Испытание добром (сборник) - Александр Тесленко

Сказать, что Арлен впервые за свои двадцать шесть лет полюбил — так нет. Но никогда еще это чувство не было таким всепоглощающим и таким… болезненным. Он ощущал удивительное очищение, самосожжение; как постепенно дематериализуется, лишается воли, лишается всех желаний, кроме единственного — видеть Марию каждую минуту, только ее, а все остальное, весь окружающий мир пусть провалится хоть в тартарары навсегда!

Под большим зонтом они сидели на берегу озера.

Водяная поверхность трепетала, вся исклеванная каплями.

Видеть ее! Ежеминутно видеть! Он гладил ладонью ее золотистые волосы. Мария не возражала, лишь мило улыбалась.

— Поцелуй меня, — попросила внезапно.

На следующий день Арлен не пошел на работу. Биокибер Дасий заменил его. И Мария тоже не работала.

Они снова весь день просидели на берегу озера. Любовались, как зыбится, дрожит небольшое озерцо, исхлестанное дождем. Разговаривали и целовались, Арлен фантазировал о будущей их жизни, а Мария слушала и посмеивалась странно. О себе она не рассказывала почти ничего, лишь смотрела на него кротко и время от времени тихо просила: «Поцелуй меня, Арлен… Так все неспокойно…»

Вместе они пробыли три дня. А на четвертый Мария не пришла. Арлен просидел весь день под большим зонтом на берегу озера один, слушая монотонный шелест дождя.

«Чем заполнить наступившую пустоту, Мария?! Отчего так? Странная тревога за будущее гложет меня. В чем выход? Чувство бесплодности всех моих усилий. Все надежды иллюзорны, они неизбежно рушатся. Нужно работать! Только труд может избавить человека от… отчаяния. Какого отчаяния? Сам не знаю. Но чувствую, что начинаю сходить с ума. Жизнь кажется абсолютно лишенной здравого смысла. Для чего я живу? Какая серость, однообразие вокруг! Так дальше продолжаться не может! Но что будет? Где Мария? Почему она оставила меня? И я ничего о ней не знаю… Трезвость мышления придет, когда уляжется страсть… Я не хочу жить!»

«В Академию наук

Немедленно сформировать специальную комиссию по изучению воздействия белоозерской гелиобульерной установки «Юлиора» на жизнь и психическое состояние людей и биокиберов.

Вплоть до полного изучения влияния неожиданного фактора воздействия приостановить проектирование и прекратить строительство других подобных объектов.

— Так тоскливо, Арлен. И так не хочется вставать…

— Но ничего не поделаешь — пора. Иначе ты опоздаешь на комбинат.

— А-а-а, и зачем все это…

— Не говори глупости. Сейчас почувствуешь себя бодрее.

Завира высунул руку из-под одеяла и нажал желтую кнопку на стене. Из овальной ниши домашнего синтезатора выплыл поднос с утренним кофе и завтраком.

— Зачем ты говоришь неправду?

— Почему неправду, Ольда?

— Я чувствую, ты меня обманываешь.

— Ну что ты говоришь, Ольда?! Вот, девочка моя, пей горячий, ароматный…

— Меня утешаешь, но сам не веришь в это…

— Ты просто не проснулась еще. Пей кофе… — и поцеловал ее плечо.

Она вздрогнула от поцелуя, будто он ее укусил.

— Что с тобою, Ольда?

— Ты меня не любишь.

Арлен как-то страдальчески, беспомощно улыбнулся:

— Какая ты смешная…

— Нет любви в твоих глазах. Когда приходит любовь — тогда все-все совсем не так…

— А как, Ольда?

— Не знаю… Но не так.

— Сегодня ты опоздаешь-таки на комбинат.

— Хватит. Еще вчера ты не казался мне таким нудным, как… как дождь. Лучше бы я пошла в кино. Микола Чук в главной роли.

— Сегодня ты опоздаешь…

— Я вообще не пойду сегодня на комбинат.

— Так позвони…

— Сами найдут замену. Любой биокибер сможет заменить…

— Прошу, позвони…

— Зануда ты, и я жалею, что пришла к тебе.

— Ольда…

— И все, что ты говорил про детей, такое же нудное, как и ты сам… Ничего у нас не будет.

— Выпей кофе.

— Не раскрывай меня. У тебя холодно.

— У меня холодно?

— У кого же, конечно, у тебя. А у меня всегда тепло.

У меня мама любит, когда в комнате тепло и никогда не выключает отопления… Укрой меня. Я не хочу кофе. И задерни шторы, не могу видеть, как хлещет этот проклятый дождь.

— Ольда, ты такая капризная. Такая…

— Какая? Я не нравлюсь тебе? А только что целовал, говорил, что любишь.

— Ольда…

— Я боюсь…

— Чего ты боишься?

— Я не знаю. Родить, пожалуй… Может, сдадим образцы клеток, ну генотипы… И пускай на комбинате…

— Тебе не хочется самой?..

— Тебе это все равно… А мне — страшно.

— Ольда, я люблю тебя.

— Арлен… А ты слыхал, о чем говорят всюду, что… твой бульер…

— Слышал. Это лишь предположения…

— Я сама чувствую — все правда. Когда не было еще твоей «Юлиоры», все было хорошо. Ты меня слышишь, Арлен?

— Что?

— О чем ты думаешь?

— Так просто… Не хочу думать про дождь.

— Твой отец уже ушел?

— Не знаю, не слышал. Пожалуй, ушел. Он всегда очень рано уходит в клинику. А сейчас там у них какой-то писатель. О клинике и об отце пишет…

— Писатель? А как его зовут?

— Не помню точно. Кажется, Алекс Рилл…

Ольда внезапно рассмеялась звонко и неудержимо:

— Говоришь, Алекс Рилл?

— Кажется.

— Это же мой отец.

— Правда? А мать у тебя кто?

— Мама у меня химик. А твоя?

— Моя была певицей… Марта Урбан…

— Прекрасный голос. У отца есть три диска записи. Она погибла?

— Да… Мне тогда всего семь лет было…

«Дорогой Дасий!

Можешь удивляться, но я боюсь выходить из гостиничного номера. И боюсь не за себя. Странное состояние у меня сейчас. Всего несколько часов назад, когда мы разговаривали у тебя в бульерной, я вроде бы, не замечал ничего особенного, хотя какое-то подсознательное раздражение, видимо, копилось. Сегодня четвертый день моего пребывания в Белоозере… Вроде бы продолжаю все воспринимать и рассуждать так, как и раньше, но… тело мое равнодушно к любым проявлениям разума, оно словно само по себе, пытается что-то делать, куда-то стремится и… Прими, Дасий, эту мою «исповедь», как сеанс лечебного самоанализа. Мое тело переполнено непонятным желанием разрушать, разрушать все подряд — словом, мыслью, руками, всем своим существом… Я боюсь выходить из номера. Тело не подвластно мне. Но пока удается лежать на диване и лишь представлять (эти видения возникают невольно), как я бью, чуть ли не убиваю себе подобных за их тщедушность, серость, как разбиваю свою «Юлиору»…