Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель

Букары и Изабелла приняли мое приглашение и согласились прийти мне на помощь. Накануне я велел отнести Изабелле индийскую шаль. Она явилась ко мне в этой шали, красовавшейся у нее на плечах, и сказала просто: «Это чтоб вас поблагодарить».

После раздачи подарков и пожеланий слуг: «Мы надеемся, что вы всегда будете таким, как сейчас», я попросил моих друзей остаться на ужин, и госпожа Букар-мать села во главе стола. Вечер прошел оживленно. Горели свечи во всех канделябрах и бра, на столе сверкали хрусталь и серебряные приборы. Рантанплан устроил нам настоящий сюрприз, подав на десерт изображающий хижину Поля и Виргинии изумительный торт из нуги, начиненный грейпфрутами и другими засахаренными плодами. Анна отказывалась его резать, дабы не разрушать эту красоту. Маленькие подробности, за которые я продолжаю цепляться по сю пору.

Да, это был оживленный вечер, я надолго его запомню. Не потому, что я в первый раз принимал друзей, и даже не потому, что в первый раз у меня за столом была Изабелла, а из-за удивительно праздничной атмосферы, когда поневоле веришь, что добрые пожелания, которые принимаешь с внешним безразличием, могут, должны сбыться. Я был повязан дивным и молчаливым согласием. Не было произнесено ни единого слова, однако я знал: выбор сделан, и это уже навсегда, хотя пока меня что-то еще удерживает. Я открывал для себя все то, что нам дарует глубокое чувство. Эти ребячества, эти бессмысленные тревоги, эту слепую ревность, эти внезапные вспышки, эти причуды и ощущение полного счастья от одного мимолетного взгляда или улыбки. Мне хотелось как можно дольше продлить эту сладостную эйфорию, в коей я пребывал.

В тот же месяц на остров обрушился тайфун, который порядком попортил наши плантации, но все-таки не привел к такому опустошению, как в Порт-Луи, где тоже произошло наводнение. На Большой Северо-Западной реке снесло два моста. Ручьи вышли из берегов возле сада Вест-Индской компании, и одна женщина там утонула. Оказавшись пленником в своем доме, я видел через окно, как трещат и ломаются распустившиеся деревья. Море было мертвенно-бледным. Казалось, дома упираются изо всех своих сил, чтобы себя отстоять. Шторм свирепствовал двадцать четыре часа. На следующее утро пейзаж выглядел уныло, на аллее лежала подстилка из листьев.

Дни бежали за днями. Я по-прежнему виделся по вечерам с Изабеллой. То у Букаров, куда она приходила с Карфагенской царицей, то на аллее в своих «Гвоздичных деревьях», где она тихо прогуливалась в одиночестве.

Всего только раз она смело вступила в мой дом одна. В тот вечер, когда явилась за помощью и советом по поводу своего управляющего. Всего один, а после еще и другой, о чем я пока не могу вспоминать без великого трепета.

XXI

В феврале, уже после увольнения управляющего Изабеллы, во время одной из наших вечерних встреч она мне сказала, что хочет продать имение.

— Я окончательно поняла, что не в силах больше работать, как раньше. Постоянные страхи этих последних недель, ответственность, необходимость то и дело что-то решать — все это меня угнетает. Вот я и подумала: а не лучше ли мне вернуться к моему прежнему плану? Продать имение, переселиться в другое место, а вырученные деньги вложить в какое-нибудь предприятие или уехать во Францию.

Я не был готов к такой новости. Я не мог примириться с ней. Доводы Изабеллы не представлялись мне убедительными. У меня не укладывалось в голове, что она устала. Устала вставать каждый день на заре, устала продумывать по утрам дневное задание, устала трястись от мысли, что траты превысят доход. Я не желал ее видеть обескураженной, я так любил ее гордость, ее мужество. Я сказал ей это. Она обратила ко мне лицо, казавшееся при бледном свете луны еще более трогательным.

— Поверьте мне, Никола, так будет лучше. Только вот, видите ли, я подумала… Это, наверное, выйдет не так мучительно… Не знаю, возможно ли это, но мне будет легче, если имение купит какой-нибудь друг.

— Изабелла, — воскликнул я, — вы мне подаете чудесную мысль! Я куплю имение, и вы будете у меня экономом.

Она было сделала протестующий жест, но я взял ее руки в свои.

— Послушайте меня, вы будете продолжать заниматься угодьями и управлять рабами. Вы будете выполнять мои приказания и участвовать в барышах.

