На грани - Никки Френч

Но сегодня вечером Джош обмяк на стуле, а довольно приятный парень, который каждую неделю приходил в клуб учить школьников, сидел на корточках перед ним и что-то негромко втолковывал. Познакомившись с этим парнем несколько недель назад, я узнала, что все в клубе зовут его Хакером. Кажется, я поморщилась, а он объяснил, что это не настоящее имя и что я могу звать его Хаком. «Вас правда так зовут?» — уточнила я, но он только засмеялся.

Мальчишки были в школьных формах, Хак — в ветхих драных джинсах и футболке, сплошь исписанной японскими иероглифами. Совсем еще молодой, е длинными патлами. Его можно было принять за шестиклассника. Сначала я решила, что с Джошем что-то случилось — может, пошла кровь носом, — но, подойдя поближе, увидела, что он плачет. У него покраснели глаза. Я оторопела: в последний раз я видела Джоша плачущим давным-давно. А ведь он совсем еще ребенок, такой беспомощный! Худющий, бледный, с шишковатым лбом и выпирающим кадыком.

— Джош! Ты в порядке? Что случилось?

— Ничего. — Голос прозвучал не горестно, а сердито. Джош вскочил. — Увидимся в сентябре, Хак.

Ну конечно! Вот в чем дело! Неудивительно, что Джош разревелся.

— "Иль променяй на летнюю любовь", — отозвался Хак.

— Что? — спросила я.

— Это песня.

— Все в порядке?

— Что? Это? — Хак указал на Джоша. — Пустяки, миссис Хинтлшем.

— Дженни, — поправила я, как делала каждую неделю. — Зовите меня Дженни.

— Извините, Дженни.

— Он, кажется, расстроен.

Хак и бровью не повел.

— Школа, лето, все дела. Да еще проиграл компьютеру.

— Наверное, понизился уровень сахара в крови.

— Вот-вот. Дайте ему сахара, Дженни.

Я вскинула голову. И не поняла, смеется Хак надо мной или нет.

Гарри пришлось искать в другом углу школы, в просторном зале, по которому гуляли сквозняки. Пару раз в год здесь ставили школьные спектакли. Когда мы с Джошем вошли, Гарри стоял у кулис в желтом платье поверх брюк и боа из перьев на шее. Его лицо горело. При виде брата Джош заметно взбодрился. На сцене вертелось пестрое сборище мальчишек, некоторые тоже были в платьях.

— Гарри! — крикнул мужчина с усиками и заостренной к макушке, очень коротко стриженной головой. Наверное, гомик. — Гарри Хинтлшем, твой выход. Продолжаем! «...Я при сиянье лунном надменную Титанию встречаю». Гарри, пока Роли говорит это, иди к нему.

Гарри заковылял по сцене, то и дело наступая на подол платья.

— "Как, это ты, ревнивец Оберон?" — невнятно пробурчал он. Его волосы слиплись от пота. — «Пошлите, эльфы, прочь! Я отрекаюсь...»

— "Летимте"! — громогласно поправил тип с усиками. — Не «идемте», Гарри, а «летимте», и, ради Бога, громче! Заканчиваем репетицию, пока родители не увидели этот ужас. Посмотрят на Рождество! Кстати, о родителях: твоя леди мать прибыла, Титания. Лети прочь. Добрый вечер, миссис Хинтлшем. Вы прямо луч света в этом мрачном зале.

— Дженни. Добрый вечер.

— Попытайтесь заставить сына выучить роль.

— Обязательно.

— И купите ему дезодорант, ладно?

Она мертва. Конечно. Как я и хотел. Ну да. Обманула меня. Да. Забудь. Есть другая. Еще одна «она».

Она злоупотребляет косметикой. Разглаживает ее на лице, будто надевает маску. Лицо холеное, ухоженное: сияющие губы, темные ресницы, сливочная кожа, аккуратно подстриженные блестящие волосы. Картинка, которую постоянно подправляют и ретушируют. Облик, явленный миру. От меня ей не спрятаться. Я представляю ее лицо нагим. Морщины возле глаз, ноздрей, губ, сами губы — бледные, вялые, нервные.

Шагая по улице, она то и дело смотрится в стекла витрин, проверяя, все ли на месте. И каждый раз все в порядке. Одежда отутюжена, волосы шлемом облегают голову. Маникюр, бледно-розовый лак; ногти на ногах тоже розовые, ступни оплетены ремешками дорогих босоножек. Ноги гладкие. Она держится прямо, расправив плечи и подняв подбородок. Чистенькая, опрятная, энергичная и целеустремленная.

Но я изучил ее. Я знаю, что ее улыбка искусственная, а смех, если очень внимательно прислушаться, принужденный и недовольный. Она похожа на скрипичную струну, которую натянули до пронзительного, визжащего звука. Счастливой ее не назовешь. Будь она счастлива, перепугана, охвачена желанием, она бы стала прекрасной. Вырвалась из раковины и стала самой собой. Она не понимает, что несчастна. Это известно лишь мне. Только я могу заглянуть ей в душу и освободить ее. Она ждет меня, спрятавшись глубоко внутри, еще нетронутая миром.

