Следователь по особо секретным делам - Алла Белолипецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– То есть, в тринадцать лет вы получили аттестат и не стали учиться дальше?
– Не имел такой возможности. Вы же, вероятно, догадываетесь о моем… скажем так: сложном социальном статусе.
Скрябин хмыкнул, но потом утвердительно кивнул.
– А о свойствах жидкого азота вы знаете что-нибудь? –спросил он.
– Не знаю ничего. Мой учитель не придавал химии особого значения. У меня и в аттестате выведено по ней «удовлетворительно».
Николай, впрочем, и сам не знал: открыли уже в 1922 году свойства жидкого азота или еще нет? И задал следующий вопрос:
– А что вам известно о формальной причине прекращения расследования по белорусскому делу?
– Ничего не известно. Товарищ Назарьев забыл поставить меня об этом в известность. И я не удивлюсь, если он вообще обо мне позабыл.
– Ну, а ваше личное мнение: имелись основания то дело закрывать? Вы ведь наверняка хотели мне что-то сообщить, когда шли сюда.
– У меня есть, что вам сообщить, – подтвердил Абашидзе. – Однако к белорусскому делу это, пожалуй, имеет лишь косвенное отношение.
– Будьте любезны, поясните.
– Видите ли, – сказал грузин, – инженер Хомяков, который проживал с вами в одном доме, был не первой, а второй замороженной жертвой здесь, в Москве.
Абашидзе выдержал паузу – ждал, вероятно, каких-то вопросов от Скрябина. Но тот лишь неотрывно глядел на него – ничего не говорил. И грузин продолжал – с едва заметным разочарованием в голосе:
– Первым замерз в ночь с 27 на 28 июня заведующий одного из крупных московских гастрономов: Уваров Константин Александрович, 1885 года рождения, беспартийный. Ночью он не пришел домой, а утром его тело, вмерзшее в глыбу льда, нашли прямо в подвале гастронома.
– И милиция, – сказал Николай, – пришла к заключению: завмаг ухитрился замерзнуть в холодильнике собственного магазина.
– Так вы уже всё знаете!.. – с еще большим разочарованием протянул Абашидзе.
– Я понятия не имел об этом инциденте, – сказал Скрябин. – И ваши сведения чрезвычайно важны – особенно с учетом того, какова фамилия жертвы.
Грузин воззрился на Николая с недоверием и непониманием – не мог решить, говорит ли тот на полном серьезе или просто хочет посмеяться над ним? Потом спросил:
– Как же вы тогда узнали о заключении следствия? Ведь это же надо было придумать такую нелепицу: указать, что Уваров захлопнулся в холодильнике в результате несчастного случая, а потом был извлечен оттуда неизвестным лицом, которое и вызвало милицию!
– А сами-то вы, Отар Тимурович, как узнали об Уварове? – спросил Николай. – Раз уж в деле не нашли состава преступления, к экспертам «Ярополка» оно никак не могло попасть.
Абашидзе опустил взгляд.
– Я узнал обо всем от жены. Ну, то есть – от моей бывшей жены Веры. Её подруга работает в том гастрономе продавщицей.
У Скрябина так и чесался язык спросить: «А жена-то ваша не забывает вас, когда вы выходите из дому?» Но это было бы грубо и неуместно – особенно с учетом того, что отношения Абашидзе с женой явно разладились. Возможно – как раз из-за того, что ответ на незаданный вопрос Николая был бы: «Да».
2
Через четыре часа после встречи в архиве Николай Скрябин помнил Отара Абашидзе по-прежнему ясно. И, пожалуй, только это и можно было отнести к более или менее сносным итогам всего дня. Миша Кедров спросил сегодня Николая, когда они покидали здание НКВД, кого он считает главным подозреваемым. И тот лишь пожал плечами. Хотя один-то подозреваемый у него, конечно, имелся – однако не из числа тех, кого можно вызвать на допрос или поместить в камеру предварительного заключения.
И вот теперь, в половине девятого вечера, Скрябин собирался обсудить дело о замораживании с Ларой Рязанцевой. Как они и договаривались, она пришла к нему на квартиру. И принесла с собой черную кожаную папку с содержимым, а заодно и целую кипу собственных записей. Девушка расположилась за столом в той комнате Скрябина, которая была наполовину гостиной, наполовину библиотекой, а на коленях у неё по-хозяйски устроился Вальмон. Лара гладила его и почесывала ему за ушами, так что комната оглашалась такими звуками, будто в ней урчал мотор крохотного трактора.
– Картина, по-моему, ясная, – говорила девушка. – В Белоруссии еще с прошлого века фиксировали трагические происшествия, связанные с необъяснимым замерзанием людей – обращением их в лед. И на карте, которую ты мне передал, снежинки обозначают как раз те места, где такое происходило. А там, где нарисованы кружочки, люди видели в воздухе блуждающее зеркальце.
– Это не зеркальце, это детский мячик.
– Да, конечно же! Судя по тому, что показал этот ваш Назарьев, у Ганны был ребенок – почти наверняка внебрачный. И кто-то – скорее всего, отец мальчика, – ребенка у неё отобрал. А потом еще и оставил её замерзать в поле – с мячиком её сына в руке. Бедная Ганна! Жалко, что ты не принес этот мячик сюда! Я хотела бы на него посмотреть.
«Еще не хватало – и тебе с ним соприкоснуться!» – подумал Николай, вспомнив беготню и топот над своим кабинетом. А Лара продолжала:
– Вероятно, и замороженные видели Ганнин мячик перед смертью в его фантомной версии. Но рассказать об этом уже не могли. А замораживал их всех, надо полагать, мстительный дух Ганны Василевской.
– Дух изгнанья… – пробормотал Николай.
– Да, пожалуй что – дух изгнанья, печальный демон, как у Лермонтова, – согласилась Лара. – Только мне непонятно: каким образом кому-то удалось его изгнать из окрестностей Минска? Ведь призраки обычно теснейшим образом связаны с конкретным ареалом обитания!
– Этот кто-то, – сказал Николай, – один из сотрудников «Ярополка», которые ездили в Белоруссию расследовать гибель Семена Соловцова. А в «Ярополке», как тебе известно, имеются разные специалисты.
– Да, мне это известно, – сказала Лара. – Но, если призрака притащил в Москву кто-то из твоих коллег, то почему этот «дух изгнанья» совершил первое убийство лишь через месяц после возвращения следственной группы из Белоруссии? А потом возникла пауза почти в три недели, после которой случились три убийства подряд. У призрака возникла заминка с поиском жертв?
–
