У кладезя бездны - Александр Афанасьев

— Когда это произошло? — спросил оберлейтенант

— Не раньше, чем вчера ночью, герр Гернетт. Иначе грифы успели бы все сожрать подчистую. Прожорливые бестии.

— Герр оберлейтенант, герр оберлейтенант!

Они все обернулись — и даже солдаты, которые охраняли место происшествия. К ним бежал толстяк Гешке из третьего штурма.

— Герр оберлейтенант, посмотрите!

— Не зря я тебя гонял вокруг лагеря, Гешке — одобрительно заметил Брауде — еще немного и ты станешь похож на человека.

Но лейтенанту было не до шуток — он взял протянутую рядовым Гешке блестящую стреляную гильзу и почувствовал, как по спине ползут холодные струйки пота. Потом он передал гильзу фельдфебелю, тот достал из кармана монокль, осмотрел ее донце.

— Швайне… Это же гильза от патрона к снайперской винтовке. Пошли, Гешке, покажешь мне, где ты ее нашел. Надеюсь, ты не затоптал там все как слон.

— Никак нет…

Оберлейтенант огляделся по сторонам — горы как горы, но было ощущение, что в него уже целятся.

— Зиттард!

— Да, герр оберлейтенант.

— Беги к вертолету. Скажи — где-то здесь может быть снайпер с крупнокалиберной винтовкой, пусть усилят бдительность. Пусть передадут в штаб, что мы нашли то, что искали, здесь четыре трупа. И захвати на обратном пути миноискатель.

— Яволь, герр оберлейтенант.

Когда солдат убежал — оберлейтенант подошел поближе к трупам. Кем бы они не были — лейтенант совсем не хотел последовать их примеру.

— Значит, один человек, а по его следу шли четверо — обстоятельно докладывал Брауде, соорудивший себе неуставной колпак от солнца на голову из листа бумаги поверх кепи — и еще здесь были козы. Все они шли издалека, мы прошли по следу с километр. Потом произошло что-то непонятное. Там есть следы от сошек снайперской винтовки, до кострища — метров четыреста. Снайпер кого-то застрелил, но непонятно кого. А потом, судя по всему — убили и его, этот один — каким-то образом сумел к нему подобраться и убить. Там, на лежке — следы крови и обратные следы. И еще гильзы — вот. Наш патрон, четыре и шесть на тридцать, не самый распространенный. Он убил снайпера, а потом видимо и всех остальных — из трофейного оружия. Потом он позавтракал здесь — мне кажется что козлятиной, здесь полно козьего кала и кости похожи на козлиные. И пошел дальше. И еще — вот это, герр оберлейтенант.

Фельдфебель протянул оберлейтенанту полоску мяса, аккуратно срезанного — оно чуть подпортилось.

— Он нарезал мяса из козы в такие вот полоски, повесил их на пояс, чтобы они провяливались под ветром и солнцем. Шкуру бросил вон там — это белый, шварце никогда бы не бросил шкуру, она у них идет на национальную одежду и отделку обуви. Приготовленное таким образом обезвоженное козлиное мясо вполне съедобно, им можно питаться целый месяц. Эту полоску он потерял. Так делают туареги и некоторые другие кочевые племена. Кем бы он ни был — этот парень знает, что делает и умеет выживать в экстремальных условиях.

— Ты уверен, что он был один?

— Выходной след только один, других нет, герр оберлейтенант

Оберлейтенант достал из кармана несвежий платок, промокнул потный лоб.

— Выступаем по следу — решил он — это так оставлять нельзя. Пусть кто-нибудь свяжется с вертолетом. Мы остаемся — а они пусть взлетают и убираются отсюда. Как вернутся на базу — пусть свяжутся с зональным штабом Люфтваффе, чтобы нам прислали беспилотник в подмогу. Через два дня, если ничего не найдем — эвакуируемся. Разбиться по штурмам! Предельная бдительность, этот снайпер может быть впереди и ждать нас. Брауде — распоряжайтесь.

— Яволь!

На следующие сутки уставшие германские солдаты вышли к проезжей дороге. Там — след неизвестного и его коз — оборвался.

Абиссиния, Аддис-Абеба

Несколько дней спустя

Черный микроавтобус Ауто-Юнион с тонированными стеклами — качнувшись на колдобине, которые были и здесь, на Ляйпцигерштрассе, и которую не засыпали хотя германцы сообщили о ней куда положено уже два дня назад — въехал в арку, отделяющую мрачное, без окон на первом этаже и с решетками на втором здание, стоящее квадратом на пересечении Ляйпцигерштрассе и четырнадцатого проезда — так его называли, потому что проще было запоминать местным. Это здание — было штаб-квартирой рейсхпредставительства РСХА, хотя использовалось мало. Людей не хватало, штаты сокращали за последние двадцать лет три раза, а те, кто остался работать- работали в основном в посольстве. Половина кабинетов было свободно — но здание содержалось в порядке и исправности, охранялось. Все, как и положено для здания, находящегося в собственности рейха.

Во внутреннем дворике из машины — выбрался здоровенный, под два метра немец, огляделся по сторонам, махнул рукой, чтобы стоящие на посту солдаты закрыли ворота. Когда солдаты сделали это — он протянул ручищу в салон и вытащил оттуда человека, судя по кистям рук чернокожего, а лица не было видно, потому что на голове был бумажный пакет, в каком продают спиртное. Следом — выбрался еще один немец.

