Торжество на час - Маргарет Барнс

— Мне надо было сказать вам раньше. Я должна выйти замуж за Джеймса Батлера, моего ирландского кузена, потому что он наследник родового титула, — сказала она, зная, что ничто уже теперь не сможет разъединить их.

— Я убью его, прежде чем вы это сделаете, — пообещал он, приблизившись к ее лицу, а затем уже более спокойным голосом добавил: — У отца относительно меня тоже свои планы, но как только я увидел вас, они перестали для меня существовать.

Анна облокотилась на освещенную луной стену. Ей надо было отстраниться от него, чтобы все обдумать.

— Что нам делать, Гарри?

Но как было думать в такой волнующий час? Он просто засмеялся в ответ своим мужским уверенным смехом.

— Как знать, все еще может образоваться, — оптимистично заверил он ее.

Поглощенные друг другом, они не услышали быстро приближающихся шагов. Мимо открытой двери промелькнула фигура мужчины в белом камзоле.

— Нэн! Где вы? Если вы не одна, то ради Бога, будьте осторожны! Королева идет сюда.

Слова были произнесены тревожным шепотом, и снова все стихло. Влюбленные даже не заметили, видел их кто или нет.

— Это Томас Уайетт, — сказала Анна в испуге. — Никто другой не стал бы так рисковать ради меня.

— Святый Боже, он, наверное, видел, как я пошел вслед за вами! Я ведь стоял рядом с ним, — пробормотал Перси.

Тут и могла наступить трагическая развязка и обязательно наступила бы, если бы на месте Томаса Уайетта был бы другой побежденный соперник. Анна тронула Гарри за руку, чтобы вывести из состояния оцепенения.

— Томасу, конечно, очень больно, — сказала она огорченно, — но он никогда не предаст меня.

Они затихли, прислушиваясь.

— Он прав. Она поднимается по лестнице… слышны голоса ее фрейлин.

— Гарри? Что нам делать?

Он быстро оглядел комнату.

Выходить через дверь было рискованно: он мог не успеть дойти до конца галереи. Там, должно быть, только что скрылся Уайетт в своем белом заметном наряде. Гарри открыл окно и посмотрел вниз. Прямо у стены росла раскидистая шелковица. Бесшумно и быстро, вознося молитву некогда обитавшим здесь монахам-госпитальерам, он перекинул ногу через подоконник.

— Закройте за мной окно, — прошептал он, начав спускаться.

Пока он нащупывал ногой ветку, на которую можно было бы ступить, руки и лицо его все еще были на уровне подоконника. И Анна наклонилась над ним, счастливая и гордая. Она — женщина, которая может осчастливить его дом и с которой он готов идти на все.

— Господи, пошли всем спаниелям приятных снов! — засмеялась она, быстро закрывая оконную задвижку.

Глава 10

Королева постепенно утрачивала власть. Ее влияние на Генриха было велико в самом начале их женитьбы. Но она была гораздо старше его, да еще и некрасива. Должно быть, думалось Анне, она всегда любила Генриха, даже те несколько месяцев, когда была замужем за Артуром Тюдором, его болезненным старшим братом. До смерти Артура она постоянно видела Генриха, веселого и полного сил. И после того, как папа дал разрешение на их брак, Екатерина была предана своему мужу всей своей бесхитростной душой и бренным телом. Но теперь, устав от ее капризов и видя, что Екатерина никогда не сможет подарить ему наследника, Генрих постепенно начинал ощущать, как любовь сменяется раздражением.

А влияние Уолси, напротив, набирало силу. Он тоже был старше короля. Атлетически сложенный, кардинал представлял собой заметную личность при дворе и сразу приглянулся Генриху, когда тот взошел на престол. И сейчас, спустя столько лет, благодаря своему уму и изворотливости, Уолси сумел сохранить и упрочить свое положение и добиться постоянной благосклонности монарха. А если его фигура и потеряла от пресыщенной жизни былую стройность, то в своем пурпурном одеянии он выглядел от этого только еще более величественно.

Генрих не любил праздности, это было не в его характере. Особенно его занимали дела государственные. Тем более, что они не причиняли ему никаких хлопот: за всем следил зоркий глаз Уолси, и Генрих полностью доверял ему. Кардинал настолько забрал все международные дела в свои руки, что никто в королевском Совете и думать не смел возразить ему. Деньги для осуществления проектов, в полезности которых ему удавалось убедить Генриха, текли к нему рекой.

Обеспечивая равновесие сил в Европе, Англия достигла небывалого могущества. С ней считались, как никогда. Уолси неусыпно следил за тем, чтобы славный солдат Франции — Франциск и племянник Екатерины — Чарльз Испанский, стоявшие от Англии по разные стороны, всегда ощущали шаткость своего положения, тогда как величественная фигура Генриха Тюдора, стоявшего между ними, могла управлять их возвышением или падением, проявляя свою благосклонность поочередно то к одному, то к другому. Уолси сделал Генриха арбитром Европы.

Неудивительно, что великий кардинал почти ежедневно курсировал между Гринвичем и Вестминстером и беседовал наедине с Генрихом часами.

Анна Болейн больше не была неприметной девушкой. События, происходившие вокруг нее, служили ей теперь не только фоном для своих маленьких удовольствий и успехов. Более зрело оценивала она окружающих ее людей, и не только потому, что они представляли те силы, которые влияли на ее собственную жизнь, но еще и потому, что ей было интересно, какими путями они шли, чтобы достичь успеха.

Она вдруг обнаружила, что все действуют по-разному. Королева, например, добиваясь желаемого, всегда шла напрямую, не используя никаких уловок, чего Анна не одобряла. Герцог Саффолк постепенно подчинял себе добрую и отзывчивую Мэри Тюдор; он особенно гордился тем, что в роду у них были Говарды, кровные родственники Плантагенетов. Несмотря на теперешнюю веселую, легкую жизнь, Анне, с детства приученной разумно мыслить, было ясно, что, хотя имя Генриха Тюдора и было у всех на устах, в действительности управлял Англией Томас Уолси.

— Когда я впервые попал сюда, кардинал обычно говорил: «Король желает то, король хочет это», — рассказывал Гарри Перси в узком кругу Анниных друзей в Гринвиче, — а теперь, стоит ему только немного расслабиться, попав к себе домой, он чаще говорит: «Король и я».

— Или, еще чаще, просто «я», — засмеялся его друг Кавендиш.

Джордж Болейн нахмурился.

— То положение, которое он сейчас занимает, и его повелительный тон оскорбительны для таких людей, как мой дядя и герцог Саффолк, — добавил он.

— И для многих других, — подтвердил Билл Бриртон, чья семья все больше склонялась к простоте лютеранства.

— И в то же время он очень вежлив с торговым людом, а бедные приходят к нему искать справедливости, — заметила Маргарэт Уайетт, размышляя о том, как трудно судить великих.