На первом дыхании (сборник) - Владимир Маканин

После бани возвращались в барак уже одной общей толпой. Взбесившиеся, опаленные паром бабуси (им не понравилось в мужском отделении — тесно) кричали, теребили всех и чуть ли не подозревали в случившемся умысел.

— Но, товарищи! Послушайте! — пробовал говорить речь Калабанов, инженер и гроза всех в Поселке, образ его укладывался в емкое словцо — «начальник».

Его перебивали:

— Паразит! Позорник, куда ты смотрел?! — И бабуси кричали и непрощенно грозили крючковатыми пальцами.

Дядька Ваня и его приятели хохотали и били себя по бокам, это еще больше злило бабусь.

— Паразит!.. Вредитель!

Терпение Калабанова лопнуло, и он гаркнул:

— Молчать, ведьмы!.. В другой раз совсем выгоню! — Он и пришел-то в баню за компанию, париться не любил. Позже, когда он на мотоцикле стал носиться к своей татарочке, он часто и охотно рассказывал, что татарские бани, если б не грязь, значительно лучше и полезнее.

— А сейчас, значит, раз-раз — и за пивом! — пересиливал всех командный голос дядьки Вани.

Глава 2

Ключарев бреется. Утро ни то ни сё — будто бы солнечное, но поминутно набегает тень. Блики.

— Мы пошли, — говорит жена.

Это значит, что жена и дети уже оделись, готовы и стоят у самых дверей. Дети, цветы нашей жизни, — Дениску в школу, а Тонечку в детский сад. Жена разведет их по местам, как разводят караульных, и (не заходя домой) поедет на работу. Обычное утро Ключаревых. В прошлом году Дениска учился в школе во вторую смену, и во времени получалась чересполосица. Сейчас лучше. Сейчас гораздо лучше. С самого утра день начинается четко и строго: все по местам.

— Ты что-то нервничал вчера? Заснуть не мог? — спрашивает жена.

Она заглядывает на минуту к нему в ванную — она в легком пальто, май месяц, но тепло не балует. Дети топчутся в коридоре.

Ключарев продолжает бриться и видит ее, отражающуюся в зеркале, — в легком клетчатом пальто.

— Не спалось… Весна, может быть, влияет.

— Хорошо же она на тебя влияет!

— Ворочался, что ли? — улыбается Ключарев.

— И даже на пол меня столкнул… Ну, мы пошли.

— Ага.

Дверь хлопнула. И слышно, как гудит лифт. Ключарев бреется — шлифует наиболее трудное место у подбородка. Из зеркала глядит сонное собственное лицо, слишком знакомое, чтобы что-то такое о нем подумать… Финита. Он прошагал в комнату — и теперь продувает электробритву, распахнув окно. И вот тут, накладкой к механическому движению руки (он открывал окно), мелькает мысль, что скоро он увидит Старый Поселок. Даже не мысль, след мысли. Как зализ мелкой речной волны — лизнула, и нет ее, и только холодок по телу.

— А приятно подумать! — говорит Ключарев самому себе в лифте, хотя ясно, что Поселок за тысячу километров и что никак его Ключарев увидеть не может. И что даже на интуицию, на некое предчувствие свалить — тоже натяжка… Но ведь приятно.

Ключарев выходит из метро. Магазин. Витрины. Ключарев идет вдоль громадных стекол, и рядом идет его отражение. Тридцать лет. Ровный шаг. Портфель в руке. Специфика лица… И в общем-то, уже ясно: научный работник. Или, скажем, юрист. Нет, все-таки научный, научно-технический — плечи выдают. Они, плечи-то, обтекаемей, да и помягче. Так или иначе, но определенный вес среди людей. Довольно густая, хлесткая речь (это уж обязательно при случае!) и довольно средненькая зарплата. Ключарев подмигивает своему отражению:

— Как дела?..

Эта типичность и похожесть на других любопытна сама по себе (мысль Ключарева начинает понемногу просыпаться)… Похожесть не только обедняет. Она ведь, в общем-то, и оберегает человека. Страхует его. Так сказать, в генетическом смысле. Как ни верти, в этой неуловимости, неотличимости от других, несомненно, есть что-то защитное. Но додумать Ключарев не успевает. Стоп. Встреча.

— Жду тебя, — говорит человек, слегка пряча глаза, хитрые глаза хитрого зама. Он и действительно зам. Но не в том отделе, где работает Ключарев. — Стою и жду.

— Да уж вижу.

Он лишь немногим старше Ключарева, и церемоний быть не может. И будто бы два знакомых встретились. И говорят будто бы о футболе.

— Ну так как насчет перехода в наш отдел?

— Никак.

— А ты хорошо подумал?

Толпа спешащих на работу оттесняет их с середины тротуара. К какой-то стене. Вот тут… Тут они стоят и курят.

— Ключарев, ты все-таки подумай!.. Ведь хорошей темы вам не дадут. Ты ж не так наивен, как твой начальник.