Она попыталась высвободить руки, но я крепко сжимал их. Они были нежные и прохладные, как будто слегка испуганные, я старался их отогреть.

— Вы по-прежнему будете жить в своем доме. И ходить по полям, а мне не придется напрасно высматривать на дорожках ваш зонтик. А наши свидания, Изабелла? Вы подумали ли о том, что мы можем лишиться радости этих встреч? Ну как вы решились на это?

Она не тотчас ответила. Она словно спрашивала себя, с чем-то в себе боролась. Минута затягивалась. Наконец она вновь подняла на меня глаза.

— Жизнь не всегда бывает легка, Никола.

Я нагнулся. Ее руки пахли цветами. Но прежде, чем Изабелла вырвала их у меня, я ощутил губами их дрожь.

Не торопясь, мы двинулись по тропинке, ведущей к ее усадьбе. Мы шли рядом, и временами руки наши соприкасались. Когда мы подошли к крыльцу, я пожелал ей спокойной ночи. Ее пожатие было длительным, а после, привстав на цыпочки, она поцеловала меня в щеку, по-родственному, как будто в знак благодарности. Оставив меня в смущении, она взбежала вверх по ступенькам.

По возвращении домой я задержался в гостиной. Подойдя к шкафчику, где стояли ликеры, я налил в стакан можжевеловой водки. Я себя чувствовал, как мальчишка, который может себе позволить любую прихоть. Мысль помочь Изабелле, ничего не меняя в наших привычках, воодушевляла меня. Хоть я и отметил ее неуверенность, я не сомневался, что вырву ее согласие. Я упрекал себя в том, что за внешней храбростью не сумел угадать в ней этой усталости, в коей она призналась, и ее денежных затруднений.

Я обещал себе предложить ей большую цену, нежели та, какую она назначит, и еще задумал отремонтировать и подновить ее дом.

Уже назавтра я начал действовать. Чтобы это не походило на тайный сговор и не привлекло тем самым внимания, я решил поставить в известность господина Букара, подумав, что его авторитетное мнение внесет необходимую ясность, если какой-нибудь злопыхатель начнет вкривь и вкось истолковывать эту сделку. Я поехал к нему ранним утром. Я велел оседлать Тальони, маленькую гнедую кобылку, которую я купил в январе. Лето было уже на исходе. Тростник на полях пошел в рост — кроме того, который был высажен в этом году на новых участках, — и вид стал менее привольным. Кое-где имелись, однако, просветы, в которых синело море. Я двинулся вниз по аллее. У шоссе пришлось переждать, пока пройдет Маэбурский гарнизон. Он направлялся в сторону Бо-Валлона. Солдаты пели и, чеканя шаг, выкрикивали незнакомые слова. Я поймал себя на том, что мне хочется вполголоса повторить хотя бы одну фразу, но мой акцент меня рассмешил. Когда они удалились, я пересек шоссе и поехал по второй половине аллеи. С обеих ее сторон, за кокосовыми пальмами, роскошно цвел миндаль. Одурманенный им, я подумал, что вокруг меня слишком много света и ярких красок.

Кобыла шла шагом. Добравшись до дороги к поместью Букаров, я услышал визжание пил, врезавшихся в древесину. Вскоре я выехал на лужайку, где работали лесорубы. Я был приятно удивлен, обнаружив там господина Букара, так как предполагал, что мне придется искать его на полях. Заметив меня, он пошел мне навстречу, а я, спешившись, привязал свою лошадь к ветке молодого эбенового дерева.

Весь вчерашний вечер и в первые утренние часы эта история мне представлялась как нельзя более ясной: Изабелла продавала свое имение, я его покупал. Но, едва очутившись лицом к лицу с моим другом, я оробел. Сам факт, что я не могу без стеснения говорить об этом проекте, точно указывал, что в нашей купле-продаже есть что-то странное: люди будут поражены, узнав, что Изабелла продолжает жить в своем доме и надзирать за рабами. Но другого решения я не видел и не хотел бы, чтобы к другому решению пришла Изабелла. И все же то, что казалось мне столь простым всего час назад, когда мы с Тальони размеренным шагом двигались по аллее, стало непреодолимым препятствием, когда я встретился с проницательным взглядом господина Букара. Мы, как обычно, сели на ствол поваленного дерева, в сторонке от лесорубов. Я не знал, как подойти к предмету, и моя скованность, видимо, обратила на себя внимание моего друга, так как после двух-трех шутливых фраз он спросил: