КЖД III (СИ) - Толбери Рост

Розари его никогда не слушала, всегда всё делала по своему, и вряд ли смогла что-то взять от Кальдура. Да и было бы чего брать. Вся надежда на то, что мастер Лотрак не обманул её, и она действительно сможет столько же, сколько бы смогла сотня. Если не погибнет. Эта битва, да и прошлые, должны уже оставить зарубки на её острой черепушке, чтобы она начала думать и перестала подставляться.

Хорошей она была сестрой. Пускай и колючей, и распускала руки… Пусть у неё всё будет хорошо.

А вот по Аниже он будет скучать. Ничего бы у них не вышло. Без него ей будет лучше. Может, она наконец начнёт думать своей башкой и будет держаться подальше от этого. Последует его совету и проживёт долгую и счастливую жизнь. А не вот это всё.

Кальдур остановился и с силой всадил себе кулак чуть повыше виска. Новообретённая боль объёдинилась с болью старой и вместе они вытряхнули лишние мысли.

Он не узнал деревню.

Дорожки между сгоревшими домами уже начали зарастать бурной растительностью. Сгоревшие дома обрушились, пепел разнесло ветром, но место больше не выглядело пустым. Природа хотела своё назад и готова была поглотить то, что осталось от деревни, так словно тут ничего и никогда и не было.

Он добрёл до дома дяди, постоял немного в нерешимости, вздохнул и полез разбирать сгоревшие доски и балки.

***

Спал в дальнем амбаре.

В том самом, где любил прятаться от чужих глаз и отлынивать от работы. И откуда началось его «приключение» с лёгкой руки ублюдков-темников. Постройка выглядела настолько убогой, покосившейся, и не досчитавшейся пары стен, что сжигать её посчитали бессмысленным. Прошлогоднее сено внутри стало совсем жёстким, местами вымокло и прогнило, и теперь служило домом для целой плеяды мышей и полевых грызунов.

Кальдур был так измотан, что спокойно отдыхал в их компании их шорохов, попискиваний и редких любопытствующих забегов лапками по его телу.

Первые дня три он не ел, только пил воду из ручья, надеясь, что где-то в заводях не плавает разбухший труп кого-то из его соседей. Сил и желания доставать воду из колодца у него пока не было, на всякий случай он прикрыл его куском парусины, чтобы туда ничего не попало. Тратить время на его чистку совсем не хотелось.

К боли в руке он почти привык. Пальцы сгибались нормально, она держала нагрузку, и почти перестала опухать. Хороший знак и вечная благодарность Колоссу. Даже без доспеха он поправиться достаточного быстро. Шрамы, полученные от оружия из чёрной руды, которых он уже накопил немало, теперь чувствовались по-другому. Их тянуло, они чесались и сразу же сигнализировали болью и тяжестью от любых надвигающихся капризов погоды.

Он привык и к слабости. Легче не становилось, он передвигался с трудом, быстро уставал, но умирающим себя не чувствовал. Он просто платит цену за то, что пользовался дарами Госпожи и Её доспехом. Когда он расстался с Серой Тенью, он был куда моложе и бодрее, но схожее состояние, пускай и не такое мерзкое, преследовало его почти год.

На четвёртый день он понял, что не может дать себе слабеть дальше. Умереть от голода в родных местах было бы слишком глупым даже для него. Он побрёл на дальний луг, и стал есть цветы, жёлтые, синие и белые — те, которые точно считались съедобными и лечебными, и которые он уже точно успел попробовать от голода или любопытства. Горечь, острота, сладость и мята сбили столку не только его желудок, но и язык, который опух и перестал слушаться. Спустя полчаса Кальдур ощутил небольшой прилив сил и желание съесть что-то ещё.

К обеду он обнаружил на берегу реки готовую к работе удочку, и изрядно покопавшись в земле, нарыл нескольких жирный червей. Его добычей стала средних размеров хорь, которую он немного поел сырой. Разводить костёр на пепелище показалось ему кощунством.

***

«От хронической боли лучше всего лечит хроническая работа».

Слова и голос дяди прозвучали в воздухе, словно он был рядом. Кальдур поднял последнюю из обрушившихся балок, которые закрыли вход в подпол, и откинул её в сторону. Деревянный люк с железным кольцом вместо ручки почти не пострадал, но был весь чёрный от сажи, как и Кальдур.

