Убийство городов - Александр Проханов

– И куда вас несет нелегкая? Сидели бы дома, может, до старости и дожили. – Колдун сверкнул глазами. Пересчитал и сверил группу со списком. Повел на выход. Там стоял подержанный микроавтобус.

– Если остановят, говорите, что едете на ферму, строить коровник. Паспорта не отдавать. Хотя на что они вам, паспорта? – И полез на сиденье водителя.

Автобус катил по Ростову. Город сверкал, кипел, бурлил, как плавильный тигель. Выплескивал раскаленные брызги, шелестел машинами, распахивал витрины, двери ресторанов, стеклянные фасады торговых центров. Знать не хотел о войне. Хотел торговать, наслаждаться. Не замечал крохотный микроавтобус, в котором семеро людей стремились на неведомую войну.

Катили по шоссе, мимо нарядных домов, узорных заборов, магазинчиков с пестрыми вывесками, мимо строительных рынков и бензоколонок. Промчался навстречу свадебный кортеж с лентами и цветными шарами. Промелькнула дымящая жаровня, и шашлычник поворачивал шампуры с мясом.

Рябинин смотрел на мелькавшие лица с печальной любовью. В своих хлопотах и страстях они не ведали о нем, не знали, что он покидает их, и, быть может, навсегда. Стремится навстречу смертельным опасностям, на неведомую войну, о которой, если останется жив, напишет неповторимую книгу. Он не осуждал этих обыденных людей, не замечавших старенький микроавтобус. Прощал их неведение.

Внезапно автобус шарахнулся, застучал и зашлепал. Встал на обочине. Водитель, ворча и ругаясь, вылез из машины. Рябинин покинул салон и увидел пробитое колесо.

– Подорвались на мине? – похохатывал казак Лубенко, глядя, как водитель отвинчивает болты. Его щеголеватые сапоги блестели, золотые погоны сияли. Он расхаживал, желая привлечь внимание тех, кто проносился мимо.

– Отец, давай помогу. – Калмык Валерий подставлял домкрат.

– На таком «Мерседесе» до Киева хочешь доехать? – Чеченец Адам вытаскивал из багажника запасное колесо.

Кто как мог, все помогали водителю. Косматый колдун, набрасывая ключ на болт, оглянулся на них сердитыми глазами:

– Боженька вам знак подает. Не пускает. А вы, дураки, свою смерть торопите. Обратно в гробах вернетесь. Поворачивайте, пока не поздно. Чтобы мамки ваши слез не лили.

– Да что ты, отец, нас хоронишь. Мне батюшка сказал: «Ступай, послужи Отечеству и матери нашей православной церкви». Казак для войны рожден. «Грудь в крестах или голова в кустах» – так наши деды говорили. – Лубенко молодцевато погладил золотой царский ус.

– Чего говоришь! Если я в Донбасс не доеду и в село вернусь, в меня плевать будут. Мама сказала: «Отомсти за брата». Мне «калашников» дайте, гробы хохляцкие пустыми не оставлю. – Чеченец Адам обнажил в злой улыбке яркие зубы.

– Имам брата Виктор, – серб Драгош желал объясниться, – е из Воронеж… Братушка Витя был, Воронеж… Борио у Сараево…. Воевал Сараево… Пуца из топи офи…. Из пушки стрелял точно. Ему пуля сюда. – Серб Драгош ткнул себя пальцем в глаз. – Он Сербиа помог, я Россия помог…. Ти мой брата… Вы мои братушки.

– Никогда на себе не показывай. А то и тебе в глаз запуляют, – поучал его калмык Валерий. – Правильно говорю? – обратился он к осетину Мерабу и каталонцу Аурелио.

Осетин сурово кивнул, а каталонец, не понимая языка, певуче загудел, зарокотал. Поднял сжатый кулак:

– Венсеремос!

Колесо сменили. Все уселись и двинулись дальше. Пригороды кончились, а вместе с ними многополосная трасса. Затряслись на разбитом асфальте, среди вечерних полей, зеленых, золотистых и розовых. Миновали чахлую рощу и покатили по проселку среди пыльных бурьянов. В сумерках достигли поля, на краю которого стоял «КамАЗ» и ходили люди.

Колдун заковылял к ним и вернулся назад с человеком, который сиплым, простуженным голосом произнес:

– Я говорил Зубатому. Больше пяти не возьму. Мне что, боекомплект выкидывать?

– Я тебе заработок добываю, Колун. Ты «спасибо» скажи, – сердито ответил колдун. – Давайте, сыночки, вылазьте. Теперь вот этого слухайте, а я домой. – Сел в автобус и укатил, брызнув из бурьяна хвостовыми огнями.

– Слухай сюда. – Человек по кличке Колун сделал сгребающий жест. Он был в камуфляже, тяжелых бутсах. В сумерках его лицо казалось бесформенной глыбой. – Дорога часов шесть, как придется. «КамАЗ» без брезента. Если что, через борт сигайте, и деру от машины. А то накроет. Сидеть будете на боекомплекте. Одно попадание, и яйца ваши по степи собирать. Не курить. Укры в засаде вас по сигаретам вычислят. Снайперы. У меня всё.

