Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель

Отношения наши, казалось, достигли той степени близости, какой между нами не было даже в последние месяцы, и я понял, что должен быть осторожным и пощадить самолюбие Изабеллы. Надо, чтобы она себя сразу почувствовала полезной и по-настоящему нужной. А после…

— Я начала тут кое-какой ремонт, который, надеюсь, закончится через три недели, самое большое — через месяц.

— Ах, Изабелла, оставим разговор о ремонте. По-моему, мы могли бы поговорить наконец о другом, — с нетерпением сказал я.

Она придержала свой шаг.

— Вы становитесь раздражительным, Никола! — сказала она.

— Я человек не светский, — пробормотал я.

— Лишний довод, чтобы заняться делом. Смета, которую мне представили…

Мы простились на том, что мэтр Лепере подготовит купчую во время своего пребывания в «Гвоздичных деревьях».

Вся следующая неделя ушла на уборку маиса. «Невиданный урожай», — сказал Рантанплан, глядя на вереницу волов, впряженных в тележки с початками. Затем, подняв кверху все листья, початки связывают в пучки и вешают под навесами для просушки. Через несколько недель их обмолачивают, а зерно ссыпают в амбары до того часа, когда из него начинают давить масло.

Но как же я был далек от всех этих дел! Я жил в своем собственном, отделенном от всех мире, в котором я был один, где было мне хорошо. Изабелла все время держалась на некотором расстоянии, и я примирился с этим. Я утешал себя тем, что не без боли она отказалась от своего поместья, что иное поведение меня удивило бы и показалось бы недостойным ее. Я был склонен выказывать снисходительность и терпение. Мне было довольно жить ожиданием.

Сувиль и Лепере письменно известили меня о своем прибытии в субботу первого марта. Я решил предоставить Сувилю спальню Франсуа второго, а Лепере поселить у Франсуа третьего. Шкафы и ящики в комнате моего дяди, второго носителя их фамильного имени, были пусты. Его сын исполнил свой скорбный долг и очистил их, я же не мог заставить себя раздать одежду моего брата. У меня возникло было желание сделать это теперь, но я ему не поддался. Это выглядело бы так, будто я изгоняю память о нем из комнаты, в которой он прожил всю жизнь, лишь для того, чтобы предложить ее постороннему человеку, — мне это претило. Я только велел поставить в нее комод, которым никто не пользовался и куда Лепере мог бы сложить свои вещи.

Вся мебель на втором этаже была заперта, а хранителем связки ключей был у нас Рантанплан. Я у него ее попросил. Он не преминул опять упрекнуть меня в том, что я не занял принадлежащую мне по праву наследования комнату Франсуа второго.

— В том же я упрекал и господина Франсуа, и поначалу он отвечал, что-де займет ее, когда женится, но добавлял при этом, что вряд ли такое будет. А за несколько месяцев до своей смерти он как будто бы свыкся с мыслью о возможной женитьбе, потому что он говорил: «Имей терпение, Рантанплан, дай только срок…»

В субботу я вышел на шоссе и встретил своих друзей. Их путешествие было очень приятным.

— Тем не менее я весьма рад, что прибыл на место, — сказал Сувиль. — Когда мы проезжали Кюрпип, ожили все мои застарелые ревматизмы.

Оба они выражали радость самую искреннюю. Рантанплан и один из его сыновей, Купидон, тоже вышли навстречу гостям. И этот ночной приезд странно вернул меня в прошлое.

— Я так нуждался в отдыхе, что приглашение ваше пришлось удивительно кстати, — сказал Лепере.

— А я так безжалостен, что приготовил вам тут работу.

Он взглянул на меня с любопытством.

— У нас еще будет время об этом поговорить, — сказал я.

— Что до меня, то я могу посвятить вам только неделю, — сказал Сувиль. — Я уеду на дилижансе в следующий четверг или пятницу. Тронш покамест не знает дня отправления из Маэбура.

— Ну, а я никуда не спешу, — сказал Лепере.

Я развел гостей по их комнатам, и Рантанплан приготовил ванны. Я знал по опыту, что после подобного путешествия хочется поскорее смыть с себя дорожную пыль.

