Дьявол в быту, легендах и литературе Средних веков - Александр Валентинович Амфитеатров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иногда самоубийственные внушения дьявола поражают не отдельные лица, но эпидемически распространяются на целые страны и народы. В Евфросиновом «Отразительном писании»[115] самосожжение, свирепствовавшее между людьми старой веры в конце XVII века, изображается с совершенною определенностью делом ангелов тьмы, приявших вид ангелов света, чтобы вовлечь христиан в вечную погибель.
Но далеко не всегда кощунственные маскарады дьявола достигали своей цели. Однажды дьявол явился св. Мартину Турскому мужем в пурпурной тоге, с венцом на голове, в золотых сандалиях и сказал:
— Не узнаешь меня? Я Христос.
Но святой отвечал:
— Какой ты Христос! Христос не носил ни пурпура, ни венца, я знаю его только нагим, как был Он на кресте. А ты просто дьявол.
Ответ, по замечанию А. Графа, достойный того, чтобы призадумались над ним «наместники Христовы» — папы… Да и не они одни.
Гордец и возбудитель гордости, дьявол теряет свою силу, встречая отпор в смирении. В Патерике читаем: «Диавол хотел толкнуть Макария[116], но не мог. И говорит ему: «Велика в тебе сила, Макарий, потому что я несилен против тебя. Если ты что делаешь, то это делаю и я. Ты постишься, а я совсем не ем, ты бодрствуешь, а я совсем не сплю. Одно только есть, чем ты меня побеждаешь». Авва Макарий спросил: «Что же это такое?» Диавол ответил: «Смирение. И поэтому я несилен против тебя». Проникнутый смирением, инок без труда отражал от себя искушение высокоумия. «Некоему из братьев, — читаем в Патерике, — явился дьявол, преобразившись в ангела света, и говорит ему: «Я архангел Гавриил и послан к тебе». Брат же сказал ему: «Смотри, не к другому ли ты послан; ибо я недостоин видеть ангела». И дьявол тотчас стал невидим».
Исакий Печерский после злополучного своего видения тяжко болел, а потом долгим подвигом поста и смирения достиг того, что те же самые бесы, которые над ним насмеялись, приползли к нему в настоящем своем виде гадов и нечистых животных и покаялись: «Победил ты нас, — сказали наконец бесы». «Вы победили меня прежде, — отвечал им Исакий, — когда пришли в образе Христа моего и ангелов. Теперь, в подлинном своем виде, вы мне не страшны, вы точно гадки и злы».
Реже случалось, чтобы дьявол являлся искушать в своем собственном виде. Таков был он, искушая Христа. Десятки, если не сотни, художников пробовали свои силы над этим сюжетом, одинаково находя камень преткновения как в лике Христа, так и в лике Сатаны. Самая известная картина — Ари Шеффера[117] — балетна, а огненный дьявол нашего Репина[118]хоть и оригинален, но надуманно груб. Св. Пахомий видел однажды ватагу чертей, которые тащили сухие листья и притворялись, будто это им ужасно трудно. Это они рассчитывали рассмешить пустынника. Смех же был если не грехом, то началом греха.
Насколько бесоугоден смех, настолько же богоугодны слезы. Хорошие монахи никогда не смеялись, но часто плакали. Св. Авраамий Сирийский[119] не проводил ни одного дня без слез.
Не всегда искушение дьявола направлялось на цели крупного греха. Весьма часто злой дух ограничивается как будто просто тем, что разобьет человеку молитвенное настроение, не даст ему сосредоточиться в благочестивом размышлении либо просто рассердит или выведет из терпения. Это дьявол повторяет гулким эхом слова читаемых молитв, заставляет чихать проповедника в чувствительнейшем месте его проповеди, это он назойливою мухою садится десять раз на лицо засыпающего, покуда тот не обозлится и не обругается. У Лескова в «Очарованном страннике» это прелестно:
«Я соблазны большого беса осилил, но, доложу вам, — хоть это против правила, — а мне мелких бесенят пакости больше этого надокучили.
— А бесенята разве к вам тоже приставали?
— Как же-с; положим, что хотя они по чину и самые ничтожные, но зато постоянно лезут…
— Что же такое они вам делают?
— Да ведь ребятишки, и притом их там, в аду, очень много, а дела им при готовых харчах никакого нет, вот они и просятся на землю поучиться смущать, и балуются, и чем человек хочет быть в своем звании солиднее, тем они ему больше досаждают.
— Что же они такое, например… чем могут досаждать?
— Подставят, например, вам что-нибудь такое или подсунут, а опрокинешь или расшибешь и кого-нибудь тем смутишь и разгневаешь, а это им первое удовольствие, весело: в ладоши хлопают и бежат к своему старшому: дескать, и мы смутили, дай нам теперь за то грошик. Ведь вот из чего бьются… Дети».
В скором времени «дети» едва не подставили «очарованного странника» под суд:
«На самого на Мокрого Спаса, на всенощной, во время благословления хлебов, как надо по чину, отец игумен и иеромонах стоят посреди храма, а одна богомолочка старенькая подает мне свечечку и говорит:
— Поставь, батюшка, празднику.
Я подошел к аналою, где положена икона «Спас на Водах», и стал эту свечечку лепить, да другую уронил. Нагнулся, эту поднял, стал прилепливать — две уронил. Стал их вправлять, ан, гляжу — четыре уронил. Я только головой качнул, ну, думаю, это опять непременно мне пострелята досаждают и из рук рвут… Нагнулся и поспешно с упавшими свечами поднимаюсь, да как затылком махну, под низ об подсвечник… а свечи так и посыпались. Ну, тут я рассердился да взял и все остальные свечи рукой посбивал. «Что же, — думаю, — если этакая наглость пошла, так лучше же я сам поскорее все это опрокину».
— И что же с вами за это было?
— Под суд меня за это хотели было отдать, да схимник, слепенький старец Сысой, в земляном затворе у нас живет, так он за меня заступился.
«За что, — говорит, — вы его будете судить, когда это его сатанины служители смутили».
Но подобные искушения дьявола невинны только по виду. Дьявол бросает их в душу вроде маленького зерна, из которого должно вырасти развесистое дерево какого-либо крупного греха.
В древнерусском «Слове об иноце, молившемся Богу, дабы был, яко Иов или яко Исаак», к монаху, возгордившемуся до таких самонадеянных молитв, дьявол явился в виде воина и рече: «Молюся твоему преподобию, отче, помилуй мя гонима от некоего царя, и взем сия двести литр злата, и отроковицу сию, и отрочища, и оукрый оу себе, идеже веси; аз же, рече, идоу воину страну, идеже царь обрести мене не может». Монах после
