Маята (сборник) - Михаил Соболев

Остальные сельчане потихоньку потянулись по тропке, огибающей пруд, к одиноко стоящему на той стороне домику Фаины Михайловны.

Впереди шаркала почерневшими варикозными ногами, наспех обутыми в обрезки резиновых сапог, Фаина. Одной рукой она прикрывала вырез сорочки на иссохшей груди, а другой держала за руку девочку. Та то и дело оглядывалась на пожарище.

– Анют, ты чего это? Испужалась, поди? Умоемся сейчас, самовар поставлю. У меня баранки припасены. Любишь баранки с маком? – успокаивала девочку Фаина.

За ней плелась Матрена, простоволосая, согбенная от болезни и горя. Еле ковыляла Мотя, но все равно толкала сухим кулачком в спину бессмысленно улыбающегося слюнявым ртом сына Женьку.

Следом – Степанида с ревущей испуганной Маней на руках и держащимся ручонкой за бабушкин подол Ванюшей. Мальчик хмурил выгоревшие на солнце белесые бровки, кривил личико, но не плакал.

– Баба, а когда мама за нами с Маняшей приедет?

Деды́-ветераны, поддерживая друг друга, тащились потихоньку за ними.

А позади всех Филимон на пару с Аксиньей вели Никифора, расслабленного, страшно кашляющего и еле передвигающего полусогнутые в коленях ноги.

Малых вместе с кошкой Анфиской Фаина Михайловна разместила на печке. Совсем уже расхворавшегося Никифора положили на Фаину койку. Сама хозяйка с Аксиньей Стрелковой устроились было на полу, тут же в горенке, но Никифор так кашлял, так кашлял, будто в барабан бухал, и женщины перебрались в сени.

Остальные соседи, разобрав вынесенную на крыльцо Фаиной старую одежку, разместились на травке под кустами сирени. Благо, комаров не было, всех дым разогнал.

Подошел и полковник, за раз постаревший…

Из газет:

"… Жара валит с ног и сводит с ума. Психологи предупреждают, что повышенная температура пагубно влияет не только на работоспособность, но и на психику человека. Людям труднее контролировать свои эмоции. Кто-то становится вялым и апатичным, а кто-то – раздражительным и агрессивным…"

emp1

"…Зной и духота провоцируют людей на неадекватные поступки – в том числе на купание в сомнительных и даже опасных местах, да еще "освежившись" изрядной дозой алкоголя. В результате в России за июнь и июль свыше 2 тыс. чел. погибло, утонув при купании в реках, прудах и прочих водоемах. Только в Москве, по официальной статистике, подобных смертельных исходов зафиксировано втрое больше, чем в прошлом году…"

Ночью Фаине Михайловне не спалось. За стенкой натужно кашлял Никифор и орала кошка; рядом, под боком, стонала во сне бабушка Стрелкова; во дворе о чем-то громко спорили мужики. Перед закрытыми глазами Фаины вставала страшная картина пожарища, в одночасье лишившего соседей крова; в ушах не смолкал истошный визг горящего заживо Мотиного кабанчика, треск шифера и рев раздуваемого ветром пламени.

Под утро уже Фаина, чуть забывшись, словно бы вернулась в молодость. Будто она на железнодорожном вокзале Курска бежит за тронувшимся эшелоном с набитыми в теплушки мобилизованными новобранцами. Будто машет сорванным с головы платком, простоволосая, зареванная, и никак не может разглядеть среди прочих лица своего ненаглядного Васи. А знает, ведь, что должна, обязательно должна заглянуть в его глазоньки! А он, ее Василий, словно, стучит в вагонную стенку изнутри. Громко колотит и кричит: "Здесь, я! Фая!.. Фая!.."

– Фая, отвори-ка, – стучит Филимон с улицы.

– Господи! Царица небесная! Кто там? Что случилось?..

– Выйди, Михайловна, на улку, разговор есть, – голос Филимона хриплый, от дыма севший.

– Ну что тебе, Филя? Господи, только глаза сомкнула…

Под кустами, у костерка, кто на чурбачках, кто на разостланных Фаиных дерюжках и кожушках сидели соседи. Никто не спал и все, как один, ели глазами отворившую дверь Фаину Михайловну.

Ночь была на исходе, в воздухе чуть тянуло ветерком. Поднимающейся от пруда влагой дым прижало к земле и согнало в низину к реке. Здесь, на косогоре, дышать было не в пример легче, чем днем. Краешек солнца вставал над горизонтом, занимался день, а с ним – новые заботы.

