Леннар. Сквозь Тьму и… Тьму - Антон Краснов

Его голос загремел гневом. Но тотчас же жрец Благолепия с силой ударил себя растопыренной ладонью по лицу, давая понять, что порицает себя за вспышку гнева и ярости, не приличествующую особе его сана. Царила мертвая тишина. Казалось, замолчали даже скот и птица; это не говоря уж о людях. Жрец Алсамаар продолжал тихим, кротким голосом:

– Ведомо ли вам, что это значит? Привезя в Ланкарнак вещи, изготовить которые не под силу простому человеку, твой брат оскорбил тем самым не только нас, кротких служителей Храма, блюстителей чистых душ и сердец. Он оскорбил богов и самого Ааааму, чье истинное Имя неназываемо! Ведь ясно, что не он сумел сделать эти вещи. Значит, кто? Кому он продался? Твой брат Ингер… Ты посмотри на него. Нет, ты только посмотри на него!

Ингер сидел на повозке, бессильно свесив руки и ноги. Его нижняя губа бессмысленно отвисла, он чуть покачивался взад и вперед, уже, кажется, слабо осознавая, что происходит вокруг него.

– Ясно, что этот человек не может дойти своим умом до… – Жрец прервал сам себя и, вперив в Инару взгляд своих темных глаз, прошелестел: – Тогда кто? Кто и при помощи чего сподобил твоего брата привезти в Ланкарнак изделия столь обольстительной, чудной работы? Говори, дочь мира. Здесь только ты одна чиста и не солжешь мне. Я вижу это столь же ясно, как эти бархатные темно-синие глаза на твоем лице. Говори.

Инара мертвенно побледнела. Леннар скосил глаза и увидел, как на ее виске пульсирует нежно-голубоватая полупрозрачная жилка.

– Не надо, – сказал он отрывисто и сделал шаг вперед, – не надо, жрец. Это я научил ее брата. Я, и никто другой. И готов доказать тебе, что говорю истинную правду.

Казалось, Алсамаар только и ждал этого ответа. Его глаза полыхнули торжеством, как ни старался он скрыть свои эмоции. Он взглянул на Леннара и произнес:

– Наверное, ты появился в этой деревне не так давно, не правда ли?

– Да, о великий жрец!.. – завопил старик Герлинн, которого вообще-то никто и не спрашивал. Он вылетел из своего двора, как пробка из винного кувшина, и повалился к ногам жреца Алсамаара. Все лучшие качества были начисто вытеснены из души старого скупердяя одним-единственным устремлением: отвести подозрение от своего сына и от всей своей семьи, ну и, конечно, тем самым спасти собственную старую шкуру. – Это он, он! Его подобрал Ингер неподалеку от Проклятого леса пятнадцать или двадцать светов тому назад! Каюсь, он жил в моем доме, но лишь потому, что я чту заветы великих богов и не могу выгнать больного, умирающего человека! Верь мне, о отец!

Кривая печальная усмешка появилась на губах Леннара.

– А вчера, каюсь, взял он моего осла… то есть лошака… Нет, осла, осла… и поехал, значит, на нем к Поющей расщелине, к проклятому Храмом месту!.. Даю обет принести того осла в жертву великому Ааааму, чье истинное Имя неназываемо, и еще пять несушек с птичьего двора!

– Светозарный не примет твоей жертвы, – презрительно сказал служитель ланкарнакского Храма. – Прирежь свой скот лучше на потребу Блькалла, бога нечистот!

Инара брезгливо отодвинулась от собственного отца, валяющегося в ногах у неподвижного, как статуя, жреца. Алсамаар поднял руку, и тотчас Ревнители, один за другим соскочив с коней, устремились в дом и в мастерскую. Остался лишь омм-Моолнар. Он вынул кинжал и, сдернув с воза беспомощного Ингера, приставил к его горлу сверкающее лезвие. Произнес, обращаясь к Леннару:

– Он подобрал тебя в тот день, когда возвращался с ярмарки в Ланкарнаке? Так? Или раньше?

– В тот день, – не задумываясь, ответил Леннар.

– Значит, он не солгал мне тогда, – ровно выговорил младший Ревнитель и, убрав кинжал от горла Ингера, вдруг коротким взмахом вогнал лезвие по самую рукоять в правую его руку, чуть пониже плеча.

Ингер закричал от боли, но тотчас захлебнулся. Зажал рану рукой, сквозь пальцы упруго пробивались струйки крови. Инара и Леннар молча смотрели, не находя слов, да и не ища их.

Жрец Алсамаар, казалось, ничуть не удивился такому поступку младшего Ревнителя Моолнара. Он поднял руку с отставленным мизинцем и, покачивая им в воздухе, взвешивая каждое слово, сказал Инаре:

– Твой брат сказал тогда правду, потому и не умер. Мы оказали ему милость. Пусть, пока заживает его рука и пока он не может ею работать, боги вложат ему в голову разум, а в сердце – чистоту помыслов, которые он чуть было не утратил.

Жрецы Храма всегда умели облекать даже самые гнусные свои поступки в прекрасные, возвышенные словесные формы.

