капитана… — Тот пролепетал фамилии. — Ну, отвечай теперь, сержант Новиков, кого ловим? Только быстро, у меня времени нет. Не тяни, а то вздохнуть на прощанье не успеешь.

Парень, было видно, никак не мог сообразить, что произошло. Почему, например, капитан лежит пластом и штаны у него — того? А он сидит на нем? Вопросы, однако…

— Считаю до трех и отключаю тебя. Раз…

— Я скажу, — тоже рвущимся шепотом заторопился тот, — только не убивайте.

— Не буду, обещаю, если не станешь врать. Ну, слушаю.

— Капитан велел отследить, кто у вдовы бывает. И узнать откуда. Больше не знаю. Он не говорил.

— А от кого указание?.. Чего задумался, снова считать?

— Скажу! От полковника Крохалева, ну… мы ж у его сестры дежурили, у этой…

— Знаю, у пьяницы Наташки, да? У Фомкиной.

— Ага…

Филя пожал плечами: что и требовалось доказать.

— И много отследили?

— Нет, только один. Не догнали. Он спрятался.

— А если б догнали, чего бы с ним сделали?

— Ну… — парень опустил голову. — Допросили бы.

— С пистолетами?

— Не знаю… — парень снова занервничал. — Это капитан знал, он и приказал.

— А ты кто?

— Я машину вожу…

— Понятно. Пистолет твой?

— Капитан дал. На всякий случай, сказал.

— Ясно с тобой. Ну, ладно, не буду я вас ни мучить, ни мочить. А капитан твой минут через тридцать очнется. Ты тогда слезь с него, а то еще подумает, будто ты его успел употребить — не по делу. В «обезьянник» тебя посадит. Или с работы уволит… ну, как этого… голубого охотника. С чуждой нам ориентацией, ты понял?

Филипп опять, словно хрипло лая, рассмеялся. Потом достал из кармана плоский моток широкого скотча, отлепил край и оторвал полоску.

— Подставляй рыло, не бойся, это, чтоб ты не орал, когда я удалюсь, — и запечатал парню рот. — А ключи от машины я у тебя изымаю, — Филипп обстучал его карманы и вытащил связку зазвеневших ключей. — Давай, отдохни пока. А вот пистолетики свои вам придется еще полазать, поискать… ничем не могу помочь вам, ребятки. Капитан, конечно, будет сердиться, но уж ты ему объясни популярно, что это он виноват. А сам сиди здесь и не рыпайся, пока я не уеду. Смотри мне, могу и больно наказать, вот как его, — он кивнул на равнодушного капитана.

С этими словами Филипп выщелкнул из рукояток пистолетов обоймы, повытаскивал из них патроны, сгреб в горсть и, размахнувшись, сыпанул над верхушками кустов. А сами пистолеты и пустые обоймы варварски разбросал в разные стороны. Ничего не попишешь, табельное оружие им все равно придется искать, проклиная при этом неизвестного врага, который так ловко обвел их вокруг пальца. Не хотел бы Филипп когда-нибудь попасться в их руки…

Он поднялся и, пригибаясь, прошел к пролому в заборе, после чего выскользнул наружу и выпрямился наконец. Не должен был парень запомнить его. Плюс еще страх.

А вот машинка была кстати. Но «форма» теперь только мешала, и Агеев, отъехав чуток, стянул куртку, снял и спрятал в ее карман шапочку; а перчатки оставил: зачем дарить этим деятелям отпечатки своих пальцев на баранке руля, переключателе скоростей и ручках автомобиля? Совсем нет никакой необходимости помогать им ловить «дерзкого преступника»…

Дорога Агеева лежала в сторону городской клинической больницы, адрес которой Филе дала Катя и рассказала, как добраться. Правда, зная, что у него нет автомобиля, она говорила об автобусном маршруте, но Филипп собирался доехать, определяясь по автобусным остановкам. Да и не было здесь двух больниц. Доктор Авакумов был ему теперь нужен.

Патологоанатом горбольницы, он же судебный медик Игорь Федосович оказался, как и говорила о нем Катя, высоким и лысым стариком с острым, почти пронизывающим взглядом — очевидно, по причине круглых очков с толстыми стеклами. И они держались у него на голове с помощью светлой аптечной резинки, завязанной концами на дужках. Отчего на лысине просматривалась складка. Но при всей «остроте» глаз вид у него был благодушным. Филипп подумал: а почему должно быть иначе? Старик с вечностью общается. Ежедневно. Значит, и тщету земных страданий понимает. А если это так, он и «темнить» не станет. Если, конечно, его уже не запугали плохие дяди в милицейских фуражках. Но ведь на всякий испуг есть и «отмазка»: странная такая моральная категория — совесть, которая, — это давно известно, — у пожилых, тем более старых людей, обостряется до полной невозможности. Вот и поспорь с ней! Филипп Агеев, во всяком случае, как раз и приготовился поспорить, если в том появится необходимость. И самые действенные аргументы покоились на его спине — фронтовые рубцы, которые просто так, ради забавы, не зарабатываются. Уж Авакумов-то, полагал Филя, должен был хорошо это знать.