– Садись, Михайловна, – Филя подкатил ближе к костру широкую дубовую чурку, на которой Фаина колола дрова. – Послушай вот, что Алексей Евдокимыч скажет.

Глаза кузнеца смотрели в сторону.

– Фаина Михайловна, слушай сюда, – полковник подсел поближе к женщине. – Утром обещали прислать автобус из райцентра. Заберут нас и помощь окажут, как погорельцам, понимаешь? Я ночью дозвонился до районной администрации и говорил с самим Цветковым. Сейчас, пока временно, всех разместят в Писцово, в школе. Решается вопрос о выдаче компенсаций за утраченное жилье и имущество. Президент обещал не оставить в беде людей, пострадавших от огня. Кому квартиру дадут, кому дом построят, кому – деньгами, значит…

Полковник мялся и был не похож на себя, обычно уверенного, бодрого, привыкшего командовать. Фаина Михайловна, не отойдя еще ото сна, с чумной головой, молча кивала в такт словам соседа.

– Ты что, Михайловна, одна тут жить собираешься?

– Ой, Господи, Пресвятая Богородица… – не могла никак понять Фаина Михайловна, о чем говорит полковник.

– Ты, это, как его… Фая! – подал голос Филимон. – Несправедливо так, не по-людски… Все пострадали, а у тебя и дом цел, и рухлядь вся при тебе…

– Господи, Господи… – шептали непослушные губы Фаины.

– В общем, так, Фаина Михайловна, если начнут разбираться, как да что?.. Почему все дома сгорели, а твой целехонек?.. Понимаешь? Вопросы могут возникнуть, подозрения всякие. Дело затянется. А так… сгорела деревенька, и сгорела, – поднял от земли глаза и рубанул рукой, как отрезал, бывший военный.

– Мне-то что, Алексей Евдокимыч, делать? Ты человек ученый, скажи мне, бабе-дуре, попросту.

– Жечь и твои хоромы надо, Фаина! – сказал Филимон, сверкнув белками глаз из под нависших бровищ. – Чтобы все по справедливости!

– Господи!.. – в который уже раз прошептала женщина. – Сколько себя помню, все строили, а теперь, жечь?.. Что же за время-то настало?.. Бабы, вы-то что молчите?!.

Матрена, Аксинья и бабушка Стрелкова отводили глаза.

Фаина Михайловна, вытирая платком слезы, по-старушечьи согнувшись и шаркая галошами, зашла в дом. В красном углу с освещенной мигающей лампадкой иконы смотрели на Фаину строгие глаза Богородицы. А чуть ниже с довоенной фотографии улыбался ее Василий, молодой, чубатый…

– Жги, Филя! – спокойно разрешила появившаяся через пять минут на крыльце Михайловна, одетая, с пожитками в руках.

– Куда ж я супротив людей?.. Вася бы не одобрил.

И до сего дня стоит перед глазами живущей в районном Доме престарелых Фаины Михайловны, последнее прощание с Заречьем.

…Вытолкнутый вперед из толпы Мотин Женька – что с дурачка возьмешь, – вывернутыми губами раздувающий головешку в куче сложенной на крыльце соломы…

…Сгрудившаяся у пруда молчаливая толпа сельчан с детишками…

…Анька, что сосет оцарапанный кошкой палец и не сводит большущих глаз с охваченного языками пламени дома…

…Она сама, крепко прижимающая к груди рамку с фотографиями, целлофановый мешочек с документами и сберегательной книжкой, со швейной машинкой у ног – одинокая, в стороне от всех, но связанная, тем не менее, единой пуповиной с односельчанами…

…И жалобно мяукающая кошка Анфиска, в сердцах брошенная девочкой в кусты, да так и оставленная в чистом поле…

Из газет:

"…Из тех, кто уже оформился в качестве пострадавшего, 1650 семей выбрали вариант с восстановлением жилья, 140 – с покупкой на компенсацию квартир. Деньги на восстановление или покупку жилья переводятся на счета подрядных организаций и граждан, продающих квартиры на рынке вторичного жилья. Те же пострадавшие, кто выбрал "живые" деньги, получают положенные 2 миллиона рублей. И таких немало– 600 семей. "Здесь каждый волен сам определиться, – не стал спорить с выбором граждан Дмитрий Медведев. – Но надо понимать, что с перечислением денег обязательства государства прекращаются…"

Примечания

1

Фрагмент песни Дмитрия Василевского "Одинокий мужичок за пятьдесят…"