Алька. Технилище - Алек Владимирович Рейн

в заключении, не знаю, но через месяц – полтора после моего возвращения из больницы меня вызвали в военкомат, где выдали военный билет, в котором было указано, что я в мирное время не пригоден к строевой службе. Забавно, но в возрасте лет тридцати мне военкоматская комиссия без всяких обследований поменяла категорию на «годен» и призвали на военные сборы, но это уже другая история.

Много лет спустя моя мама рассказала мне, что на следующий день после моего возвращения она взяла в поликлинике мою историю болезни, поехала в больницу и беседовала с заведующей отделения, где меня исследовали на предмет моей службы в армии. У них состоялся такой разговор:

– Здравствуйте, я мать Рейн Алека, который у Вас проходил обследование, я медицинский работник.

– Здравствуйте, как Ваш сын? Контраст отходит с мокротой?

– Да ничего не отходит, он в таком состоянии явился после обследования – хоть снова на лечение отправляй, его полгода Гриншпунь лечила от бронхоэктатической болезни, вот его история болезни, а сейчас он ещё хуже. Что с ним произошло?

Заведующая полистала мою историю болезни.

– Так ему Вера Григорьевна диагноз поставила, она у нас в первом меде читала курс по лёгочным заболеваниям. А сын Ваш прошёл стандартное обследование, которое мы производим при подозрении на бронхоэктатическое заболевание, мы с таким диагнозом всем такое обследование делаем.

– И что, у вас обычно после исследований люди падают без сознания, задыхаются, пройдя три шага?

– Да тут такая история произошла, бронхографию проводила аспирантка, она недавно у нас, видно, переборщила с количеством контраста и, как я понимаю, немного напутала с процедурой проведения – моя вина, я недоглядела. Вы не волнуйтесь, неделя, ну, две – всё выйдет и будет в норме.

– Ну как не волноваться, до начала обследования он был более-менее здоров, а в результате Ваших процедур – уже нет. Вы понимаете, что, если с ним что-нибудь случится, ответственность будет лежать на враче вашего отделения, который проводил исследования, и на Вас? А ему служить придётся, и как он, по-вашему, сможет это делать?

Заведующая встала из-за стола и произнесла:

– Ваш сын к службе в армии, по моему мнению, в настоящий момент непригоден. Давайте не будем искать виновного. Заключение подписываю я. Контраст, который у него бронхах, со временем уйдёт, но Вы, если у Вас есть такая возможность, следите за тем, чтобы в ближайшее время он избегал быстрой ходьбы и физических нагрузок. Извините, что так произошло.

Вот так я и не попал в советскую армию.

Из-за этого грёбаного контраста я лет десять начинал задыхаться и кашлять, попав в любое запылённое или задымлённое пространство, первые два года я и ходить-то быстрым шагом не мог.

Появившись на работе, я стал в свободное время активно делать домашнее задание по математике – отстал немного в институте, расположился прямо на рабочем месте, решал какие-то задачки. Поскольку мимо моего стола Паша – так мы заглазно звали нашего начальника – шастал постоянно, то не узреть мою наглетуру было невозможно. Остановившись, он с недоумением поинтересовался:

– А чем это ты занимаешься?

– Домашнее задание по матанализу, отстал немного из-за проверки военкоматской.

– А работу твою кто будет делать?

– А я всё сделал.

Норма выработки конструктора рассчитывалась исходя из типа штампа, сложности, габаритов и так далее, но упрощённо, на глаз прикидывали так – около семи листов машиностроительной графики в месяц. При условии выполнения плана с минимальным перевыполнением полагалась премия к зарплате в размере тридцати процентов, план выполняли все и всегда, но никто и никогда особенно не высовывался со своим перевыполнением, и я бы не гоношился, просто ДЗ надо было срочно сделать.

– Сегодня семнадцатое, а ты всё сделал.

– Да, всё сделал.

Не удовлетворившись моим ответом, начальник отправился к Борису Петровичу за выяснением того, как это я умудрился к середине месяца план смастырить.

Борис Петрович всё подтвердил, и действительно, через год, освоившись более-менее в профессии, я выдавал в месяц десять-двенадцать листов машиностроительной графики. Конечно, и ошибок хватало, и Борис Петрович помогал в правильном выборе технологии штамповки – как правило, технологический процесс, за редким исключением, разрабатывал конструктор оснастки, но, когда все технологические нюансы были ясны, я клепал чертежи как автомат. Где-то через год Борис Петрович загрипповал и в группе был завал с планом, я пять дней выдавал по четыре листа в день. Штампы были однотипные и простые как башмак, тем не менее публика визжала.

А в тот день Пал Иваныч, разузнав, что план я уже закончил, подошёл ко мне и сказал:

– Ну, всё равно, нельзя же так сидеть и у всех на глазах своими делами заниматься.

– Пал Иваныч, что ж мне, сидеть и в стенку глядеть? Я ж с ума сойду.

Пал Иваныч вздохнул.

– Ладно, но ты давай как-то незаметненько, не привлекая внимания.

На том и порешили.

***

Михрютка наш нас узнавал, агукал, смеялся, прудонил и какался, как положено, всё шло своим чередом. Памперсов в те годы не было, обходились марлевыми подгузниками, кои надо было менять в сутки раз тридцать, стирать, кипятить, сушить. Денег у нас на стиральную машину не было, Людмила стирала всё на стиральной доске, во многих семьях было тогда такое устройство, представляющее собой стальной гофрированный оцинкованный лист в деревянной раме, которое под наклоном устанавливали в тазу, наполненном горячей мыльной водой, и тёрли бельё поперёк гофр – то ещё удовольствие. Крупное бельё кипятили в огромных баках. Уставала она так, что когда ложилась в постель, то засыпала на лету, ещё до того, как голова её касалась подушки. Единственное, что она не могла делать, – это вытряхивать Мишкины какашки из подгузников и стирать их, её элементарно рвало, и эту обязанность я взял на себя. Вечером, приходя после занятий, ужинал, потом брал таз с подгузниками, шёл в уборную, вытряхивал продукты его жизнедеятельности в унитаз, в ванной под сильной струёй воды споласкивал их, потом стирал и полоскал два раза с мылом, после чего они отправлялись на кипячение. Всё это занимало у меня полчаса, увы, моя помощь была чрезвычайно мала. Где-то до полугода решили отдать сердечко наше в ясли, нашли таковые не очень близко от нас, но недалеко от тёщи, Людмила решила, что, поскольку директриса – женщина, идти надо мне. Пошёл, поговорили, договорились за пять минут – руководитель яслей-сада сообщила, что они создают свою библиотеку для сотрудников, и если мы готовы пожертвовать в неё пару приличных книжек, то наш малыш тут же будет принят. Warum nicht, Маргарита Павловна,