– Оружие где дадут? – спросил Лубенко. – Чем отбиваться?

– Я все сказал. – Колун повернулся и двинулся к «КамАЗу».

Чеченец Адам отошел в сторону.

Достал с груди платок. Постелил на землю. Ступил на него и стал молиться. Стоял недвижно, поднеся ладони к ушам, словно ловил витавший в небе звук. Прижал руки к груди, будто удерживал уловленный звук. Опустился на колени, чуть возвышаясь над бурьяном, как недвижное изваяние. Упал ниц, скрываясь в травах, и там, где он только что был, темно-красная, пламенела заря. Вновь поднялся в рост, высокий, темный, заслоняя зарю.

Рябинину казалось, что молитва чеченца колеблет темные травы, раздвигает сумрак, порождает трепет зари. Ему чудилось, что над молящимся начинает брезжить лазурь. В эту лазурь неслась бессловесная хвала Творцу, который привел их в ночную степь, вырастил в степи травы, зажег зарю. Кто ведет их на войну и не оставит в минуту опасности. А в минуту смерти унесет их души в лазурь.

Рябинину хотелось устремить свою молитву в открывшееся над головой Адама пространство. Соединить свое моленье с его чеченским моленьем. Сочетаться с ним немеркнущей зарей, вянущими травами, негасимой лазурью. Тронув нательный крест, он молился, сливая свою молитву с молитвой чеченца. Верил, что оба они неразлучны в лазури.

– В машину! – рыкнул провожатый. И все повскакали в кузов.

– А где Украина? – спросил Рябинин, пробегая мимо предводителя.

– Считай, ты уже в Украине.

Грузовик катил по бездорожью, с робким светом подфарников. В кузове было тесно, сидели плечом к плечу. На кочках постукивали зарядные ящики, то ли с минами, то ли с танковыми снарядами. Рябинин чувствовал рядом плотное тело осетина Мераба, которое то наваливалось на него, то отстранялось. И эти колыханья, трясенье снарядов, ямы и бугры бездорожья были тревожными ритмами, которыми встречала их воюющая земля.

Была ночь, только на западе слабо синела заря. Ветер летел из степи, и Рябинин чутко вдыхал, стараясь по запахам, словно зверь, угадать, что скрывает окрестная тьма. Пахло сыростью и тленьем, когда грузовик ухал в водяную рытвину. Пьяно, с легким жжением ноздрей, благоухали раздавленные полыни. Вдруг налетали сладкие медовые ароматы, где-то рядом проплывало поле подсолнечника. Иногда ему мерещился запах дыма, то ли мирного домашнего очага, то ли далекого пожара.

Рябинин с нежностью и виной думал об оставленных в Москве родителях, которые в этот час собрались в столовой, под абажуром, говорят о нем, не ведая, что он трясется на зарядных ящиках в дикой степи, думает о них, и мысли их встречаются где-то над ночными подсолнухами. Думал о подруге, о ее насмешливых зеленых глазах, розовых нежных ладонях. Он прижимал их к губам, целовал ее «линию жизни», и она со смехом говорила, что его поцелуи продлевают ей жизнь.

В будущую книгу он поместит свои нежные и печальные переживания, тревожные предчувствия, стук зарядных ящиков, в которых, как в люльках, дремлют снаряды и мины.

Впереди, у дороги зажглись два красных рубиновых огонька. Исчезли. Снова загорелись чуть в стороне. Рядом зажглись два зеленых, изумрудных. Переливались, вздрагивали и погасли. Их сменили золотые, страстные и трепещущие. Грузовик встал. Огней становилось больше. Они менялись местами, метались, поднимались в небо, текли, создавая мерцающие узоры, как таинственные светляки, загадочные духи, растревоженные появлением чужаков. Духи земли, травы, невидимых ручьев, неразличимых деревьев спрашивали пришельцев, зачем явились, что везут в деревянных ящиках, что таят в сердцах. Рябинин завороженно следил за волшебными вспышками.

Из кабины высунулся провожатый Колун. В его руках тускло блеснул автомат.

– Собаки, мать их ети. Стаями, суки, бродят. Села разбомблены, народ убежал, а собаки остались. Стаями рыщут. Где падаль найдут, там и жрут. Где-то здесь, видать, трупы валяются.

– Так и нас сожрут, не дай бог! – Это произнес казак Лубенко, и в голосе его была дрожь.

Водитель включил фары. Серебром полыхнула трава, и множество гибких тел, красных языков, ненавидящих глаз метнулись прочь и исчезли в ночи. Свет погас, грузовик продолжил движение.

Ехали час или два по белесому, мучнистому проселку, который слабо светлел в ночи.

Рябинин вдруг уловил кислый запах гари, ядовитое зловонье сгоревшей резины. «КамАЗ» остановился возле черной бесформенной груды, от которой исходило зловонье. Провожатый встал из кабины.