Первое правило королевы - Татьяна Устинова

Их и не будет. Разве можно расследовать сердечный приступ? С похоронами что-нибудь придумают — закрытый гроб, к примеру. Или увезут подальше, «на родину», скажут, что такова последняя воля покойной. Никто и никогда не узнает про черную дыру в виске, через которую раз — и улетучилась жизнь, словно ее и не было. Никто и. никогда не узнает, зачем она пошла в комнату, что хотела отдать Инне. Вернее, не хотела, а должна была отдать, потому что так велел ей покойный муж!..

Сердцу было холодно и тяжело, оно ворочалось, словно гиря.

— Можно, Инна Васильевна?

— Входите, Юра.

Помощник вошел и не сел на свое обычное место, а остался стоять посреди кабинета.

— Инна Васильевна, вы… слышали?

Внезапно она пришла в сильное раздражение.

— Юра, вам отлично известно, что я не только слышала, но и видела.

— Это… ерунда какая-то! — вдруг выпалил помощник. — Так не бывает, чтобы на одной неделе…

— Так не бывает, но так есть, — отчеканила Инна.

— Да она вчера была жива-здорова!

— А сегодня умерла.

— Вы… верите в это?

Он спросил это таким тоном, что моментально стало ясно, что он сам, Юра Захарчук, не поверил ни единому слову.

Следует быть осторожной, стремительно подумала Инна. Не переиграть. Если никто не верит, значит, и я не должна. Официальные сообщения не предназначены для «причастных». Официальные сообщения — для народа. Для «причастных» — особая «секретная» информация. Она ничуть не правдивей, чем официальные сообщения, но создает ощущение посвящения в тайну, и это ее основная задача.

— Юра, — проникновенно сказала Инна, — конечно же, я не верю. Но мне неизвестны никакие подробности. А вам?

— Она отравилась, — сообщил Юра и покрутил головой, словно проверял, не подслушивает ли кто. — Еще утром про это говорили. Вроде они ссорились с мужем, и она… из-за чувства вины.

— Какой вины? — уточнила Инна.

— Ну, что довела его до самоубийства.

— Господи, Юра, что вы такое говорите?! Они жили вместе тридцать лет, и на тридцать первый год он решил из-за нее застрелиться?!

Помощник помолчал.

— Так говорят, Инна Васильевна. А еще говорят, что не зря Ястребов в крае появился. Что это он решил себе кресло освободить.

— А вдова собиралась баллотироваться? — уточнила Инна. — Конкуренцию могла составить? И Ястребов ее насильственно отравил?

Она не любила, когда при ней говорили глупости.

— Юр, я хочу вас попросить. Мне нужен список всех печатных изданий, которые зарегистрированы в крае, и московские тоже. И еще хорошо бы какую-нибудь статистику, кто упоминается чаще всех и в какой связи. Нам ведь придется деньги где-то искать. — То, что ей было нужно, не имело никакого отношения к поиску денег на «праздник для народа», но помощнику об этом можно не сообщать. — Сделаете?

— Конечно, Инна Васильевна. Вечером вы на телевидении. В девятнадцать ноль-ноль эфир.

— Зачем?

— Дебаты. Свобода слова и закон о печати. Вы отвечаете на вопросы как представитель государства.

— Хорошо.

На местном телевидении она никого не опасалась. Недоброжелателей было много, но все не слишком серьезные. Кроме того, она прошла отличную школу выживания в условиях телевидения, так она это называла.

— Я сейчас уеду. Если что-то срочное, звоните мне на мобильный, хорошо?

— Конечно, Инна Васильевна, как всегда. А завтрашнее совещание?..

— Что?

— Состоится?

— Если больше никто не застрелится и не отравится, — сухо сказала Инна. — Бог даст.

Помощник слегка улыбнулся, дал понять, что оценил шутку, и ловко испарился из кабинета, словно его и не было.

Инна посмотрела в закрытую дверь. Если придется воевать, значит, понадобится союзник. Если придется совершать «противоправные действия», значит, понадобится сообщник. Юра на роль сообщника и союзника подходил лучше всего.

Он был давно и неизменно ей предан — не так, как Осип, но все же. Кроме того, он был проверен и испытан в боях, и она уверена, что может ему доверять не только в отношении работы. Конечно, можно не посвящать его во все детали, но что-то объяснить придется. Например, про этот праздник.

Впрочем, хорошо бы ей самой кто-нибудь что-нибудь объяснил.

Подумав, она решила все объяснения отложить на завтра, вызвала Осипа, дремавшего над каким-то кроссвордом, и через десять минут уехала домой, строгим голосом напомнив помощнику про список изданий — просто так напомнила, чтобы он не расслаблялся и как следует прочувствовал ее деловую озабоченность.

