Серенада - Джеймс Кейн

– Покажите мне этот контракт.

Они послали за ним, и вскоре явилась секретарша, и Голд, взглянув в бумагу, ткнул пальцем в сумму и протянул мне:

– Вот, видите?

– Да, вижу. Все, кроме подписи.

– Это копия из дела.

– Не морочьте мне голову. Я никаких контрактов не подписывал. Возможно, вы только собираетесь предложить мне подписать этот контракт. Но у меня есть другой, подписанный, и срок его истекает уже сегодня.

Я выудил бумажку, которую удалось выбить из Зискина в ту ночь в гримерной. Голд начал орать на Зискина, Зискин – на секретаршу.

– Да, мистер Зискин, этот контракт проходил у нас больше месяца назад, но вы сами дали строгие указания ничего не подписывать до получения личного вашего одобрения, и он пролежал все это время в офисе, у вас на столе. Я вам напоминала, но…

– Я был занят. Мы монтировали «Любовь есть любовь».

Секретарша вышла, Зискин тоже. Ландон сидел с кислой миной. Голд забарабанил пальцами по столу.

– О'кей, так и быть. Хотите, чтоб вам прибавили, ладно. Думаю, малость наскребем. И знаете, как мы поступим? Никаких новых контрактов. Сейчас вы подпишете этот, вот здесь, и мы тут же его продлим и прибавим вам, таким образом, тысячу двести пятьдесят. Что толку спорить о какой-то сотне-другой долларов? И прямо с завтрашнего дня можете приступать к работе с мистером Ландоном. А теперь вам лучше спуститься в костюмерную, там снимут мерку для костюмов, чтоб можно было начать не откладывая.

– Боюсь, этой суммы будет недостаточно, мистер Голд.

– Почему нет?

– Предпочитаю оплату за каждую картину в отдельности.

– Ладно. Так… посмотрим. Согласно данному договору, рассчитанному на шесть недель, за каждую картину вы получаете где-то по семь с половиной тысяч. Не далее как сегодня утром я подписал несколько аналогичных контрактов, предусматривающих соответствующие оптации.

– Нет, боюсь, и это не пройдет.

– На что вы, черт возьми, намекаете?

– Я хочу по пятьдесят тысяч за каждую картину без всяких оптации. Я согласен работать, но хочу, чтоб по каждой картине существовал отдельный договор. За эту извольте пятьдесят тысяч, а там посмотрим, как дело пойдет.

– Слишком уж вы расчетливы, как я погляжу.

– Послушайте, я, конечно, здесь недавно, но уже смекнул, что к чему. И знаю, сколько вы платите. Знаю, что пятьдесят тысяч – нормальная сумма. Тоже, впрочем, не такая большая, но вы сами сказали: я здесь новичок и мне следует умерить аппетиты.

Ландон поднялся и двинулся к выходу, бросив через плечо:

– Пойду распоряжусь, чтоб декорациями сейчас не занимались. Подожду Томаса, ничего страшного. А если его заполучить не удастся, возьму Тиббетта, а если и его не получится – любого другого актера и отдельно запишу звук. Но будь я проклят, если отдам пятьдесят кусков этому ничтожеству!

– Слышали, мистер Шарп? Он продюсер. Ни о каких пятидесяти тысячах не может быть и речи. Можно поднять с семи с половиной до десяти, ладно, бог с ним. Но это потолок. Иначе картина выльется в сплошные убытки, мистер Шарп. В конце концов, нам лучше знать, во сколько обходится производство.

– Да, я слышал, но боюсь, вы меня не расслышали. Поэтому повторяю: моя цена – пятьдесят тысяч. С завтрашнего дня беру недельный отпуск, слишком много работал и устал. Но если через неделю новостей от вас не поступит, улетаю самолетом в Нью-Йорк. Там меня ждут, тоже полно работы. И поймите, это не просто слова. Все, я пошел.

– Жаль, что вы ведете себя так глупо.

– Пятьдесят, или я пошел.

– Но, снимаясь у нас, вы ведь могли бы разбогатеть! Не станете же вы этого отрицать. А вы уперлись – и ни в какую! Скоро весь Голливуд узнает, что вы за тип. Ни одна студия вас и на порог не пустит.

– Ну и черт с ними. Пятьдесят, иначе я не работаю.

– Ах, так черт с ними?! Тогда я сам, лично позабочусь о том, чтоб и духу вашего в Голливуде не было! Посмотрим, удастся ли какому-то паршивому актеришке навязать свои условия Рексу Голду.

– Сядьте.

Он сел, причем довольно быстро.

– Еще раз повторяю. Пятьдесят, или я еду в Нью-Йорк. Даю неделю на размышления.

– Вон отсюда!

– Уже ушел.

К этому времени я купил небольшой автомобиль, и вот теперь каждое утро мы с Хуаной отправлялись на пляж, потом куда-нибудь еще и около часа дня возвращались, чтоб она могла отдохнуть, при этом всякий раз дома нас ждала записка с просьбой позвонить мистеру Зискину, или Ландону, или кому-то еще. Я не звонил. Около пяти они звонили сами. Получалось, что, если я приду и извинюсь перед мистером Голдом, тогда они готовы поговорить о прибавке, тысячах пятнадцати, около того. Как же, дожидайтесь, пойду я извиняться! Я отвечал, что извиняться мне не за что и что цена остается прежней – пятьдесят тысяч. Где-то на пятый день они расщедрились на двадцать пять. Мы находились в Бербанке, в аэропорту, и уже шли на посадку, когда появились они. К нам подбежал какой-то парень, размахивая подписанным контрактом. Я взглянул – пятьдесят за каждую, но съемки в трех картинах подряд. Соображал я быстро и тут же заявил, что, если они вернут мне деньги за билеты, тогда я согласен. Он вырвал бумаги у меня из рук, прежде чем я успел договорить. На следующий день я вошел в офис Голда и сказал, что вроде бы до меня дошли слухи, что он хочет извиниться. Он заржал, приняв это за шутку, и мы пожали друг другу руки.

