Лед и фраки. Записка Анке - Николай Шпанов

Михайло успел за время подъема внимательно разглядеть поднимавшегося с ними в люльке. Тощий и высокий, с красным гладко бритым лицом, он то и дело что–то непонятное лепетал в телефон. Казалось Михайле по голосу и взглядам, что лепечет он про них с Ильей. Было неловко и хотелось заговорить. Но когда собрался, густая тень набежала на люльку. Поглядевши наверх, уже не увидел ни кусочка неба — все было закрыто серой, тускло поблескивающей массой дирижабля.

Напоследок мелькнул еще свет, когда Михайло попытался глянуть вниз. Там под ярким солнцем раскоряченными кучками, с вырастающими попеременно из спины и из живота ногами, ползали люди. Но немец дернул Ми- хайлу и окриком заставил собраться в люльке. Стало темно на секунду. Потом блеснул электрический свет. Над головою громоздилась паутина перекрещивающихся металлических балок и балочек. Как леса огромного невиданного дома. Люлька замерла и спутник промышленников спокойно вылез. Кругом толпились люди в серых комбинезонах. Говорили непонятно. Короткими крикливыми фразами. Михайло растерянно смотрел по сторонам. Протиснувшись сквозь кольцо окружающих, к нему подошел один немец и, протянув руку, весело заявил по–русски:

   — Здорово, земляк! С новосельем, вылезайте–ка из кареты!

5.

ИЛЮСКА КАЗИТ

Михайло допил третью кружку какао, сопровожденного ломтем белого хлеба с маслом и ветчиной. Вылка все еще с жадностью завтракал, возбуждая удивление окружающих немцев. Вместе с плотно заправленными в рот кусками ветчины у него в зубах завидно хрустели один за другим ровные голубоватые куски сахара.

Оленных вместе с немцами с искренним удивлением, почти восторгом, наблюдал необычайный аппетит самое- дина. В мозгу Оленных стали воскресать давно сданные в архив памяти образы сибиряков. Но представление о них было слишком далеким и бледным, чтобы аппетит Вылки не показался ему чем–то феноменальным. Оленных не выдержал роли радушного хозяина и задал Михайле вопрос:

   — А скажите, земляк, это действительно, что пишут газеты, будто, стало быть, в России вроде как голод?

Михайло не спеша отер с бороды потеки какао и обчистил крошки хлеба, завязшие в кудрявых седоватых зарослях.

   — Видите ли, земляк, это в зависимости от впечатления, в каком вы хотити взять положение. С одной стороны, оно, конечно, не приходится говорить, а с другой все–таки нечего бога гневить.

   — Значит, все–таки продовольствия не в достаток?

   — Ежели кто не вырабатывает, то, конешно, не в достаток, а то и вовсе без продовольствия сидеть будет. Ну, а ежели приналечь, то, опять же говорю, не только што с достатком, а и с остатком будете.

   — А разве не так, что у вас любой бездельник на шею сесть может и верхом ездить?

   — У нас, извините, таких глупостей 1не бывает. С чего- то вы такое взяли?

   — Все в газетах немецких пишут, — уклончиво ответил Оленных, — ну, а как с дикарями?

   — То есть какие же это такие дикари?

   — Да вот с эскимосами этими самыми, — кивнул Олен- ных в сторону уплетавшего за обе щеки Вылки.

   — Наперво не эскимосы, а так называются они — самоеды. И опять же дикари они, конечно, в рассуждении больших европ, а только промежду собой большого понимания люди.

   — А жмать вы их жмаете, я так полагаю. Опять–таки у нас в газетах все больше говорится о том, что в России теперь инородцы только называются иначе, а жизнь у них все та же инородская, и даже значительно неблагоприятнее.

   — Сказать вам правду, земляк, последнюю газету я месяцев десять, а то и год назад видел. Да и грамоте–то в этих краях вроде как вовсе разучился. Письмо написать ноне и то с затруднением приходится. Но того, о чем вы сказываете, читывать да и слыхивать не приводилось. У нас так полагают, что самоедин ноне уже больше инородцем даже и не прозывается. Как он в интернационале всех народов есть равный промежду равных и называется национал. А насчет прижиму ему, на мое мнение, тоже жаловаться не приходится. Взять хотя бы вот этого самого Илюшку Выл- ку. Ну, скажем, он, конешно, работящий, башковитый, прямо сказать, самоедин. Ну и притеснение ему едва ли какое учинить можно. Потому он как есть голова, так у нас головой и находится.

   — То есть как же это головой? — удивленно вскинулся задумавшийся было Оленных.

   — Вполне форменная голова. Как он есть председатель артели нашей.

   — Инородской, небось?

   — Не, зачем. В ней не только самоеды. Мы все в ней члены. Вот я сам и сынок мой членами состоим.

   — Ну, а как же над русскими самоед этот самый верховодит?

   — Голованит, как всякая голова. Вона спросите его сами, как он до этого дошел. Илька, а Илька, да брось–ка ты шамовку. А то, небось, у немцев впечатление голода происходит. Будто и не едал ты николись.

Илья поднял голову.

   — Как мозна не едал. Едал я. А только такое не едал. Больна хорос шамофка тесь, — благодушно сказал Илья. — А ты чиво ко мине привязился?

   — А вот, Илья, обскажи гражданину земляку про свое житье. Главное, интересуется он, как это тебя в председатели артели к нам угораздило. Как это ты, такой дурной, а артелью править можешь. Ты не гляди, что земляк снаружи вроде как немецкий, а только он по нутру русак.

Вылка долго с задумчивым видом скреб под малицей.

