Магус - Владимир Аренев

— Буду! — с пьяной лихостью подтверждает его собеседник.

— Ну и иди ты!.. — вдруг обижается старичина. В сердцах стучит кружкой о столешницу, аж брызги во все стороны! Поднимается, кидает несколько багатино трактирщику и выходит вон.

Что остается Фантину? Правильно, идти вслед за ним.

Искусство слежки Лезвие Монеты освоил в совершенстве, еще когда только начинал заниматься «вилланством». Теперь пригодилось: он с видом непринужденным, даже рассеянным идет за старичиной, а тот плетется, едва не путаясь в собственных ногах (от винных паров, дело известное, ног становится не две, а четыре, бывает же — и до шести увеличивается их количество, и тогда, конечно, с непривычки любой оплошает). Приморская улочка извивиста, крута, она спускается к старым причалам неподобающе резво, старичине за нею никак не поспеть, и он наконец садится на мостовую, вполголоса костеря нелегкую судьбину рыбака, опирается спиной о каменную кладку чьего-то дома и затягивает: «Где ты месяц, где вы зори?» — действительно, ночь сегодня черна и безвидна, и даже довольно трезвому Фантину приходится вглядываться под ноги, чтобы не упасть. Впрочем, сейчас он стоит в тени на другой стороне улицы и ждет, пока подопечный перестанет издеваться над здешними собаками (вон как лают! скоро и хозяева проснутся, как бы бока не намяли бедолаге…), ждет, пока старичина поднимется и пойдет к себе домой. Разговаривать на улице Фантин не хочет.

Вокальные таланты старика наконец пронимают здешний люд. Вооружась кто чем, на улицу выходят разбуженные альяссцы, и певец, догадавшись по их мрачным рожам, что нет, по-настоящему оценить его здесь не способны, резво вскакивает на ноги и задает стрекача. Какое-то время его сопровождает гурьба поклонников, они размахивают дрынами и сулят старичине скорую и суровую расправу, но в конце концов выясняется, что бегает тот — дай Бог иным вьюношам! не угонишься! — и, поотстав, они разбредаются по домам досматривать сны, ласкать жен или с досадою гнать враз напавшую бессонницу.

Фантин, конечно, более настойчив, он видел, в каком проулке спрятался старичина, и, дождавшись, пока улица опустеет, спешит туда: далеко уйти тот не мог, так что…

Удар под колено, меткий и сильный, швыряет «виллана» на мостовую, и темная ночь на мгновение расцвечивается целой россыпью звезд-искорок. Действуя по-звериному быстро, Фантин перекатывается влево, уходя от очередного пинка, но делает это с недостаточной прытью — а нож, замерший в печальной близи от его горла, увы, менее всего располагает к резким движениям.

Лезвие ножа смердит рыбьими кишками и немного — мокрой кошачьей шерстью. К этому изысканному букету запахов добавляется стойкий духан винных паров. Духан исходит от гневного лика склонившегося над Фантином старичины и кажется сейчас самой малой из ожидающих «виллана» неприятностей.

— Следим, — сурово утверждает лик. — Вынюхиваем. Ну-ну.

Фантин пытается сглотнуть, кадык его тычется в лезвие ножа, а мысли — те вообще разбегаются во все стороны, как шкодливая детвора, застуканная в чужом саду.

Он бормочет что-то про «перепутали, дяденька», мол, ни за кем не следил, а просто шел себе по улице, а вы тут петь расселись, кто ж знал, что те, с дрынами повыбегут, мне ж надо в порт, срочное порученье, дождался, пока отстанут, да и пошел дальше, вы тут ну совсем ни при чем!..

— Врем.

Фантин снова сглатывает, чувствуя, как из тонкого пореза на коже начинает сочиться кровь, соленая и липкая, словно выступивший на теле пот. Правая рука, которую старичина прижимает к мостовой своим костлявым коленом, болит по крайней мере в двух местах. Все это, как ни странно, мало склоняет Фантина к искренности. Он начинает рассказывать о том, что хватил чуток лишнего и поэтому…

Еще один удар, на сей раз — по пальцам левой руки, которые почти дотянулись до пряжки на поясе. Точнее, до рукояти спрятанного там валлета.

— Зря, — укоризненно говорит старичина. И вздыхает так, что Фантин не сомневается: наступает полная finita, найдут завтра утром в этом переулке с раскроенным горлышком, на том и завершится его недлинный жизненный путь…

— Я насчет тех моряков! — кричит Фантин. — Я расскажу!..

И он рассказывает — конечно, не все, но многое. Достаточно, чтобы лезвие, пахнущее рыбьими кишками, кошачьей шерстью и его кровью, отправилось обратно в голенище стариковского сапога.

— Дурак. Что ж ты раньше молчал?

— Да я…

— Идем. — Старичина цепко берет его за руку своими черными пальцами и ведет за собой — через лабиринт узких проулков, по крышам чьих-то халуп с разбитыми прямо на них небольшими садиками, заставляет перелезть через дыру в ветхом заборе («Так быстрее»), они минуют рыбный рынок, ночью пустой и похожий на погост, где вместо надгробий — прилавки; возле рынка за ними увязывается стая тощих и расхрабрившихся от голода кабысдохов, которые норовят цапнуть путников за голени, так что приходится стать спиной к спине и, вооружившись палками, дать «друзьям человека» решительный отпор. К порту они выходят, когда небо из черного становится светло-серым. «Скоро рассвет, — говорит старичина. — А тогда был поздний вечер, и я возвращался домой с уловом. Улов был, в общем, так себе…»

И пока они пробираются через порт к некоему утесу (о котором сказано будет в свое время), старичина повествует Фантину о том, что видел той ночью.

Глава шестая

ЮВЕЛИРНАЯ ТОЧНОСТЬ

В кошельке у меня случайно был алмаз…

— Шамо шобой! — говорит Папа Карло. — По рукам! — усмехается, потому что — ну какое «по рукам», когда одну из договаривающихся сторон представляет призрак, а другую — живой человек? — Вше будет жделано!

И пожалуйста, по первому же зову в комнату является уже знакомый Обэрто молодчик субтильной наружности, выслушивает приказания Папы, молча кланяется, уходит — и через полчаса в комнату доставлено все необходимое.

Сам Папа Карло к этому времени покинул магуса, вернувшись в родную урну. Обэрто тоже не терял времени даром: на столе разложены кое-какие вещицы из его нехитрого арсенала, как то: яркоцветные пилюли, инструменты для изготовления некоторых быстродействующих (и не менее быстро портящихся) эликсиров, фиал с освященной водой, десяток миниатюрных серебряных иголочек, кисет, где в семи кармашках лежат высушенные листья, корни, цветки растений… Он оглядывает все это — так полководец устраивает смотр войскам перед решающим сражением с противником, чьи силы — превосходящи, позиции — выигрышны, но — биться-то с ним, супостатом, все равно нужно, отступать нельзя! И значит, надежда на хитрость, на то, что уверенный в собственной победе враг потеряет бдительность и наделает ошибок.