Испытание добром (сборник) - Александр Тесленко

Он окончательно убедился, что заснуть ему не удастся.

А за стеной начал петь сын, перебирая струны инканского радо:

Хоть жизнь горька — любовь медова,Так подсластим же кубок наш.Мы словно брошенные гнезда,Мы словно птицы без гнезда.

И не находим утешеньяНи на земле, ни в небесах —Вплетаем в нить мгновений тленныхЛюбви мятежные слова.

И жизнь становится чуть слаще,В любви — той сладости уж нет.Мы словно птицы без гнездовья —Не знаем, — приютиться где…

Мелодия старинного романса тонула, таяла в монотонном шелесте дождя за окном и как бы вливалась в Григория Завиру, растекаясь в нем.

Он нехотя встал и включил телеинформатор. Послушал очередное сообщение: председатель земного Совета Иван Моревиль подписал соглашение о начале работ по использованию полезных ископаемых Центурии по взаимной договоренности с правительством этой планеты.

На Инкане завершили монтаж третьей очереди комбината биокибернетики. Жители киевской аграрной зоны собрали седьмой в этом году урожай, и рекордное количество продукции поступило на перерабатывающие комбинаты Киева. В завершение сообщалось, что климатические изменения в районе города Белоозера вызывают серьезное беспокойство ученых, ведутся интенсивные наблюдения необычного феномена, поиски его причин…

Профессор нажал розовую клавишу, и экран погас.

В тот вечер Завиру раздражало буквально все. Небрежно накинул плащ, с усилием, словно больной заковылял к двери, в коридоре приостановился на мгновение, прислушался к приглушенным голосам сына и его гостьи… «Кто она? Сын ничего не говорит. Очередное увлечение? А не все ли равно мне? Сын взрослый.

Что можно посоветовать Арлену? Ничего…» Вышел, тихо прикрыв дверь, и направился к кабине лифта.

Выйдя во двор, профессор сразу промок. Вода лилась за воротник, стекая по волосам и шее, сорочка тут же прилипла к спине. Но он шел и думал о том, что они с Мартой когда-то любили дождь.

Серо и мрачно на безлюдной улице. По магистрали проносились одинокие вечерние такси и рейсовые геликомобили. Дождь изолировал профессора от всего окружающего, усугубляя мысли об одиночестве. Мерещилось что-то чудовищное, бесформенное, толком не объяснимое словами, но ужасно трагическое, всепоглощающее.

Усилием воли заставил отступить нахлынувшее видение.

Но мысли от этого не стали радостней.

«Я живу сам для себя. И никому не нужен. Даже сыну. Мы с ним будто чужие. Что мне предстоит впереди? Операции, симпозиумы, эксперименты, научные исследования… Все это хорошо. Но затем — возвращаться в пустую квартиру и ждать, ждать… нового дня. И так изо дня в день… Арлен в последнее время так редко заходит проведать его. Все закономерно! Что ему делать дома? Потреблять беспредельную энергию, вырабатываемую «Юлиорой»? То, что легко дается, очень быстро начинает казаться лишним и совершенно не нужным. А дождь все шуршит, шелестит. Кому я нужен?..

Больным? Глупость! Для них важно, чтобы кто-нибудь был на моем месте. Вот и все. Может, я нужен Наталье Бильц? У нее такая красивая улыбка, и голос красивый, но вся красота ее застывшая, холодная, и сама она как мертвая. Она молода, хороша собой и хитрая, расчетливая. Когда же прекратится этот бесконечный дождь?! На прошлой неделе Наталья приглашала к себе. Представляю все загодя — умные разговоры за бутылкой хмельного боро о призвании медика и о проблемах современной медицины, но за всем этим — единственное стремление: завладеть ключиком от сердца профессора. Сама похожа на куклу и думает, все живут и мыслят подобно ей, по кукольным законам. Марта…

Да, когда-то все было иначе… Холодный дождь, как взгляд Натальи Бильц… Холодный взгляд… А у меня разве теплый взгляд? Теплый взгляд бывает, когда любишь… А что такое любовь? Я лично всегда прислушивался лишь к голосу разума. А в чем любовь? Может, страсть, вдохновение не запрограммированные никем, даже самим собой?»

Ему вдруг захотелось заплакать и рассмеяться одновременно.

Но профессор Завира не мог сделать ни того, ни другого, горло перехватили спазмы.

Монотонно шумел дождь.

Навстречу Григорию Завире приближалась мужская фигура под голубым куполом зонта. Мужчина шел медленно, съежившись и глядя себе под ноги. Уже не молодой, как и Завира. Они поравнялись, и профессор неожиданно для самого себя остановился:

— Простите… — произнес тихо, чувствуя непреодолимую потребность поговорить, но умолк, не зная с чего начать.

Угрюмый мужчина остановился, пониже опустил прозрачно-голубой купол над головой, чтобы дождь не попадал на лицо. Капли набросились на его плечи, но вынуждены были стекать по водоотталкивающей ткани костюма.

— Простите, у вас… не найдется диктофона?

— К сожалению… — попробовал улыбнуться мужчина.

Завире ничего не было нужно. Но неведомая сила удерживала его и побуждала говорить. Мужчина, казалось, тоже никуда не торопился.

— А платка… Простой платок вы не могли бы мне дать? Вытереть лицо… Этот проклятый дождь.

Мужчина достал из кармана небольшой полотняный платок и протянул его Завире. Платок мигом намок под дождем.

— Пожалуйста…

Профессор вытер лоб мокрым полотном, вернул платок хозяину:

— Благодарствую… Очень вам признателен…

— Возьмите его себе, возьмите, право… — По всему было видно, человеку приятно, что к нему обратились с неожиданной просьбой.

Они еще немного постояли, глядя друг на друга.

Обоим хотелось поговорить, обменяться хоть парой-другой слов, но, будто не решившись, разошлись молча.

Профессор шагал по улице, и голову сверлила мысль: он попрошайничал. Профессор Завира попрошайничал.

Ему, как и каждому, теперь все доступно — не говоря уже о пище, питье, диктофонах и платках…

А он попрошайничал и чувствовал от этого удовлетворение.

Мало того, ощущал наслаждение от живого слова и незапрограммированного прикосновения живого существа, наслаждение от чьего-то искреннего желания помочь незнакомому человеку вне всяких планов и программ, помимо научных обоснований и философских постулатов.

Шел, держа в кармане мокрый платок того человека, а рядом лежал сухой — его собственный. В боковом кармане плаща чувствовал вес своего диктофона. Понимал ненормальность своего поведения, однако улыбался удовлетворенно и утешал себя: «Это все от того, что живу в одиночестве… Но ведь я еще не стар!»

«Дорогой Дасий!

Извини за предыдущее письмецо. Но… Тебе понятно, что означает для меня проблема гелиобульерных установок. Я все еще никак не могу серьезно воспринять твое предупреждение, но не хотелось бы и пренебречь им. Пожалуй, действительно следует создать комиссию, чтобы раз и навсегда убедиться в безопасности мощных бульеров. В ближайшее время я вылетаю к вам, в Белоозеро. Подготовьте для меня максимально исчерпывающий материал, так или иначе касающийся воздействия моей «Юлиоры» на вашу жизнь.