Ну, а помимо всего, есть же еще и тайна следствия? Истинного, а не притянутого за уши и расписанного заранее. Вот Агеев и решил «не тянуть кота за хвост», а выложить все сразу и начистоту. Времени уже не было торговаться…

К чести старика, тот понял все без долгих объяснений. Видимо, ему самому претило то заключение, которое он был вынужден подписать под откровенным давлением Степана Ананьевича, специально, видите ли, прибывшего в Бобров для проведения следствия о причинах самоубийства Краснова. Первым он прибыл и на место преступления, то бишь самоубийства, как он прямо и заявил «Федосычу», — кто в городе не знал старика-судмедэксперта?

А что поделаешь, когда делать нечего? И подписал. Почти под диктовку. Чтоб успокоилось такое прямо ужасное горе, написанное на лице полковника.

Но ведь осмотр тела в машине, а затем и вскрытие показали Авакумову, что самоубийством и близко не пахло. Во-первых, положение тела в салоне. Эти даже не потрудились представить себе, в каком положении оно находилось бы, если б человек, совершающий суицид, поднес пистолет к своему виску. Самое, пожалуй, интересное, что в этом случае он должен был опустить боковые стекла — переднее и заднее, а левую руку — именно левую! — изогнуть вокруг боковой стойки машины, чтобы таким вот образом дотянуться пистолетом до своего виска. Причем в таком случае у него остался бы на виске, возле входного отверстия пули, пороховой след. А такового не было и в помине. Значит, стреляли с расстояния, может, и небольшого. И стреляли в водительское окно с опущенным стеклом. Заднее же было поднято.

Но, может быть, Краснов был левшой? Нет, жена его отрицала категорически.

Далее, следы крови в случае невероятного, но пусть и придуманного самоубийства в этом случае должны были появиться на противоположной стенке салона автомобиля. Они же были на заднем стекле машины. То есть стреляли не сбоку, а больше спереди, куда рука самоубийцы ну никак не могла дотянуться, чтобы произвести роковой выстрел. Были и еще мелкие детали, указывающие на фактическое несоответствие выдвинутой милицией версии, но о них сейчас даже и упоминать не стоит. Два вышеназванных факта начисто отметали подозрение в самоубийстве. Однако именно на такой версии и настаивал Крохалев, специально посетивший больничный морг. Голос его был жестким и решительным и не допускал возражений. Впрочем, Игорь Федосович хорошо знал этого начальника, спорить с ним не собирался, а составленный уже и подписанный им акт судебно-медицинского заключения о причинах смерти Краснова передал из рук в руки. Крохалев высказался в том смысле, что со здешней судмедэкспертизой давно пора уже что-то делать, непонятное творится! Ничего поручить нельзя.

Авакумов прекрасно понимал, что медицинское заключение все равно придется подгонять под версию полковника Крохалева, и особенно не спорил. Я, мол, высказал свое мнение, а уж вы сами разбирайтесь, чего вам надо. И Крохалев «разобрался», он лично продиктовал новое заключение секретарю главного врача больницы и принес на подпись патологоанатому Авакумову. Такой высокой чести редко кто удостаивался. Что оставалось делать? Только послушно подписать. Что судебно-медицинский эксперт и сделал, послушно изображая смирение.

Крохалев был доволен и снисходителен. Его последняя фраза перед уходом из морга была просто знаменательной: «Значит, можно ведь, когда надо?». А Игорь Федосович смог на это только снисходительно усмехнуться: «Хоть бы обычное спасибо сказал, сукин сын…».

— Можно, конечно, и так, — устало пожал плечами Авакумов. — Но копию своего заключения я, пожалуй, вам передам… Филипп Кузьмич… — Агеев представился доктору полностью и кое-что рассказал о тех днях, память о которых и заставляет его искать и устанавливать истину. — Но надеюсь, что вы все же постараетесь не употребить ее во зло, хотя я давно уже на пенсии, понимаете? И многое из нашего прошлого знаю не понаслышке…

Так Филипп стал обладателем ценнейшего документа, который разбивал в пух и прах утверждения всей Бобровской и Дорогобужской милиции… Таскать подобный документ в кармане было бы хуже элементарного легкомыслия, и Филипп, подъехав к фабрике, бросил там машину, а сам пешком отправился к Фросе. Уже начало темнеть, и пора было готовиться в «ночное», как Агеев по оперативной привычке назвал следующую свою операцию…