Он взялся за кольцо, скривился от боли в левой руке, и с трудом вырвал деревяшку вверх. Старые доски пискнули, в воздух взвилось облако угольной пыли. Он спустился вниз.

Здесь он прятался первое время, когда очнулся в доме дяди и его раны затянулись. Темнота и подземелье, казались ему тем, что он заслуживает, после того как не справился. А потом, даже спустя годы, он спускался сюда просто для того, чтобы побыть наедине с собой и почувствовать себя в безопасности. Здесь хранились соленья на зиму, старые инструменты и редкие вещи, увидев которые Кальдур надолго погрузился в задумчивость.

Он потянулся за задвинутым небольшим ящиком, обитым железом, в котором они с дядей держали настоящие сокровища, достал его и открыл

Вот портрет дяди брата. Кривая и косая картина стоимостью едва ли в двадцать солов. Перед самой битвой брат дяди уехал со своей женой на юг, строить новую жизнь, дядя очень скучал, но больше они не увиделись. Кальдур сам не знал, чем ему понравилась уродливая картинка незнакомого человека. Может тем, что он не знал свою семью и просто хотел иметь такого человека, по которому мог бы соскучиться.

Его желание исполнилось. Жаль только брат был совсем не поход на дядю, а изображений самого дяди не осталось. Нужно будет отнести эту картинку на его могилу. Так будет правильнее.

Вторым он достал хрупкий и высушенный цвет, который он хотел подарить, но так и не подарил Хаим. Он сохранил его зачем-то, достал осторожно иногда и любовался, поднимая своё настроение мечтами. И иногда он мечтал, всё-таки взять этот цветок и спустя годы таки подарить его Хаим, рассказав его историю. Интересно, что с ней стало? Или же ему не стоит знать. Храни её Госпожа и найди ей мужа более достойного, чем глупый Кальдур. И пускай она переживёт всё, что грядет.

Внизу ящика, обмотанный остатками старой одежды и тряпок, лежал гитерн, на котором дядя бросил играть несколько лет тому назад. Петь он умел прекрасно, играл чуть хуже и никогда не рассказывал, где он смог научиться. Со временем он всё больше жаловался на спину и дрожь в руках, и всё меньше у него было настроения достать инструмент и порадовать ближних музыкой.

Кальдур прошёл пальцами по струнам, дёрнул их, но в его кривых руках, гитерн выдал лишь несколько расстроенных и жалких звуков. Это вещь дяди и ей место рядом с ним.

Последним он достал небольшой оберёг на грубой верёвке, который дяде подарил бродячий монах. Дядя так и не надёл его, подарил Кальдуру, но тот почему-то ему не понравился и не стал родной вещью. До этого момента.

Кальдур отряхнул от пыли и достал из ящика старую рубашку дяди. Она была изорванной и изношенной, но всяко лучше, чем рванина, в которой он ходил последние несколько дней. Оберег он спрятал под рубашкой, как и свои шрамы.

Достал с полки прошлогоднюю банку с квашенной капустой и свеклой, отвинтил крышку, сел на пол, закрыл глаза, зачерпнул из банки, ощутил на небё знакомый вкус, и попытался забыть о том, что его дом сгорел.

***

Неправильно было хоронить только дядю.

Оставлять его соседей, которые были пускай и не самыми добрыми, и скорее даже не знали и не желали знать его, гнить под солнцем и зубами животных было неправильным. Он должен был похоронить их всех.

Он рассчитывал, что сюда рано или поздно заглянут люди из соседних деревень и сделают эту работу, как однажды делал Кальдур. Они выждали целый год, чтобы чума, убившая соседнее село, стала не такой опасной. Замотали свои лица и руки тряпками, вскрывали заколоченные дома, выносили оттуда мумифицированные и уже не так воняющие тела, и клали их в большой костёр. На месте этого костра они сложили курган.

Такая «помощь» соседям была необходимой, неважно, что за неё тебя уже никто не поблагодарит. Но на этот раз у жителей соседних селений похоже были свои проблемы, если они вообще уцелели от ублюдков-темников.