Пока я работал с «Овечками», виделись мы с Хуаной мало. Я возвращался со студии не раньше семи-восьми вечера, она в это время была на занятиях. Я обедал в одиночестве, потом шел ее встречать, и мы заходили куда-нибудь выпить и перекусить. Потом шли домой спать. Поверьте мне, когда вы снимаетесь в кино, это сжирает все время, иначе просто не бывает. Утром, когда я уходил, она еще спала, а потом все повторялось сначала. Но во время отпуска мы отправились купить ей кое-что из одежды. Купили четыре или пять платьев, манто и несколько шляп. Манто из норки ей страшно понравилось. Она все время гладила мех, как когда-то гладила бычье ухо. И выглядела в нем просто шикарно. Но приноровиться к шляпкам ей никак не удавалось. Мы с продавщицей на свой страх и риск подобрали несколько, на вид вполне приличных – одну из мягкого коричневого фетра под строгое платье или костюм, – кстати, она прекрасно смотрелась с манто; одну огромную и почти прозрачную – на выход; еще одну маленькую скромную, в которой можно было пойти в вечернюю школу; и две-три, подходящие, по уверениям продавщицы, к одежде спортивного типа, ну, знаете, вроде тех, что носят на пляже. Но мне никак не удавалось вдолбить ей в голову, какую из шляп с чем надо носить. Мы собирались на пляж, и она вышла из комнаты в белом платье, белых туфлях, с белой сумочкой и в огромной, с мягкими полями вечерней шляпе. Или же мы выходили днем в город, и она надевала уличный костюм, накидывала сверху манто, а на голову водружала спортивную шляпку. Я принимался спорить и доказывать, что к чему.

– Но эта шляпа очень красивый. Мне нравится.

– Кто говорит, что некрасивая? Но на пляж нельзя надевать вечернюю шляпу. Это выглядит смешно. Так не носят.

– Но почему?

– Не знаю почему. Не носят, и все.

– Но мне нравится.

– Я же тебе плохого не посоветую.

– Я не понимать.

А потом случилось то, что навеки отвратило меня от Голливуда и всего, что с ним связано. Возможно, вы не знаете, что это такое – быть знаменитым голливудским актером. Думаю, по популярности это сравнимо разве что с жокеем – победителем в ирландском тотализаторе, только много хуже. Нигде нельзя появиться, чтобы тебя тут же не принялись зазывать на вечеринку, или выпрашивать автограф для больного ребенка, который сейчас лежит дома в постели, или предлагать черкнуть о тебе пару строк в какой-нибудь коммерческой газете, или же приглашать спеть на банкете для студийного начальства. Некоторые из приглашений приходилось принимать, например на банкет, но от вечеринок я успешно увиливал, ссылаясь на страшную занятость. Однако, когда работа над «Полом Баньяном» [59] завершилась и я ждал, когда закончат монтаж, позвонила Эльза Чэдвик, моя партнерша по фильму, и пригласила на маленькую вечеринку – да, завтра вечером, лишь несколько самых близких друзей и не соглашусь ли я для них спеть? Она застигла меня врасплох, никак не удавалось придумать удобный предлог, чтобы отвертеться. Я забормотал что-то насчет свидания с дамой, которую обещал свести в город пообедать, тут Эльза сахарным голоском зажурчала, что я могу прийти и с дамой. Конечно, обязательно, непременно с дамой. Итак, она ждет нас завтра к девяти.

Я не знал, как посмотрит на это Хуана, но, к моему удивлению, упрямиться она не стала и сказала, что хочет пойти.

– О да! Я хотеть, очень. Эта мисс Чэдвик, я видела ее в cinema. Она очень красивая.

С утра пораньше я отправился на студию пересняться в одной сцене и напрочь забыл о вечеринке. Вспомнил я о ней, только когда вернулся домой. Хуана плескалась в душе, готовясь к выходу. К этому времени я уже обзавелся полным набором голливудской вечерней одежды, переоделся, вышел в гостиную и стал ждать. Примерно через полчаса появилась она. Ощущение было такое, будто меня ударили под дых. Оказывается, сегодня она самостоятельно отправилась по магазинам и приобрела специальный наряд для вечеринки. Известно ли вам, каким представляет себе вечерний туалет мексиканская девушка? Платье из белого шелка с красными цветами, красный цветок в волосах, белые туфли с рубиновыми пряжками. Бог знает, где она умудрилась раздобыть все это. Прямо Рамона на воскресной прогулке. Я было раскрыл рот сказать, что это никуда не годится, но вместо этого обнял и притянул ее к себе. Ведь она для меня старалась. И вместо шляпы решила взять красную rebozo. Вечер был теплый, особой необходимости в шляпе не было, и я смирился, ладно, так и быть. Но когда она накинула шаль, стало еще хуже. Эти rebozo вяжут вручную, но не из шерсти, а из хлопка, как и все остальное в Мексике. Нет сил передать вам, как чудовищно выглядела она в этом платье, туфельках и хлопковой шали, накинутой на голову.