Конунг. Изгои - Коре Холт

Сборщик дани стоял во дворе усадьбы. Мы знали, что он главный из людей ярла Эрлинга в Нидаросе, теперь он ездил по Ямталанду и собирал с людей дань. Он являл собой нелепое зрелище в женском платье, натянутом поверх доспехов, руки у него были связаны за спиной, два зуба выбиты.

Он узнал Сверрира.

Радости ему это не доставило.

На дворе собрались все воины, они смеялись, вид сборщика дани развеселил их. Вчерашние старцы тоже стояли тут, они пришли в полдень, чтобы узнать ответ конунга Сверрира.

Я подошел к сборщику дани и заглянул ему в глаза. Сочувствия я к нему не испытывал, как и он добрых чувств ко мне.

Сверрир взошел на каменный приступок крыльца и обратился к людям, собравшимися на дворе. Он сказал, что человека, стоящего перед ними, не отнесешь к лучшим.

— Я мог бы привести вам много примеров, но хватит и одного: когда-то давно он надругался над моей матерью. Я говорю вам: он надругался над моей матерью. Он взял заложников в моем родном Киркьюбё и увез их в Норвегию. Вы знаете, что он и его люди сражались с нами. У этого человека не такая душа, какие Господь завещал нам беречь. Поэтому мы повесим его. А мужам, что сидят в загоне, нашим пленным, не знаю, можно ли называть их мужами, ибо у большинства из них еще молоко на губах не обсохло, мы сохраним жизнь, если они поклянутся конунгу никогда больше не поднимать против него оружия. Буде они нарушат свою клятву, мы порубим и их самих и всех их родичей.

Старые отцы подходят к конунгу, пожимают ему руку и благодарят его за эти слова:

— Мы сдержим свое обещание и пошлем взамен столько же наших работников, — говорят они. — Но сборщика дани Карла надо повесить, он плохой человек. Он повесил одного из наших сыновей возле церкви, теперь повесь там его самого.

Конунг обещал, что так и сделает, и велел Кормильцу угостить стариков пивом, которое мы у них же и забрали.

Сборщика дани Карла повели вешать, и все пошли смотреть на это. Пленных уже отпустили, и они тоже потянулись к церкви, хотя им было неприятно идти вместе с нами. Конунг поручил Вильяльму руководить казнью, это был правильный выбор. Вид у сборщика дани был угрюмый.

Возле церкви на дереве висел человек, он висел там уже несколько дней. Этот бедняк посмел усомниться в доброте сборщика дани, и сборщик дани приказал повесить его, дабы убедить в своей доброте. Наши люди немного повздорили из-за того, срезать ли повешенного перед тем, как они повесят Карла, или после. Но Вильяльм решил, что Карлу перед смертью будет полезно поглядеть на повешенного. Теперь его называли просто Карлом. Кто-то крикнул, что с Карла следует снять женское платье. С этим Вильяльм не согласился:

— Карл всю жизнь был трусом, пусть и умрет как трус, — сказал он.

Тогда из толпы выступил какой-то бонд и сказал, что платье принадлежит его жене. Наверное, Карл украл его, когда бежал с поля сражения.

— Ты получишь платье после того, как Карл будет повешен, — пообещал Вильяльм.

— Случается, что повешенный обгадит платье, — сказал бонд. — Будет несправедливо, если моей жене вернут платье, обгаженное сборщиком дани.

С этим Вильяльм не мог не согласиться.

С Карла содрали платье, он не сопротивлялся, теперь он стал покладистым. Вильяльм сказал, что у берестеников плохо с одеждой и потому с Карла следует снять и мужское платье — его можно подарить тому, кто в сражении проявил большую храбрость. Это было хорошее предложение, я взглянул на конунга: он был в сомнении, но людям понравилось предложение Вильяльма и было бы глупо идти против этого. Карлу сообщили, что он окажет берестеникам честь, если отдаст и свое платье, чему он тут же повиновался. В конце концов он остался в исподних штанах — о существовании таких штанов берестеники знали только понаслышке, еще немного, он остался бы и без них. Все смеялись.

Конунг сделал знак, чтобы Карлу оставили исподние штаны. Через ветку дерева перекинули веревку, сделали петлю на глазах у Карла, и Вильяльм попросил его взглянуть на человека, который уже висел там. Наступило решающее мгновение. Вильяльм набросил на Карла петлю и сказал, что Карлу повезло — сейчас он испытает на себе то, что по его милости испытало столько хороших людей.

— Найдется среди вас два сильных парня? — крикнул Вильяльм людям.

Охотников нашлось больше, чем нужно, и Вильяльм выбрал двоих, на его взгляд, наиболее подходящих.

Карла вздернули. Он умирал медленно.

Ночью конунг пришел и лег спать вместе со мной.

Рано утром мы собирались покинуть озеро Большое в Ямталанде и продолжить свой многотрудный поход в Нидарос. В синем предутреннем свете мы седлали на берегу лошадей и собирали свое добро, брань и ругань смешивались с пением птиц. Мы с конунгом вышли на двор усадьбы, где провели ночь. Попрощались с хозяином и поблагодарили его за гостеприимство, оказанное нам в эти дни.

Тогда пришел Гаут.

Да, он появился и здесь, этот однорукий человек, с которым наш путь пересекся и на Оркнейских островах, и на Селье, и в Тунсберге. Наш друг, но в каком-то смысле и недруг, он всегда пробуждал во мне необъяснимую тревогу, над которой я был не властен. Его болезненное лицо требовало и призывало прощать всех, и конунга и раба он одинаково ставил ниже себя, и в то же время — выше. Лишь перед одним он тяжело склонял голову и молчал — перед Богом. Не раз я смотрел на Гаута и мне хотелось или поцеловать его или унизить, плюнув ему в лицо. Но никогда, йомфру Кристин, я не сделал ни того, ни другого.

Гаут стоял на дворе. Он сердечно приветствовал нас, а мы — его. Он сказал, что пришел в Ямталанд, чтобы поставить тут небольшую церковь, услыхал о нас и пришел сюда. Он сказал:

— Благодарю тебя, Сверрир, что ты пощадил своих врагов!

Конунг ответил, что это не стоит благодарности:

— Как конунг, я имею право освобождать пленных, и мой долг, долг одной из малых свечей на алтаре Божьем, пытаться познать хоть частицу правды о всемогущем Сыне Божьем и Деве Марии.

— Ты сказал мудрые слова, государь. Но ты велел повесить сборщика дани Карла?…

Должно быть, Сверрир уже догадался, к чему клонит Гаут, Гаут был находчив, но и Сверрир не страдал отсутствием находчивости. Он дал себе время объяснить Гауту, почему пришлось вынести сборщику дани смертный приговор.

— Он был плохой человек, Гаут, ты это знаешь, и я тоже знаю. Но главное, что, останься он в живых, он принес бы еще больше зла. Я стоял перед выбором — таков долг конунга. И выбор был один: либо лишить жизни сборщика дани, либо допустить, чтобы лишились жизни многие люди. Я уважаю данный тебе Господом особый дар — умение творить добро, но одна из обязанностей конунга состоит в том, чтобы наказывать зло. Поэтому моя ноша тяжелее твоей.