Ключарев пожимает плечами: дадут не дадут — кто знает!.. А знает, между прочим, он сам, Ключарев, — то есть знает, что не дадут. Догадывается. Бывает тема, что не размахнешься (молодые говорят, не проявишься), — это темы, где знай вкалывай для заказчика. И не жди, что оценят. И не почему-то, а потому, что сам заказчик-то цены своей работе пока не знает. А бывает тема — золотая жила. О таких темах трубят и шепчутся. Там сыплются диссертации и открытия и, уж во всяком случае, для творчества простор.

— Простор — это прекрасно, — говорит Ключарев, на минуту как бы поддаваясь. — Ты хорошо уговариваешь.

— Профессионально.

— Пусть так… Но ведь вашему отделу тоже такую тему не дадут.

— Я не говорю, что дадут. Я лишь утверждаю, что у нас она появится скорее, чем у вас.

Это уже намек на Ивана Серафимовича, начальника Ключарева. У него непоколебимая репутация мямли. Странный народец эти замы. Ну уйдет Ключарев от мямли. А к кому попадет? К такому же мямле. Да, двадцать пять рублей лишних. И только за то, что он переметнется к ним (уж говорил бы тридцать — оно понятнее!)… И ведь трогает, ведь не пустяк. Это ведь в разговоре двадцать пять — чепуха, а в жизни — это кое-что иное, оно ведь ежемесячно. «Ключарев? Хороший парень. И работать умеет. Но ты знаешь, он ведь ушел от своих за двадцать пять рублей надбавки». — «Не может быть». — «Ей-богу. Я сам ему это предложил». Вот именно этот хитроватый зам так и скажет однажды. Тот еще народец.

— Зачем так цинично?.. Я же с тобой говорю открыто.

— Да вот ведь и я открыто, — улыбается Ключарев.

— Я ведь тебе и честно, и откровенно…

— И за спиной моего начальника, — подхватывает Ключарев ноту. — Это честно?

— Но с тобой-то я честен и откровенен.

Оба замолкают. «Подожди. Не так будем петь, когда ты будешь у нас работать», — думает зам. Для Ключарева это тоже не секрет. Догадаться не трудно… Двадцать пять рублей как воздушный шар. То как бы приближаются к Ключареву, то опять возвращаются в гигантский карман хитрого зама.

Тем не менее хитрый зам грустнеет. Насвистывает что-то. Не ждал сопротивления.

— Я не строю из себя какую-то там девственницу, — говорит Ключарев и поглядывает на часы. — Ей-богу, не строю.

— Так в чем же дело?

— Видишь ли, я человек увлекающийся. Меня увлечь надо. — Мысль нравится, и Ключарев тут же развивает ее: — Умей твой начальник увлечь, будь он, так сказать, личностью, я бы, может, и рискнул. Я бы и на черную тему пошел. Я бы и за спиной начальника договорился. Я бы даже обманул его…

— Ты старомодный человек.

— А что делать? — Ключарев улыбается.

Он улыбается, он вспомнил Калабанова из Старого Поселка. (При всех своих глупостях Калабанов увлечь умел. Этого не отнимешь.)

Хитрый зам тоже улыбается. Ясно, что в эту минуту разговор бесполезен. Ключарев во власти какой-то идейки. Это ведь с каждым бывает. Но идейки временны, а двадцать пять рублей постоянны. Более того, ежемесячны. Так что пусть яблочко созревает, и если оно способно созреть, то…

— Но ты все-таки подумай. — И зам протягивает руку. — Пока.

— Пока.

— Немного опаздываем, а?

— Минут пять, не больше…

Ключарев входит в отдел:

— Привет всем.

А все как раз рассаживаются по местам. Шумки и разговоры. Стул да стол с бумагами, боевое место, неотличимость от других. К Ключареву направляется Бусичкин — человек номер один, самый талантливый в отделе. Он спрашивает. Он спрашивает с ходу, сейчас он чем-то похож на шустрого газетчика из старых фильмов:

— Ну?.. Как твое мнение? Дадут нам наконец настоящую тему?

— Откуда мне знать? Скорее всего, не дадут, — говорит Ключарев.

И видно, он подливает масла в огонь. Все вокруг возмущаются: как это не дадут? как же так?.. Всплеск вчерашних и позавчерашних разговоров. Неизвестность тяжелее всего. Ключарев не отвечает, не спорит, не вмешивается — он идет к своему столу и лишь привычно кривит губы в улыбке. «Он же у нас такой ироничный. Наш Ключарев — это же сама ирония!» — летит ему в спину голос, а он идет себе в дальнюю комнату. Отдел состоит из двух комнат, проходной и дальней. Место Ключарева в дальней.

— Привет.

Он садится за свой стол. Рядом, как всегда, Галя Южина — жует бутерброд, не успела позавтракать… Подходит неудовлетворенный и гневный Бусичкин. Он опять о том же — почему ты не хочешь поговорить? Обсудить?