Судьба улыбается мне. Я вижу это. А поначалу я не понимал, что стал невидимым. Меня никто не видит. Никто не остановит.

Глава 5

Уже почти полночь, но невыносимо жарко. Я открыла наверху все окна, а в них залетает знойный, какой-то пустынный ветер. Клайв еще не вернулся. Его секретарша Джан позвонила и сообщила Лине, что Клайв будет дома очень поздно, среди ночи. Скоро полночь, а его еще нет. Как всегда, я оставила ему в холодильнике несколько сандвичей и один съела сама, так что вопрос с ужином решен.

Дом затих. Лина куда-то ускакала — только Богу известно, чем она сейчас занимается и где. Мальчишки спят. После одиннадцати я обошла спальни и везде погасила свет. Даже Джош уснул — умаялся, бедняга, весь вечер провисел на телефоне. С делами покончено. Я уже начала собирать вещи Джоша и Гарри, которые улетают завтра. Еще несколько недель в доме будет тихо — по разным причинам.

В спиртном я почти не разбираюсь. Вот Клайв — знаток и ценитель вин, а для меня все они одинаковы. Но вечер и ночь выдались настолько душными, а я была так взвинчена, что мне вдруг представился стакан джина с тоником — отчетливо, как на журнальной рекламе. Я вообразила знойную красавицу с бронзовым загаром на экзотическом фоне с запотевшим холодным стаканом в руке. Капельки пота сексуально стекали по ее телу, она то отпивала из стакана, то прикладывала его к разгоряченному лбу. Даже если она одна, все равно ясно, что она ждет роскошного мужчину.

После такого видения я просто была обязана выпить. Невероятно, но в доме не нашлось лимона — если не считать засохшего ломтика на дверце холодильника, но и этого достаточно. Я смешала напиток и поняла, что нужна еще и закуска. Найти удалось только пакетик сырных шариков, которые я даю Крису на завтрак. Чтобы опустошить пакет, мне понадобилась всего минута, и я ужаснулась, обнаружив, что и стакан пуст. Правда, джина я плеснула в него совсем чуть-чуть, поэтому решила выпить еще один — наверху, в ванной.

В отличие от девицы из воображаемой рекламы я потела отнюдь не сексуально. Блузка прилипла к мокрой спине. Лифчик пропитался потом, влага скопилась вдоль краев трусиков. Прикосновения к коже вызывали отвращение. Я чувствовала запах своего пота. Казалось, я гнию заживо.

Ванна была теплой, блаженной, пенистой. К тому времени как я отпила половину содержимого второго стакана, мне стало на многое плевать. Например, на то, что я вымыла голову, а потом окунулась в ванну, куда щедро налила пены с сильным запахом. Смыть пену с волос мне и в голову не пришло. Обычно я так не поступаю. Кстати, я уже говорила, что получила второе письмо?

Сегодня после обеда дверной звонок не умолкал: сначала доставили краску, потом новые радиаторы, которые должны были прислать еще месяц назад. Дом превратился в проходной двор, и в конце концов Лина нашла на коврике под дверью письмо, адресованное мне. И принесла мне его. Я сразу поняла, что внутри, но все-таки вскрыла конверт.

"Дорогая Дженни,

ты красивая женщина. Но не в те минуты, когда рядом кто-то есть. Только когда ты одна идешь по улице. Ты покусываешь верхнюю губу, думая о чем-то. Ты еле слышно напеваешь.

Ты посматриваешь на свое отражение, а я слежу за тобой. Это нас объединяет. В один прекрасный день я увижу тебя мертвой".

Сначала мне стало жутко, но страх тут же был вытеснен злостью. Нет, не просто злостью — бешенством. Вот уже целых два дня Линн таскалась за мной по пятам, чем-то напоминая приток реки, от которого никуда не денешься, — раздражала, заискивала, не обижалась, даже когда я срывалась на нее. У дома стояла полицейская машина. За мной следили, с меня не сводили глаз целый день. И вот вам результат! Прочитав письмо, я сразу отправилась на поиски Линн. Она болтала по телефону. Я висела у нее над душой, пока она не смутилась и не положила трубку.

— А это вам, — объявила я и протянула Линн письмо.

Она сорвалась с места так, словно ей под стул заложили бомбу. Не прошло и десяти минут, как у меня в кухне за столом уже сидел Стадлер.

— Говорите, на коврике? — растерянно спрашивал он.

— Да, Лина нашла письмо на коврике, — ехидно повторяла я. — Ясно, что почтой он не пользуется. Честно говоря, я и сама не понимаю, какой в этом смысл, если в любой момент можно преспокойно подойти к дому и оставить письмо на пороге.

— Вот досада... — твердил Стадлер, ероша обеими руками волосы. Он знал, что нравится женщинам, — моя бабушка не выносила таких мужчин. — Вы никого не заметили возле дома?