Дом у янтарной сосны - Ника Муратова

Платья Марты становились чуть ли не самыми модными и престижными во всей Москве, и вскоре она уже могла нанять для Саши какого угодно учителя. Когда пришла пора идти в школу, мальчик был настолько развит, что мог запросто попасть сразу в третий класс. Но пустить маленького, не подготовленного к жизни в коллективе, одаренного мальчика в более старший класс – это же подставить его под травлю одноклассников! Никто не любит вундеркиндов. Да и как это Саша будет по полдня пропадать в школе без присмотра?!

Директриса школы тоже обшивалась у Марты и пошла семье Гуровых навстречу – Сашу перевели на домашнее обучение. Договорились, что он будет регулярно сдавать экзамены и таким образом переходить из класса в класс.

Гуров-старший все это жуть как не одобрял.

– Ты мальчишку губишь своей опекой, Марта! Ему уже давно пора со сверстниками играть, в футбол гонять во дворе, а ты что из него делаешь?

– Ты вот гонял в детстве, и что вышло? Ничего путного. Пусть у него будет возможность развиваться!

– Да ты же его не спрашиваешь даже, чего он хочет! Ты же все за него решаешь. Нельзя так! Загубишь пацана!

– Он потом мне еще спасибо скажет. А ты как не понимал ничего в воспитании, так и не понимаешь. И не вмешивайся, прошу тебя. Когда мне понадобится, я спрошу твоего мнения.

Гуров-старший потерпел-потерпел такое отношение к себе еще пару лет, да и слинял из дома. От жены подальше. Марта и не сопротивлялась. Ничего общего с мужем у нее давно уже не было. Подмога ей была не нужна, деньги сама зарабатывала, в воспитании сына он только мешал. Сашу Гуров-старший навещал исправно и с каждым разом замечал, что глаза у сына становятся все грустнее.

– Что, запарился уже от этой жизни?

– Папа, почему она не слушает меня, а? Я хочу в школу, в нормальную школу. Я не хочу этих бесконечных занятий на дому! И так меня все каким-то уродом считают, как будто я инвалид. Скажи ей, папа, ну, пожалуйста!

– Не знаю, сынок. Она и меня не слушает.

– А можно, я к тебе перееду? С тобой буду жить?

– Я бы с радостью, но ведь она не отдаст. А ты еще маленький.

Гуров боялся, что Марта услышит эти разговоры и обвинит его в том, что это он внушает ребенку подобные мысли. И стал приходить реже, чтобы реже испытывать чувство вины перед сыном.

В двенадцать лет Саша вдруг перестал радовать Марту своими успехами. Из мальчика с горящими глазами превратился в вялого, безразличного подростка, потерял интерес к учебе. Много спал, смотрел телевизор. С трудом сдал очередные экзамены. Перестал рисовать. Совсем. Марта встревожилась. Потащила его ко всем врачам, но те ничего не нашли.

– Похоже, переутомился ваш парень, – заключил старенький профессор по детским болезням, – ему надо отдохнуть, сменить обстановку. И все наладится.

– Очень хорошо. Он и так опережает своих сверстников в учебе, не грех и отдохнуть годочек.

И Марта стала усиленно развлекать сына. Возила его в санатории, пользовалась связями своих клиенток, доставала путевки в лучшие оздоровительные места, водила его в цирк, театры, парки. Первое время усилия дали результаты, но уже через полгода Саша опять сник. Стал грубить матери, срываться на Груне, дерзить учителям. Только с отцом нормально разговаривал, но Марта, видя это, жутко ревновала и стала еще больше ограничивать визиты бывшего мужа, боясь «опасного» влияния.

В пятнадцать лет Саша сбежал из дома. Марта взбесилась – подумала, к папаше. Но не тут-то было. Саша сбежал не просто из дома. Он сбежал от своей опостылевшей жизни в золотой клетке. Подальше. В противоположном направлении. На самое дно. Бродяжничал, сдружился со шпаной. Как ни странно, мимозный образ жизни, как оказалось, не сломил дух, заложенный в нем при рождении. Помыкавшись новичком, получив свою порцию побоев и оскорблений, он научился давать сдачи обидчикам и входить в доверие к сильным мира бродяжек. Он быстро освоил законы нового общества, принял их и вскоре уже был среди тех, кто «рулил».

Однако эта жизнь не заинтересовала его. Через полтора года он нашел более близких по духу друзей – вольных художников. Тех, что пишут картины на бульварах, когда захочется, подрабатывают на настенных разрисовках и спускают деньги на выпивку и прекрасных женщин на общих тусовках. Обитали они в подвале старого дома близ одного из вокзалов, а покровительствовал этой уличной богеме некий Гриша Линько. Он распределял подфартившую работу, и он же решал, что делать с доходами. Гриша умудрялся не ущемлять свободу своих подопечных, и авторитет его оставался нерушимым. Там Саша прижился быстро, и ему довольно долго удавалось сохранять место «своего в доску» парня. Звали его теперь Алекс.

О родителях он не вспоминал, хотя несколько раз видел мельком и отца, и мать, но успел скрыться. Матери он с самого начала отправил письмо, где сообщал, чтобы она не искала его, что он уехал на Север и не вернется. Когда он видел ее в последний раз, она сильно постарела, шла нетвердой походкой и вообще была словно не в себе. Увидь она Сашку, она бы и не узнала своего сына в длинноволосом парне со спадающими на глаза кудрями, одетом в потертые джинсы и линялую футболку. Слишком не вязался образ хиппи с огрубевшими манерами и развязной речью с милым домашним мальчиком в белой рубашечке, каким Алекс когда-то был.

А потом случилась большая драка. Кто начал первым и в чем была причина – после не помнил никто. Но драка случилась масштабная. Повышибав друг другу мозги в душном накуренном кабаке, большая часть компании угодила в ментовскую, часть – на кладбище, а часть – в больницу. Алекс очнулся с тяжелой травмой головы в Склифе и долгое время по кусочкам собирал в памяти всю свою жизнь. Сложив в единое целое двадцать прожитых лет, Алекс понял, что пора начинать новый этап. Свою порцию уроков жизни и свободы он получил, уже никто не посмеет обозвать его домашним хлюпиком, но в двадцать лет этого уже недостаточно для самоутверждения.

Глава 6

– Давай, парень, садись рядом, угощайся.

Сосед по палате, немолодой грузный мужчина с седыми волосами, поставил тарелку с яблоками и апельсинами на стул и установил его посередине палаты.

– Давай, давай, не стесняйся.

Соседа, видимо, подселили, пока Алекс сдавал анализы. А куда, интересно, дели бывшего, киргиза с рассеченной губой? Неужели так быстро выписали? Впрочем, он за все время по-русски ни слова не сказал, так что Алекс с ним и не общался. Этот выглядел слишком прилично для отделения, куда попадали в основном «неблагополучные» пациенты.

– Спасибо, не хочу, – буркнул Алекс и отвернулся к стене.

– Что же мне теперь – одному эту гору поедать? Нет, друг, я и так толстый. К тому же меня все еще тошнит после сотрясения, а ты, я смотрю, на поправку идешь.