— А ну, пошел, свинья! — взревел немец и придал ускорение задержанному солидным пинком под зад. Задержанный — пробежал несколько метров и, растянувшись на чисто выметенном асфальте взвыл.

Здоровенный немец подошел к нему, схватил за шкирку и потащил за собой. Двери были закрыты — и он открывал их головой задержанного. Кивнув стоящему на входе часовому, он протащил задержанного в длинный, плохо освещенный коридор первого этажа без окон. Второй немец взял у часового ключ от свободного кабинета. Они открыли кабинет и бросили задержанного туда, на полю Мебели в кабинете не было совсем, голые стены и пол — какой смысл держать здесь мебель, если тут никто не работает, верно? Здоровила немец отвесил валяющемуся на полу задержанному пинка, потом сорвал с головы пакет. Задержанный сплюнул кровь и начал жадно хватать ртом воздух.

— Хватит, хватит… — сегодня на рейхскомиссаре был черный, парадный мундир гестапо со знаками отличия и наградами, на идущем следом Зайдлере был штатский, аккуратно отглаженный костюм — фельдфебель, что вы себе позволяете? Я приказал доставить сюда задержанного, но разве я приказывал его бить?

— Задержанный оказал сопротивление, герр рейхскомиссар! — отрапортовал фельдфебель — поэтому я вынужден был применить к нему насилие. Унтер-офицер Бехтель был тому свидетелем, он подтвердит!

— Неосмотрительно. И все равно, вам не следовало нарушать моего приказа, фельдфебель.

— Виноват, герр рейхскомиссар.

— Выйдите отсюда. О том, как вас наказать, я подумаю позже.

Когда фельдфебель с помощником покинули кабинет — закрыв за собой дверь — лежащий на полу бывший генерал-полковник итальянской армии Айдид попытался встать — но это ему не удалось.

— Они! Они били меня! Их! Надо наказать!

— Накажем, обязательно накажем, не так ли, герр Зайдлер?

Зайдлер молча кивнул.

Они работали вместе еще в берлинской полиции — и потому привыкли работать в паре, подыгрывая друг другу. Ирлмайер говорил — Зайдлер смотрел, потому что очень важно наблюдать за невербальными реакциями преступника со стороны. Сейчас они играли в старую как мир игру «добрый полицейский — злой полицейский» но злым был не Ирлмайер, как могло показаться — а Зайдлер. Дело в том, что Зайдлер был похож на одного маньяка из криминального триллера, с успехом прошедшего по экранам синематографа — он повествовал о задержании одного психопата во Флоренции, бесчинствовавшего там два десятка лет. Зайдлер знал это и выработал очень неприятный, как у того маньяка взгляд. Люди под таким взглядом терялись — а Ирлмайер представлялся чем-то вроде воплощения строгого германского закона в мундире в отличие от психопата в штатском, который только молчит и зыркает на тебя.

— А как наказывать тебя, мой дорогой чернокожий друг?

— О чем вы? Я работаю на Берлин!

Рейхскомиссар безопасности Абиссинии присел на корточки рядом с поверженным на пол генерал-полковником.

— Видишь ли, мой чернокожий друг — не все так просто. Берлин здесь — это я. К тому же — я здесь работаю здесь вот уже двенадцать лет, и позабыл некоторые правовые нормы цивилизованного мира. Профессиональная деформация, наверное, лучше назвать это так. По мне — если человек нарушает законы и делает это помногу и с удовольствием — не человек и его нужно просто пристрелить, особенно если он — не одного со мной цвета кожи. А вот мой друг, доктор Зайдлер, который по странному стечению обстоятельств учился в том же университете что и я, и тоже имеет степень доктора права, думает по-другому, не так ли, герр Зайдлер?

— Совершенно верно, господин рейхскриминальдиректор — отчеканил Зайдлер

— Вот видишь? То, что я забыл некоторые нормы цивилизованного мира должно играть тебе на руку. Например, если ты будешь заниматься воровством на базаре, я прикажу тебя выпороть и отпустить — а вот доктор Зайдлер тебя посадит на каторгу, и ты будешь работать на рудниках. Если ты будешь подбивать людей на мятеж — я прикажу пристрелить тебя как собаку — а доктор Зайдлер сначала будет тебя судить, тратя драгоценное время и испытывая терпение рейхсминистра юстиции, который не любит выполнять лишнюю и бессмысленную работу. А вот если я знаю, что тебе привозят купленных на базаре и подобранных на улице семи — десятилетних девочек и ты забавляешься с ними всю ночь — то мне на это будет наплевать, потому что я знаю, что вы все недалеко ушли от обезьян, даже если на вас костюм за тысячу рейхсмарок. А вот доктор Зайдлер думает по-другому, он считает, что законы Рейха должны распространяться не только на территорию Рейха, но так же на все вассальные страны и рейхспротектораты. Потому что по его мнению современное германское право — плод труда десятков поколений германских юристов — светоч правды и мерило правосудия и несправедливо было бы лишать хоть какой — то народ привилегии находиться под его защитой. Что скажете, доктор Зайдлер?