Дни испытаний - Константин Лебедев

— Утомила я тебя своими разговорами. Ну, не сердись, я сейчас уйду…

Голубовский медленно поднял взгляд и вдруг как–то воровато подумал:

«А что, если ее поцеловать?.. Вот так взять и поцеловать. Ведь мы одни, и никто об этом не узнает!.. И именно сейчас, потому что она уже уходит…»

Сначала он испугался этой мысли. Но руки сами собой потянулись к ней. Она заметила его движение, но не поняла его и с недоумением остановилась. Подумав, что она ждет его, он как–то помимо сознания обнял ее за талию. Он почувствовал, что она отталкивает его и внезапно, струсил.

«Вот сейчас она ударит меня по щеке, — промелькнула новая мысль. — Как это стыдно!..»

Но она не ударила, а лишь отстранялась от него, закрываясь руками.

И тут же он подумал, что она может обидеться. Смущаясь, он отпустил ее и вполголоса произнес:

— Простите меня… Я… я… нечаянно. Я… — он не докончил, потому что ему показались глупыми и неуместными собственные слова и этот извиняющийся тон. Он окончательно смешался и покраснел густо, как напроказивший ученик.

«Зачем я это говорю? — тоскливо подумал он, смотря, как колеблется огонек свечи. — И зачем все это сделал?»

У него вдруг появилось желание попросить Фаину никому ничего не рассказывать. Но он удержался, потому что эта просьба опять ему показалась глупой и неуместной. Он попытался успокоить себя мыслью, что в его поступке не содержалось ничего особенного.

«Почему же, однако, она не уходит?» — спросил он себя. И внезапно возненавидел ее. Отвернувшись, сказал.

— Уже поздно… Вам надо выспаться…

Она, не отвечая, поднялась и вышла в другую комнату. Устроившись на топчане, Голубовский еще долго слышал, как она собирала постель. Когда, наконец, все стихло, он потушил догоравшую свечу и закрыл глаза. В голову лезли самые неприятные подробности прошедшего вечера, и, вспоминая их, он морщился. Дорого бы дал он, чтобы всего этого не было!

Еще два часа назад ему не в чем было упрекнуть себя. А теперь? Теперь появилась какая–то грязь, что–то очень нехорошее. И все это из–за одного неосторожного движения.

Стекла маленького оконца посерели от первых признаков начинающегося рассвета, когда он, наконец, забылся беспокойным тяжелым сном.

Утром, не простясь, Фаина уехала.

Невыспавшийся Голубовский в этот день был бледнее обычного. Ему казалось, что все уже знали о том, что с ним случилось. При встрече с кем–нибудь он невольно опускал глаза. Чувство омерзения к самому себе, возникшее ночью, не покидало его весь день. И особенно неприятно стало ему, когда он встретил Ковалева.

Ковалев недолюбливал старшину. Ему не нравилось в нем решительно все: и его голубые глаза, и тонкие губы, и застенчивость. Ковалев считал его неженкой и буквально выходил из себя, если слышал восторженные отзывы о внешности старшины. Он никогда не упускал случая сказать ему что–нибудь язвительное, если представлялась хоть какая–то возможность. И сейчас он не сдержался.

— Чего–то у тебя, старшина, вид больной, — сказал он, поздоровавшись. — Надо бы полечиться. Жаль, Фаины нет… Она б полечила.

Густая краска покрыла щеки Голубовского. Стараясь побороть смущение, он грубовато ответил:

— Не беспокойтесь о моем здоровье. Это мое дело.

— Конечно… Я между прочим, вообще говорю. Может, думаю, у тебя порошки все вышли. Можно бы Фаине позвонить, чтобы выслала с записочкой какой–нибудь. Это бы, по–моему, помогло. А то ты, наверное, все вздыхаешь. Дескать, благополучно ли доехал товарищ по службе?..

— Я не имею желания с вами беседовать, — отрезал Голубовский.

— Еще бы! — понимающе воскликнул Ковалев. — С девочками разговаривать интереснее… Кислятина! — добавил он тихо вслед удалявшемуся старшине.

В поисках человека, с которым можно поделиться, Голубовский направился к Ростовцеву. Чтобы как–нибудь оправдать свое посещение, он захватил с собою открытки, которые накануне пообещал занести. Ростовцева он застал за изучением карты местности, в пределах которой была расположена база.

— Хорошо, что вы пришли, — сказал Ростовцев, принимая принесенные открытки. — Мне сообщили, что сегодня у нас будет майор Крестов. Он хочет посмотреть нашу оборону и поинтересоваться, как мы живем. Он зайдет, вероятно, и к вам. Надеюсь, не застанет врасплох?

— Я постараюсь все привести в порядок.

— Нет, старшина, не надо, — возразил Ростовцев. — Плохо, если мы будем наводить порядки только тогда, когда к нам прибывает начальство. По–моему, это выглядит как–то не совсем честно.

Голубовский, выслушав, осторожно спросил:

— А чем вызван приезд Крестова? Неужели есть какие–нибудь новости?

— Не знаю, — уклончиво пожал плечами Ростовцев. — Может быть, есть, а может, и нет… А что с вами? — спросил он неожиданно, заметив необычайную бледность Голубовского. — На вас лица нет. Вы нездоровы?

— Нет, ничего. Спасибо… Утомился немного…

— Верно, переволновались вчера после нашей беседы? Или же опять стихи писали?

— Нет, не писал, — возразил Голубовский.

Внимание лейтенанта тронуло его. После язвительных замечаний Ковалева оно показалось ему особенно приятным. Голубовскому захотелось рассказать о происшествии последней ночи и узнать, как Ростовцев к этому отнесется. Однако он так и не решился объяснить цель своего прихода.

Вместо этого он с завистью произнес:

— Смотрю я на вас, Борис Николаевич, и удивляюсь, откуда в вас берется эта энергия. Вы и со мной побеседовать успеваете, и с бойцами пошутить можете, и оборону вон какую построили за несколько дней. И что это за источник, откуда вы черпаете силы?..

— Так и быть, открою его по секрету. Даже больше того — покажу, если вы не догадываетесь. Вот он, — сказал Ростовцев, вытаскивая из кармана аккуратно обернутый партбилет. — Пока я жив, он вдохновит меня на любой подвиг. А теперь идите спать, чтобы к приезду майора у вас не было такого кислого вида. За открытки спасибо.

Он проводил Голубовского и опять уселся за карту.

Майор Крестов приехал вечером. Он осмотрел оборонительные сооружения, воздвигнутые Ростовцевым, побывал в медпункте, в домиках, где расположился личный состав. Он интересовался самыми незначительными, казалось бы, деталями жизни, и Ростовцев, присматриваясь к нему, невольно удивлялся, как спокойно и методически делал он все это. Чувствовалось, что этот человек считал все относящееся к службе своим кровным делом. После осмотра он подробно указал Ростовцеву на замеченные недостатки. Их было не так уж много, и, в конце–концов, он заявил, что осмотром остался доволен.

— Вижу, что справляетесь, — сказал он в заключение. — Хочу пожелать, чтобы и в дальнейшем все шло так же.

Когда стемнело, майор Крестов, расположившийся на ночлег в домике Ростовцева, заявил, что было бы недурно попить чайку.

— Я уже распорядился, — ответил коротко Борис.

Через некоторое время на шатком сосновом столе появился самовар, извергавший целый столб пара. Увидев его, майор сначала удивился, а потом обрадовался.

— Чай из настоящего самовара… Ах, здорово!.. Ну–ка садитесь вместе, — пригласил майор Ковалева и Ростовцева.

Ростовцев сел. Ковалев из вежливости отказался, сказав, что он и постоять может.

— Чего там стоять! — возразил майор. — Садитесь, если приглашают.

Когда в кружки был налит густой чай, Ковалев беспокойно завозился, выжидающе посмотрел в сторону Ростовцева, и, осторожно кашлянув, спросил: — Разрешите отлучиться на минутку, товарищ майор?

Получив согласие, он накинул полушубок и выбежал из комнаты. Через некоторое время он вернулся, придерживая карманы.

На столе появились консервы и вино.

— Это откуда? — удивленно поднял брови майор.

— С собой привез, товарищ майор.

— С собой?

— Так точно!

— Что–то плохо верится, чтобы сей предмет залежался у вас так долго.

— Однако же залежался, — скромно ответил Ковалев.

— Чудеса… Ну, если залежался, так ему нужно и должное воздать… — майор протянул руку к бутылке, откупорил ее, налил Ростовцеву и себе. Когда очередь дошла до кружки Ковалева, тот закрыл ее рукой и отодвинул в сторону.

— Не надо, товарищ майор, — произнес он твердо.

— Почему же?

— Не пью, товарищ майор.

— Помнится, раньше пили…

— Пил, да бросил. Обещание дал себе такое. Не надо. Это я для вас принес.

Начальник штаба пожал плечами и поставил бутылку на стол.

— Неужели за все это время ваш помощник ни разу, как говорится, за воротник не закладывал? — обратился он к Ростовцеву.

— Ни разу.

— Ей–богу, чудеса у вас творятся. Настоящие чудеса. Если так, то помощника вашего хвалю. Молодец! За его здоровье! — он осушил кружку, крякнул и поднес к усам кусок хлеба.