Девочке в шаре всё нипочём - Александра Васильевна Зайцева

– Знаешь, что это? – спросила однажды Эмани, когда мы возвращались с очередной тусы на Колесе. Она показала на небольшой железный ящик возле круглосуточного ларька. Такой, вроде узкого шкафчика с меня высотой, серенький, местами ржаво-пятнистый, с двумя створками и навесным замком.

– Нет.

– А ты? – спросила она Будду.

– Оно мне надо?

– Это тайные почтовые хранилища, – Эмани многозначительно помолчала. – Почтальоны ходят пешком по очень длинным маршрутам. Таскать на себе несколько килограммов макулатуры нереально, поэтому с утра пораньше машина развозит всё тяжёлое по таким опорникам. Закладывают в них и запирают. А у почтальона есть ключ, чтобы на каждом участке доставать газеты, журналы и прочую муру и разносить порциями по ходу движения. Могу поспорить, что вы не знали.

– Я и не видела их никогда, опорники эти, – говорю. – Миллион раз мимо проходила и не замечала.

– Я тоже. Пока не устроилась на почту. Но надолго меня не хватило.

Будда внезапно заинтересовался, спросил, где ещё она работала. Эмани пустилась в долгое перечисление, а я подумала, что наверняка есть и другие вещи, невидимые для меня. Будки, двери, трубы, лестницы, да мало ли что.

А теперь оказалось, что речь о целых мирах. Одни жуткие, как тёмные пруды, другие скучные, или вот блестящие, как эта торговая шкатулка с барахлом. Подсветка, зеркала, перезвон колокольчиков и механические танцующие продавщицы.

Поток покупателей прибивает меня к эскалатору, несёт дальше, выше. Мимо книжного, где цены как в ювелирном, мимо игрушек, ресторанной зоны, детской площадки, аккурат к отделу товаров для новорождённых.

«Не смей, – приказываю себе, – давай в другую сторону».

И почти получается.

– Зачем нам сюда, мась? На оптовке такие же кроватки, только в пять раз дешевле, – ворчит знакомый голос.

– Ну, Серёжа! Папа денег дал, не жмись.

Молодая женщина в распахнутой рыжей дублёнке похожа на ледокол – словно раздвигает невидимые преграды большущим животом. На пухлом сметанном личике решимость и ничего кроме решимости. Она своё не упустит. Поэтому спутник – угрюмый красномордый бугай – покорно идёт следом. Большой и несуразный среди воздушных кружавчиков, изящной, словно кукольной, мебелюшки и прочих бирюлек.

– Смотри, какая! Прелесть! Сколько стоит? Ну да, ручная работа, я понимаю. А та, светлая? Ничего себе. А здесь ящик выдвигается? – будущая мамочка и продавщица трогают, нюхают, обсуждают. И прямо лучатся удовольствием.

– Вы уже знаете, кто будет? Мальчик или девочка?

– УЗИ показывает девочку.

– Тогда предлагаю вам эти мягкие бортики.

– Розовые? Как-то банально…

– Что вы! Коралловые!..

– А, ну если коралловые, тогда можно.

Бугай таскается за ними, терпит. Не могу назвать его иначе. В гоповском куцем пуховичке и культурных начищенных ботиночках, с вязаной шапчонкой, которую он мнёт в горсти, словно провинившийся малолетка. И эта старательная умильность во взгляде. Эта «мася» в адрес жены. Конечно, жены, а кого ещё? Вон и обручальное кольцо, которое он снимает, когда отправляется по флэтам и сейшенам. Когда на его бедре позвякивает цепь, а на плечи наброшена косуха.

– Серёжа, давай эту купим, пожа-а-алуйста!

Эх, Меля. Как ты вещал? «Мы – настоящие хищники, мы не животные с фермы»? Вроде того. Я плоховато помню.

А Кикс? Тоже семейный? Впрочем, какое мне дело. И Спринге наверняка плевать, ей так даже лучше. Подойти к тебе, спросить о подружке?

Нет, пожалуй, пора на выход, пока ты меня не заметил. Ни к чему это. Стыдно нам будет столкнуться лбами. А если тебе нет, то мне – точно. Стыдно. За тебя.

33

Каша сказал, что будет работать. Официально его никто не возьмёт, но можно помогать у матери на рынке. За копейки, но всё-таки лучше, чем совсем ничего. Потому что слесарь или сварщик – звучит гордо, но Кашиным склонностям не отвечает. Он хочет машину, чтобы таксовать. С шаражной корочкой о наличии рабочей профессии в кармане, тут вариантов нет, но сам себе хозяин. Так что – вперёд, за мечтой. Простите, браты, теперь будем редко встречаться. А ежели окажетесь на центральном рынке, спросите Вовчика Каширина, тогда и свидимся.

Мы не удивились. После закидона Спринги ждали чего-то подобного. Я, во всяком случае. Джим расстроился, обещал звонить, а Будде с Эмани откровенно всё равно. Эмани не знает Кашу, он ей не друг. Будда всегда так. Пусто. Пожмёт плечами, нацепит наушники и стучи не стучи – никого нет дома. Смотрю в его светлые равнодушные глаза и понимаю, что некоторые люди молчат только от того, что им нечего сказать. И сразу мысленно отвешиваю себе пощёчину за крамолу. Дура!

«Кашалот плывёт отсюда, за спиной кипит волна», – придумала Спринга про Кашу. Так и вышло. Вот-вот вильнёт хвостом на прощание.

Ночью мы мёрзнем на крыше. Хотели показать Эмани первобытные танцы, да не задалось. Когда набились в лифт и он знакомо дрогнул, скрипнул, натужно потянул нас к небу, вернулось прежнее предвкушение рваного ритма. Но на холодном ветру улетучилось без остатка. Первый снег давно истаял, скоро второй. Мороз хрустит на зубах, дерёт горло. Дышим на ладони, притопываем, не понимаем, зачем мы здесь. Стоим у парапета, слушаем прерывистые сигналы светофора и гул машин на перекрёстке. Думаем каждый своё.

– Давай согрею, – Джим берёт мои руки.

У него тёплые надёжные ладони, но я отстраняюсь. В милом улыбчивом Джиме тоже что-то сдвинулось. Или это я соскальзываю непонятно куда. Но чувствую в нём лажу, почти незаметный изъян в быстрой верхней нотке. На такое легко забить, особенно если подпеваешь. Надо попробовать, отвлечься, передумать.

– Согрей.

Эмани поднимает воротник короткой ветровки. Сводить бы её в секонд за одёжкой потеплее, но я не настолько великодушна. К тому же, она бродяжка с большим опытом, сама выкрутится. А может, устанет мёрзнуть и отчалит в тёплые края, подальше отсюда. Или заболеет пневмонией, беспечно запустит воспаление – и «простите, медицина бессильна». Мечты.

– И чего вас сюда понесло? Ну крыша, ну высоко. Мне ветром кожу с лица сдувает, – жалуется Эмани.

– Это не просто крыша, – говорю, будто она способна понять. – Это наше место.

– Круто, я в восторге.

– Что-то незаметно.

Эмани пропускает колкость и поворачивается к Будде:

– Тут ловить нечего. Пойдём домой.

Домой! Домой, блин!

– И я двину, завтра вставать рано, – Каша салютует, вскидывая кулак, и скрывается в чердачном окошке.

– А вы? – спрашивает Будда.

– Ещё постоим, – отвечает Джим после того, как я отрицательно мотаю головой. Коротко, зло.

Эмани не говорит ничего. Они уходят, не оборачиваясь.

Джим держит мои руки в своих, я поднимаю