Приглашение к ужину застало нас за круглым старинным столиком со стаканами в руках. Кажется, в первый раз со дня моего приезда в библиотеке восстановилась та атмосфера, ради которой она и была создана. Компания веселых друзей, которые, развалившись в креслах и положив ноги на табурет, с удовольствием распивают водочку и беседуют по душам. Мне представлялось, что я попал на один из тех давних, еще самых первых лет вечеров, когда в поместьях насчитывалось каких-нибудь пять или шесть рабов и хозяева сами отлично справлялись с пилой и мотыгой, с лопатой и молотком. С наступлением темноты они непременно должны были так собираться, чтобы порассказать друг другу о городках, откуда они были родом, поделиться новыми впечатлениями, поверить свои надежды и разочарования. У них в ногах, не боясь запачкать толстые шерстяные ковры, конечно, лежали собаки, вытянув морды между передними лапами. И привыкшие к трудностям быта женщины, наверное, разносили кувшинчики и стаканы, отнюдь не смущаясь ни вольными разговорами, ни грубой веселостью этих мужчин.

У второго же поколения, если верить старой госпоже Букар, жизнь пошла полегче и вновь обрела утонченность. А теперь и мы, представители третьего поколения, собрались в той же комнате и вот шутим и пьем винцо, отдаваясь радостям жизни. Я испытывал приятное чувство, что все идет славно, гости ведут себя непринужденно и забывают даже, что я тут хозяин.

Сувиль приступал уж не знаю к которой охотничьей побасенке, когда Рантанплан, приподняв тяжелый шелковый занавес, объявил: «Кушать подано».

На пороге столовой бывший капитан корабля выразил свое восхищенное изумление одним только словом:

— Ч-черт!

Хрусталь и столовое серебро излучали сияние, Рантанплан внес суповую миску. Мы сели.

На следующий день перед мессой и после нее мои гости встретились на церковной площади с множеством старых знакомых. А перед завтраком мы обошли поместье и посмотрели на осушительные работы вокруг болот. За две недели до этого одно болото было осушено, и его уже начали засыпать. Я считал неразумным терять довольно обширную площадь, коль скоро за два-три месяца можно ее превратить в культурные земли. С исчезновением болот, естественно, этот участок имения лишится своей сочной зелени, своей прохлады и тени. Я обещал себе не трогать только дорожки, где было найдено тело Франсуа, оставить там рощицу, что-то вроде оазиса посреди полей.

Во второй половине дня мы приготовились к посещению пригласившего нас семейства Букаров. Пока мы ждали Сувиля, задержавшегося в своей комнате, я рассказал Лепере о своем плане. Вначале он меня слушал молча, но вдруг спросил, окончательно ли я это все решил и чье это предложение — Изабеллы или мое. Я передал ему вкратце наш разговор, и, слушая, он кивал головой. Когда я умолк в ожидании его мнения, Лепере заявил, что, будучи также нотариусом Изабеллы, он предпочел бы поговорить со своей клиенткой, прежде чем высказаться по этому поводу. Изабелла, с которой он раскланялся в церкви и при нас обменялся несколькими словами, по-видимому, не успела ему сообщить об этой продаже. Между тем подошел Сувиль, и мы отправились в путь.

Во дворе нас встретила старая госпожа Букар. Вооружившись огромными ножницами, она подрезала розовые кусты. Утром она произвела на Сувиля сильное впечатление, прибыв на мессу в своем паланкине. Он нашел, что у нее есть характер.

— Я как раз сказала сегодня утром, что вы давно у нас не были, Никола.

Я не ответил. Она трясла свою юбку, чтобы освободиться от срезанных и зацепившихся за нее стебельков.

— Я почти приручила его, но если он несколько дней не является пред мои очи, то я уже спрашиваю себя, а не натворил ли он каких-нибудь глупостей? — говорила она Сувилю, идущему рядом с ней.

Мы направлялись к дому, когда Мари-Луиза и Анна, как обычно, бегом подбежали к нам.

— Дети мои, — сказала им бабушка, — что за манеры! С ними не совладаешь, — добавила она. — Это маленькие дикарки.

— К счастью, — сказал Сувиль. — Жизнь не замедлит придать серьезности этим юным личикам. Зачем забегать вперед? Милые барышни, старый морской волк выражает вам свое глубочайшее почтение.