Молодой Бояркин - Александр Гордеев

сердце, пошел в купе проводницы и, остановившись в дверях, так долго нес всякую ерунду,

что она его поняла.

– Что же, все пассажиры в Москве выйдут? – спросил ее Николай каким-то

неузнаваемым голосом.

– Все, – ответила она.

– И вагон будет пустой?

– Пустой.

– А что будете делать вы?

– Сначала отосплюсь. Я ведь в рейсе одна. А потом буду прибирать в вагоне. А

вечером уж обратно.

– Значит, все пассажиры уйдут, – сказал Бояркин. – А можно я останусь?

Она потупилась и отрицательно покачала головой.

– Ага, извините, – прошептал Николай и, сгорая от стыда, пошел на место.

Но утром в Москве он не вышел из вагона. Проводница, провожая пассажиров,

заметила это и, защелкнув дверь, пошла проверить. Бояркин сидел без ботинок, навалившись

спиной на стенку. Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу. Бояркина уже и без

того трясло от волнения. Он видел ее полные, неяркие губы, мягкий подбородок, мелкие

морщинки у глаз. Ей было около тридцати или чуть больше. В эту минуту Николай забыл

себя. Не было у него никакого возвышенного предназначения, ни страшной тоски по дому…

– Ну, так что, морячок? – спросила проводница, присаживаясь напротив.

– Так ведь все понятно, – с неожиданной хрипотцой сказал Бояркин – голос прикипел

в горячем горле. На всякий случай он пытался казаться бывалым.

Она с еле заметной усмешкой взглянула на него, вздохнула, хотела встать, но Николай,

не давая отчета своим действиям, притянул ее за руку и вдруг как попало прижал всю, дурея

от незнакомой, но сразу понятной близости. Она стала вырываться с таким остервенением,

что Бояркин испугался и разжал руки. Проводница не убежала, как он ожидал, не подняла

тревогу, а стояла тут же, переводя дыхание. Она почувствовала силу его рук, почувствовала,

что он, все-таки подчинившись, отпустил сам, и в ней что-то переломилось.

– Ты смотри-ка какой! – не то с осуждением, не то с удивлением произнесла она. –

Жарко сегодня. Попить бы чего. Сходи-ка, купи банку какого-нибудь сока.

– Может быть, вина?

Она невольно улыбнулась.

– Нет, лучше сока. Только хорошего.

– А ты не обманешь?

– О, господи, ну ты уж какой-то даже слишком прямой. Иди, говорю.

Николай пошел и вернулся с банкой светлого яблочного сока.

Потом под вечер, когда он уходил уже с чемоданом, проводница, которую звали Нина,

вышла за ним в тамбур.

– Я рада, что была у тебя первой, – сказала Нина, глядя теплыми глазами. – Оставайся

таким же внимательным и добрым. Не знаю, как насчет прямоты, но доброту свою береги.

Она обняла его, но Николая уже не удивило, что его обнимает женщина, – теперь он

был самостоятельным взрослым мужчиной. Оказывается, все было не таким, как

представлялось после разговоров на корабле или как при разглядывании открыток на

квартире самодеятельного актера Косицына. Здесь не было ни грязи, ни лжи, ни унижения.

– Спасибо тебе, – сказал он.

– Ух, какой ты вежливый, – ответила Нина, засмеявшись и шутливо потрепав его по

голове, – как ты вчера сказал "ага, извините". Ну, иди… Счастливо тебе доехать. Пусть в

твоей жизни все сбывается, хоть не сразу, но сбывается. Я почему-то отношусь сейчас к тебе,

как к взрослому сыну. Нет, дело тут не в возрасте. Просто возникает хорошее чувство.

Наверное, тебе это не очень понятно?

– Непонятно, – сознался Николай. – Может быть, потом когда-нибудь пойму.

Уходя, Николай чувствовал, что все тело его звенело струной, и в нем ощущалась

такая радостная опустошенность, словно сами кости превратились в тонкостенные стальные

трубки. Даже чемодан теперь не тянул, а просто как бы испытывал на прочность его руку и

плечи. Эта его полыхнувшая, примитивная, еще не украшенная чувствами страсть была

настолько естественной и здоровой, что юношеское строгое целомудрие не нашлось, как

среагировать, – Николай был счастлив, и все! Пожалуй, впервые за четыре года Бояркин

почувствовал, что в душе лопнула какая-то плотина, и он наконец-то смог быть откровенным

полностью, хотя не знал, насколько был понимаем. Вначале он не был ни внимательным, ни

добрым, за что сейчас в тамбуре получил похвалу. Это сама Нина заставила стать таким. И

быть таким оказалось так прекрасно. От своей первой женщины Бояркин уходил с глубоким

убеждением, что самым настоящим, полным другом может быть только женщина.

* * *

Все три года дорога домой представлялась коридором из незнакомых станций,

поселков, городов, речек, полей. Коридор будет тянуться в полстраны, а день и ночь за это

время сменятся несколько раз. Потом будет маленькая, обыкновенная станция. Потом на

остановке со скамейкой, изрезанной перочинными ножами, нужно будет сесть на автобус, и

дальше пойдут знакомые холмы, пригорки, березняки, овраги. Потом вынырнет из тальника

Шунда и потянется с левой стороны, провожая через села, названия которых всплывут в

памяти как бы сами собой. Наконец, Шунда незаметно отойдет на другой край долины, но

это уже будет Шуругун – елкинское место, куда обычно ездят по грибы. Последний поворот –

и весь длинный путь, начавшийся с Балтики, окончится пространством, занятым селом в

несколько улиц в окружении лысых гор. Но уже за первой цепочкой гор, имеющих имена,

будут другие, уже синие горы, знакомые просто "в лицо" и всегда виденные только издали.

Невелико то, до боли знакомое пространство, но именно там все пропитано особым смыслом,

именно туда просится сама душа.

Все так потом и было, но только с поезда Бояркин сошел на другой маленькой станции

и поехал совсем к другому селу. За окном простирались гладко вздымающиеся желтовато-

зеленые степи, и гигантские ковры ярко-зеленых полей, словно бы расчесанных большой

гребенкой, оттого, что всходы прорастали волнистыми рядами. Елкинские места были

другими, и Бояркин удивлялся тому Забайкалью, которого, оказывается, не знал.

Бояркин возвращался из такой дали, в которой он за все время службы даже название

своего областного центра слышал по всесоюзному радио лишь несколько раз. Экипаж

небольшого корабля, на котором он служил, был составлен в основном из ребят, призванных

из европейской части, а родина сибиряка Петьки Тарасова, считавшегося земляком, отстояла

от его Елкино чуть ли не на две тысячи километров. И вот теперь после длительной жизни в

кругу людей, для которых даже само слово "Забайкалье" звучало чуть ли не новостью,

Николай должен был встретиться с самыми близкими, родными по крови людьми, которых в

общей сложности он не видел уже четыре года.

В автобус набивалась пыль, а за автобусом она