Через короткое время Ревнители и жрец Алсамаар оставили деревню, забрав с собой все то, при помощи чего Ингер сумел, на свою беду, выделать такие прекрасные изделия: инструменты, сосуды со смесями и реактивами… В отдельном ларце они везли таинственную табличку с надписью, благодаря которой незнакомец, найденный в овраге у Проклятого леса, обрел имя: Леннар. Но они увозили не только имя. Главное, они увезли с собой и самого Леннара. Из дома слышались сдавленные стенания Ингера, оханья и аханья, причитания огорошенной и перепуганной родни – а Инара стояла на дороге и, глядя вслед уезжающим, шептала:

– Ну вот и разлучили. Леннар, ты…

Но она знала, что это не последняя разлука, потому что разлуки для того и существуют, чтобы были встречи. Она знала. Она была права.

5

– Храм Благолепия. Взгляни, чужестранец. Едва ли ты припомнишь что-либо прекраснее этого на своем не таком уж длинном веку.

Леннар мысленно согласился с жрецом Алсамааром, пафосно изрекшим эти слова. Конечно, он не припомнит ничего прекраснее. Пока не припомнит. Потому что в памяти Леннара четко отпечаталось только одно строение: неуклюжий, хоть и добротно сработанный дом Ингера и его семьи, с мастерской, с хозяйственными и складскими пристройками, лепящимися к жилому помещению…

Ланкарнакский Храм Благолепия в самом деле был красив и величествен. Недаром он носил высокое наименование Второго Святилища Мира. Первое, как известно, высится в Верхней земле Ганахиде, и в нем простирает свои длани сам Сын Неба, Верховный предстоятель веры. Ланкарнакский Храм высился в центре города, на холме, и считался самым высоким зданием столицы. Да еще бы было иначе, если законодательно (читай: волей верховного жреца, или Стерегущего Скверну) было воспрещено строить здания выше Храма. Выше хоть на локоть. Когда-то, быть может, не так уж и давно, как теперь принято считать, купец Авдизий попытался войти в конфликт с Храмом и на свои несметные богатства построил башню, на три локтя превышавшую по высоте Храм Благолепия. И что же?.. Смутные, странные, давно выродившиеся в сплетню слухи твердили: Стерегущий Скверну вышел из главного портала Храма, простер к башне Авдизия две ладони с растопыренными пальцами и произнес заклятие, обращенное то ли к богу строительства Дариалу и богу плодородия Гиигу, то ли к самому их отцу, великому Ааааму, чье истинное Имя неназываемо. Строители Авдизиевой башни один за другим сошли с ума, разрушили построенное ими великолепное сооружение до основания и даже вырыли на его месте глубокую яму. А потом принялись убивать друг друга. Так что пришедшим на место этого побоища Ревнителям осталось только побросать трупы в вырытую яму, забросать их камнями из числа тех, коими слагалась башня. И зарыть. Остатки стройматериалов, еще недавно бывших лучшим чертогом Ланкарнака, вывезли за город и скинули в один из бесчисленных оврагов.

Вот таков был закон, охранявший Храм Благолепия. Если бы Леннар знал о нем, он наверняка вспомнил бы и странный запрет жрецов на постройку домов из камня в родной деревне Ингера. Впрочем, всему свое время…

Леннар, высоко задрав голову, смотрел на грандиозное сооружение. Издали Храм был похож на громадного голубовато-серого осьминога, раскинувшего свои гигантские щупальца в диаметре полутора тысяч анниев, или около четырех белломов. Средний рост человека составлял как раз один анний, так что легко высчитать, сколь огромен был главный Храм Ланкарнака. Сердце Храма билось под высоким чашевидным куполом; купол на самой своей вершине имел небольшую впадину, где собиралась дождевая вода. Впадина казалась небольшой только соотносительно с общими размерами Храма, а так это было целое озерцо, где жрецы, согласно заветам, каждое утро совершали омовение и возносили молитвы. Наверное, на такой высоте до богов ближе, так что до них, небожителей, лучше доходило.

Впрочем, с Небом и поговорками относительно тех, кто мог и может его населять, в этом месте лучше было не шутить. И это Леннару суждено было усвоить в скором времени.

Его ввели в один из восемнадцати пилонов Храма; каждый из пилонов как бы предварял одно из гигантских каменных лучей-«щупалец» грандиозного сооружения. Внутри «щупальца» помещалась огромная, с несколькими параллельными холлами галерея, обведенная балюстрадой и расписанная неведомыми Леннару письменами, испещренная причудливыми фресками и символами поверх них. Среди символов доминировала уже известная ему ладонь с растопыренными пальцами, а также перевернутая чаша, из которой текло то ли красное вино, то ли… легко догадаться что. Кроме того, время от времени встречались изображения сферы, наполненной голубоватым светом; посреди сферы словно плавало нечто черное, похожее на обугленное зерно. Леннара неожиданно заинтересовало это изображение, хотя в тоннеле Храма и без того было на что посмотреть. Он обернулся к идущему вслед за ним жрецу Алсамаару и спросил: