Дворец наслаждений - Паулина Гейдж

А моя мать? Может быть, вернуться к прорицателю и не отставать от него до тех пор, пока он все не расскажет? Он ведь явно что-то скрывает. Но как заставить столь могущественного человека заговорить? Не бить же его дубинкой или принуждать силой! Нет, он скажет правду только в том случае, если захочет сам. Еще можно рассказать обо всем Ахебсету и другим приятелям и попросить их поискать в городе следы моей матери. Да, такое вполне возможно, но Пи-Рамзес большой город, и подобные поиски вряд ли будут успешными. Можно сделать то, чем сейчас, быть может, занимается Тахуру. Можно обыскать контору отца. В конце концов, его не будет несколько недель. И все же от этой мысли мне стало не по себе. Нет, этого я не сделаю. Сначала я поговорю с ним напрямую, а уж потом можно будет рыться в его бумагах.

Я зевнул, внезапно почувствовав, как устал. Я не стал звать Сету, чтобы он смыл черную краску с моего лица. Сбросив с себя одежду и сняв драгоценности, я все кучей сложил на полу и повалился на ложе. Передо мной поплыли события сегодняшнего вечера — огромный Харшира с его черными глазами, моя первая встреча с прорицателем и его руки в белых перчатках, мой ужас при виде сброшенного капюшона и волосы жреца, похожие на застывший лунный свет, слуга, который догнал меня в темном саду, и мой кинжал в его руках. Постепенно все видения слились воедино, и я уснул.

Снов я не видел. Что-то подсказывало мне, что больше они не будут меня преследовать, и я крепко проспал до самого утра, когда, проснувшись и сев на постели, обнаружил, что спал, вцепившись в простыню. Светильник давно погас, пахло горелым маслом, за окошком мерцал тусклый свет, и я понял, что заставило меня проснуться. Не страх, а внезапное озарение. Я вдруг понял, почему маленькая дверь в кабинете прорицателя показалась мне немного странной. Сначала я не придал этому значения, но теперь вдруг ясно увидел тот кабинет — ровные ряды полок, простой стол из кедрового дерева с крючком, вделанным в его край, такой же крючок на противоположной стене и веревка, протянутая между ними, чтобы держать дверь закрытой.

Веревка. И узлы. Много сложных, комбинированных узлов, развязать которые можно было, лишь зная, как они были завязаны; узлы, предназначенные для того, чтобы скрывать от посторонних глаз. Что? Например, то, что за дверью. Или внутри чего-то. Все пользовались узлами, чтобы обвязать какую-нибудь коробку или сундук. Я сам так делал. Обычно это были простые узлы, которые применялись для того, чтобы закрепить крышку и уберечь вещи от пыли, песка или вредителей. Если человек не хотел, чтобы его сундук открыл кто-то Другой, узлы заливали воском и прикладывали к ним печатку. Но узлы, которыми была закрыта дверь в комнате прорицателя, были завязаны так сложно, так переплетены, что развязать их можно было бы только с большим трудом. А может, их вообще нельзя было развязать. Они были уникальны. И я мог поклясться своей жизнью, что эти узлы были в точности такими же, какими был обвязан тот кедровый ящичек из Асвата, который я привез с собой.

Я боялся пошевелиться. Я застыл на постели, стараясь не сбиться с мыслей. Те же самые узлы. Тот же человек. Тот же? Но ведь это невозможно — чтобы именно прорицатель обвязал узлами ящичек, который вручила мне сумасшедшая из Асвата. Она говорила, что в этом ящичке история ее жизни. Значит, это она вложила внутрь письмена, закрыла крышку и завязала узлы. Она ни разу не упомянула о том, что это прорицатель дал ей ящичек, уже обвязанный веревками, или что она нашла его на берегу реки, скажем, после того, как возле Асвата останавливался какой-нибудь сановник из Пи-Рамзеса. Она все время повторяла, что в ящичке находится история ее жизни, история отравления и ссылки.

Как же могли та женщина и прорицатель уметь завязывать одинаковые узлы? Этому могло быть только одно объяснение. Та женщина была абсолютно нормальным человеком. При этой мысли во мне словно что-то распрямилось, освободилось нечто, что было сжато, скомкано с первых минут нашей встречи. Та женщина не была сумасшедшей. Она говорила правду, и какой же страшной была эта правда! Она говорила, что когда-то была лекаркой, но где? Этого она не сказала. Прорицатель также был врачом. Неужели когда-то она жила здесь, в Пи-Рамзесе, ходила к нему за советом и видела, как он завязывает узлы на дверной веревке в своем кабинете? Если это так, то вполне возможно, что она знала и мою мать. Значит, мне нужно немедленно отправляться в Асват, поговорить с женщиной, рассказать ей мою историю и спросить о моей матери. Как я объясню генералу, зачем мне нужно уехать, я не знал. Но дал себе слово, что обязательно поеду, даже если для этого мне придется оставить свою должность.

Снова я не мог уснуть. До самого рассвета я просидел на постели, обхватив руками колени, и думал, думал. Наступило утро, по двору заходили люди. Встав с постели, я подошел к окну, через него вышел на крышу и свесился через край. Возле амбаров горели факелы, слуги бегали туда-сюда, таская тюки и нагружая их на лошадей, стоящих у ворот, лаяли собаки, которым предстояло идти вместе с караваном, чтобы отпугивать незваных гостей и предупреждать об опасности. Я увидел Каху с его неизменной палеткой и довольно взъерошенного Па-Баста, который склонился над кучей мешков, а потом появился мой отец в накидке и сапогах, и я отошел от края крыши. Я не хотел, чтобы он меня заметил, не хотел слышать просьб отца заботиться о себе в его отсутствие, не хотел видеть его улыбки. Между нами возникла какая-то преграда, и пока я не выясню всю правду, я не смогу смотреть ему в глаза.

Наконец караван тронулся, проследовал через двор за ворота, и вскоре какофония гулко стучащих копыт и криков людей затихла вдали, оставив после себя взрытую землю, по которой Каха и Па-Баст вернулись в дом. Небо на востоке начало светлеть.

Вошел Сету, поставил на стол поднос с едой и без лишних слов принялся разбирать одежду и украшения, которые я сбросил вечером. Я заставил себя проглотить кусок свежего теплого хлеба и козьего сыра и съесть несколько сладких сморщенных яблок, продолжая думать о том, что скажу генералу. Мне нужно съездить в Асват и вернуться обратно до того, как из Фив вернется отец. Его не будет самое большее три недели. Асват находится ближе, чем Фивы, но мне нужен еще день, чтобы поговорить с женщиной, да и отпустит ли меня генерал? Что я буду делать, если нет? Ослушаться — значит стать дезертиром, а это карается смертью. Какой аргумент смог бы его убедить? Я до сих пор не придумал, что скажу. Я был настроен очень решительно, и вместе с тем мне было страшно.

Однако, как оказалось, я мог не волноваться, поскольку примерно через час после того, как я занял пост у дверей, ко мне подошел управляющий.