   — Ты, Михайла, цудной, рази мозна цево казать бис кумки? Кумка тара. Тады казать мозна. Давай кумку, парено.

«Парень» в смехе тряс седой бородищей.

   — Сучий ты сын, Илюшка, без рюмки не дохнешь. Ладно, тут порядки европейские, а в европах у них, небось, закладать не возбраняется. Ин дам.

Михайло достал объемистую баклагу и протянул Вылке. Вылка взял было ее, но на полпути ко рту повернулся к Оленных.

   — Коли ты, парень, земляк наса — пивай.

   — А что тут есть? — нерешительно спросил радист.

   — Ты пивай, парень, потом баить будес, — улыбнулся Илья.

Оленных нерешительно поглядел на обмызганный край баклаги. Он отлил несколько капель в стакан. Пригубил. Посмаковал. На лице появилось удивление.

   — Никак водка, братцы?

   — Самая что ни на есть чистейшая. Сорок градусов, — улыбнулся Михайло.

   — Вроде казенки, верно. Я вкус–то давно забыл. С самого германского плена не пробовал ведь.

   — «Горькая» у нас прозывается.

   — Горькай и есть… Уфф, — размазал Вылка ладонью по губам тяжкий вздох, оторвавшись от горлышка баклаги, — самой самоетьки вина.

   — А ну–ка капните, землячки, мне несколько, — соблазнился Оленных. — Россией от нее отзывает.

   — Пережиток, — важно сказал Михайло, наливая радисту в стакан. — У нас ноне это дело выводится. Вот только таких дурней, как наш Илья, не отговоришь. Да надо сказать правду, и все они, самоеды наши, больно горазды зашибать. А только власть как есть с этим непотребством борется и водку из нашей жизни с корнем выводит.

Оленных недоверчиво поглядел на Михайлу.

   — И к примеру сказавши, вот вы, земляк, так–таки не пьете?

   — Ни вот столечко. Давно забыл и вкус и запах. Для этого дурня только и баклагу захватил… Но, впрочем, разговор наш в сторону пошел. Илюшка, ты от разговору не отвиливай. Обсказывай земляку.

   — Циво обсказывать–та. Жись самоетьска, она какая жись. Всякий насу жись знает.

   — Всякий, да не всякий. Ты, Илюшка, сейчас для всех европ обсказать должон. Как земляк он есть теперь чужестранец немецкий, то и должон ты ему свою жизнь вполне ясно разъяснить, чтобы он в заграницах дотошную передачу твоих слов иметь мог.

   — Се казать?

   — Все обсказывай, как ты был самый што ни на есть худой самоедин и как председателем стал.

   — Ты мине, Михайло, обманигь хотиш. Какой сказ са- моетьски? Русак слусать не станет.

   — Совсем напротив, господин Вылка, нам очень даже приятно, — вступился Оленных. — А самое главное, очень нас интересует, в каком положении вы при советской власти находитесь и в каком направлении главнейшие основания ваших отношений с нею, как вы есть самоедский большевик.

   — Какой моя больсевик? Нету больсевик. Больсевик больно умной. У нас на острову только одна больсевик са- моетька — Тыко Вылка. Хороса мужик. Москва бывал. Ци- тать, писать мозит. А только у него партейный билет нету, как он беспартейный больсевик. А я какой могу быть боль- севик? Как я есть только промышленник. А только на тот год я тоже больсевик стану.

   — А зачем же это вам нужно большевиком–то становиться?

   — А вот ты послушай. Мне так сдается — кажный са- моедин больсевик стать должон. Ты гляди, какая наша жизнь. Ты как думаешь — я жить доперву вовсе не мог. Я в Колгуе живал, на большой тундре живал, на Вайгаче живал. С большой тундры родом я. Но только малой я совсем был, когда батька мой на Колгуй ушла. У батьки моего оленей совсем мало было. Всех оленей копытка побила. Батька в пастухи пошел к другому большому хозяину. Хозяин его на Колгуй послал. Там на Колгуе батька пастушил. Жизнь тяжкая была. Мясо мы едали, айбарданье делали. Голодом не сиживали. А только с постелями плохо бывало. Постели хозяин обирал. С русским купцом торговал. На чумы, на одежду ничего не оставалось. Только что было своих оленей у батьки — постели пошивали. Сколько их надо самоедскому человеку, так в три раза меньше бывало. Такой жись я недовольна стала. Как я вырос, по Колгую на промысел ходить стал. Песца бивал. А ты знаешь, какой промысел у нас бывал? Два десяти песца на одного охотника бивали. Только все едино ничево не бывало у нас с такого промысла. Купец Карпов в Бугрино зимовье построил. Товар возил. Менку делал. По десяти рублев за песца назначал. Какой цена! Хороша цена. На десять рублев много товару брать можно. А купец как делал? Товару на сотню рублев дает, а других песцов на деньги забирает. Деньги, чиво они — ежели товару нету? Деньги лежат, пока самоедин водку пить не захотел. А как самое- дин водку пить захотел, купец водку и дает. Сто рублев ведро назначает. Самоедин водку гораздо много пивает. Ведро пивает. Два пивает. Как пивать нечево, товар назад несет — на водку менку делает. А как без товару жить? Са- моедину без товару жить не можно. Мука нужна. Сахар нужна. Соль нужна. Цай нужна. Масла нужна. Свинца нужна. Патрон нужна. Дробовка нужна. Без дробовки самое- дин не может жить. А где возьмешь товар? Опять в купцову лавку самоедин пришел. На расписку товар забрал. А за расписку другой год десять песцов задаром купцу давать надо. Кридит прозывался. На кридит хуже всего и пропадал самоедин…