В доме было тихо и холодно — очевидно, Аделаида, уходя, привернула отопление. Кошки встретили ее вопросительным мяуканьем. Они были удивлены, что она приехала так рано.

Они ничего не знали про смерть губернатора Мухина и его жены и еще про то, что эта смерть каким-то образом касалась их хозяйки. А может, не хотели знать — их-то она никак не касалась!

— Привет, — сказала Инна им обоим, — не приставайте ко мне. Считайте, что я на работе.

Но они все равно приставали.

Джина повела ее прямиком к мискам, села, сделала грустные глаза и дернула хвостом. Это означало, что в холодильнике есть рыба и она об этом прекрасно знает.

Покорившись, Инна достала кастрюльку с рыбой, выложила в две одинаковые миски две одинаковые горки, а остатки убрала в холодильник. Кошки проследили за кастрюлькой — поняли, что съедено еще не все и перспектива на вечер не так уж печальна.

Намудрил, намудрил академик Павлов!..

Сигареты и зажигалка лежали на прежнем месте и, рассердившись на себя за девчоночий трепет, Инна решительно сунула их в ящик, где валялась всякая мелочовка. Там им самое место.

Она сняла юбку и пиджак и, оставшись в колготках и блузке, пошла в кабинет, на разостланное газетное поле.

Нужно начать все сначала — вчера Ястребов не дал ей додумать, как именно эти газеты могли быть связаны с ней и с покойным Мухиным одновременно. Зачем он написал — «Селиверстовой»? Что имел в виду? Зачем вдова принесла их с собой в квартиру сына? Почему назначила ей свидание именно там?

Газеты — от стены до стены — привели ее в уныние.

Господи, что тут можно найти?! Как она станет искать?! И черная кошка в темной комнате сразу припомнилась, и еще подумалось, что, прежде чем искать, хорошо бы хоть приблизительно представлять себе, что, собственно, ищешь.

Мне надо, сказала она себе, и я найду. Еще не было случая, чтобы я отступила просто потому, что мне непонятно и страшно. Я найду.

Медленно продвигаясь по газетному полу, она стала читать все подряд и дочитала до самой двери.

Ничего подозрительного или странного. Обычная газетная трескотня, давно устаревшая и потому неинтересная. Тогда она по очереди перевернула все газетные полотнища и стала читать от двери до стены, и опять ничего ни странного, ни подозрительного.

Тогда она еще поизучала синие чернильные закорючки, сплетенные в ее фамилию. Зачем-то покойный Мухин сплетал их, зачем-то Любовь Ивановна притащила их в квартиру сына-алкоголика, зачем-то она назначила Инне встречу именно в этой квартире, хотя до этого велела приходить в другую квартиру, в свою!

Почему Любовь Ивановна передумала?

Инна задумчиво села прямо на газеты, как давеча кошка Джина.

Испугалась чего-то?..

Наверное. И даже скорее всего — ведь потом случилось то, что случилось, почти на глазах у Инны.

Она поднялась с газет, вышла в коридор, походила, вернулась и посмотрела. Опять походила и опять посмотрела.

Ей было страшно и холодно, зря Аделаида уменьшила отопление.

Что в этих газетах такого ужасающе важного? Гастроли Витаса в Омске, которые давно закончились, если вообще состоялись? Похищенное чучело медведя? Семейная драка пенсионеров?

Остальная информация была в том же духе. Ничего криминального не было в ней, кроме побега маньяка из сумасшедшего дома и все той же пенсионерской драки!..

Тогда что? Что?!

Она ходила и думала, думала и ходила.

За окнами быстро и безнадежно темнело, и Инна, проходя мимо выключателя, зажигала и гасила свет. Когда свет зажигался, окна как будто чернели и проваливались, а когда гас — начинали синеть.

Что еще может быть в старых газетах, кроме никому не нужных историй и фамилий журналистов?

Ничего. Ничего.

Проходя мимо выключателя, она опять зажгла свет и посмотрела на газетное поле.

Фамилии?.. Фамилии журналистов?!

«Ты, Инна Васильевна, всех журналистов знаешь…»

«Ты, Инна Васильевна, прессу попридержи…»

Она бросилась на колени и проворно поползла, считывая фамилии. Их было много — разных, знакомых и незнакомых, московских и местных.

Инна знала, что, как правило, номер делают три человека, ну, в крайнем случае пять, а два десятка имен — вольные фантазии на тему собственного имени, или никак не связанные с собственным именем, или просто стеб. Фекла Безродная, Федор Бурков, Фелиция Брасси и Фрида Борн — суть Аня Гулькина, высоченная, патлатая и рассеянная, и по рассеянности то и дело поедающая чужие булки и выпивающая чужой кофе, мастерица разгромных политических статей и сложных экономических обзоров.