Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне - Вячеслав Науменко

И вот я снова один среди мне незнакомых. С их уходом к нашей машине подошла старушка:

— Сынки, может, кто из вас думает остаться? Так идите скоренько туда, у барак… — и она кивнула головою, указывая через шоссе, — там наши молодцы спорют вам погоны и понашивают новые — урядницкие, вот и концы в воду, — и она поспешила дальше..

— Пойдемте, посмотрим, — предложил сидящий у борта хорунжий.

— Идемте! — и мы с ним пошли к бараку.

В передней комнате, где стояло несколько двухъярусных кроватей, было человек девять офицеров.

— Вы что же, решили разжаловаться? Так идите в ту половину, — и они показали на боковую дверь.

Хорунжий переглянулся со мною, но в этот момент из двери вышла девушка, неся через руку несколько мундиров.

— Ну, разберитесь сами, который чей. Теперь все они одинаковые, — сказала она.

На мундирах красовались погоны старших урядников. На какую-то долю секунды я позавидовал обладателям этих мундиров, но тут же спохватился: «А как же будут себя чувствовать эти господа, когда мы вечером вернемся с конференции?..» — и я вышел из барака.

Возле барака стояло несколько офицеров, и в числе их был мой друг хорунжий К. М. (терец).

— Ты что, Костя, едешь?

— Нет. Меня оставили здесь дежурным.

По колонне передавалась команда «по коням». Голова колонны уже, очевидно, начала двигаться, были слышны сигналы отправки и гул моторов. Из барака выбежал пришедший со мною хорунжий, и это положило конец моим колебаниям. Мы быстро вернулись к машине и заняли свои места. Через несколько минут двинулась и наша машина.

Километр за километром уносят нас машины. Голова у меня пылает: «Это обман… Какая может быть конференция… Понимаю, если бы вызвали высший командный состав, ну еще, скажем, командиров полков, — это было бы вполне достаточно, но поголовно весь офицерский состав?.. Как можно так оголять полки… а если что произойдет? Эх!.. Почему я сел в машину?.. А если бы не поехал?.. А вдруг действительно вызывают на конференцию?.. Ведь, может быть, здесь будет решаться вопрос по каким-то новым, неведомым мне, демократическим порядкам, как сказал генерал Есаулов, где каждый офицер, независимо от его чина и занимаемого положения, имеет право не только высказаться, но и отстаивать свое мнение. И что спорные вопросы здесь могут решаться голосованием… И вот вечером, когда все вернутся, что скажем в свое оправдание мы, оставшиеся? Ведь скажут, что трус, что может быть позорнее для офицера? Но и ехать, как баран, не зная даже куда, тоже весьма не лестно для офицера… — и мозг сразу как бы проснулся. — Везут за проволоку! Какая может быть речь о конференции, какие планы они могут нам доверять там, если они здесь не доверяют нам сказать, куда мы едем, где будет эта конференция?..»

И вот мысль: «Выпрыгнуть из машины…»

Уцепившись за эту мысль, я пробрался к борту. «Но ведь это будет верная и глупая смерть! Ну, а если удачно?.. Будет ли автоматчик стрелять? Нет. Не посмеет — остальные тогда поймут, на какую конференцию нас везут. Но, могут же стрелять из кабин машин, следующих за нами… Все равно».

Решил. Но места подходящего все нет, а мы с каждой минутой оставляем за собою километры. Скоро и Никольсдорф — это последние знакомые мне места. Здесь дорога делает поворот влево, и нет опасности упасть на шоссе — инерцией меня отбросит в сторону…

— Ну, господа, как хотите, а я дальше не поехал. Не верю я им!

— Сотник, расшибетесь! — услышал я за собой.

Скатившись под откос, я вскочил на ноги. С одной из удалявшихся машин мне махали руками — это, очевидно, с той, на которой я ехал. Не получив ушибов, я отошел в низкую сосновую поросль. Колонна все еще двигалась. Впереди, где дорога начинает виться по обочине леса, «наша» колонна обгоняла колонну танкеток, которые по одной вклинивались в нее через каждые пять-шесть машин.

Когда вся колонна прошла, я снял свой мундир и повесил на сосенку, вышел на шоссе и быстро направился к Стану. Что пережил я за вторую половину дня, трудно описать. То я считал свой поступок правильным, то горько упрекал себя за малодушие и трусость. Мой поступок, совершенный из-за своего личного убеждения, плохой аргумент для оправдания, да и пожелает ли кто выслушать мое объяснение? Ведь достаточно уже и одного факта, что я не выполнил приказ Походного атамана о поездке на конференцию.

Вспоминая эти неизмеримо долгие часы, я вновь переживаю нечеловеческую боль, но сейчас не за свой поступок, а боль утраты честнейших и самых верных сынов Родины, среди которых было немало и моих личных друзей.

Сотник Кубанского Войска Александр Шпаренго

Запись со слов бывшего офицера Красной Армии

Вместе с генералом П. Н. Красновым и другими офицерами кубанец Ю. Т. Г. был вывезен англичанами из Лиенца 28 мая 1945 года. Когда они прибыли в Шпиталь, то офицеры штаба, к которому принадлежал и он, были помещены в одном бараке. В отдельной комнате был помещен генерал П. Н. Краснов, около которого держались другие Красновы: его дальний родственник генерал Семен Николаевич Краснов, Генерального штаба офицер Николай Николаевич Краснов, только незадолго до этого прибывший в Казачий Стан в Италии, и сын последнего, тоже Николай Николаевич, — молодой офицер.

Уже вечером английский комендант объявил Доманову, что завтра все будут выданы большевикам. Это произвело потрясающее впечатление. Дома-нов совершенно растерялся. Офицеры начали сбрасывать офицерские отличия, черкески, куртки, выбрасывали документы и другие бумаги. Не обошлось без ссор и споров. Некоторые старые эмигранты стали писать группами прошения об освобождении, указывая на то, что никогда не были советскими подданными. Это возмутило бывших подсоветских: «когда надо было, то вместе, а теперь отделяетесь». Конечно, никто этих прошений не принимал.

Предполагалось свидание П. Н. Краснова с английскими представителями. Для этого вынесли его стул и поставили около проволоки ограды. Но никто для переговоров с ним не пришел, а какой-то английский солдат перевернул стул ударом ноги.

Тарусский повесился. Пытался повеситься Михайлов, но его вынули из петли.

Англичане приказали быть готовыми к погрузке завтра в четыре часа утра.

Ночью никто не спал. Г. думал о том, как бы спастись. Об этом он пытался с некоторыми говорить, но большинство боялось и думать о побеге. Но он твердо решил бежать.

На следующее утро, 29 мая, в четыре часа утра подъема не было. К 6 часам все вышли на плац, где двое батюшек, бывших здесь же, среди вывозимых, начали служить молебен. В это время прибыли машины, и английские солдаты приказали офицерам садиться в них. Офицеры оказали пассивное сопротивление, взявшись за руки. Но их разбивали палками.

Схватив первого офицера, они бросили его в грузовик. Тот спрыгнул обратно. Тогда его били палками по голове и вторично вбросили в машину. Он выпрыгнул вторично. Его вновь сильно побили и вбросили в грузовик. По-видимому, обессиливший, он больше не сопротивлялся, а только с невыразимой грустью в глазах смотрел на происходящее.

Случай с этим офицером изменил общее настроение. На всех напала какая-то апатия, и они начали грузиться без сопротивления. На каждую машину сажали по 30 человек. Некоторые просили английских солдат дать закурить.

Тогда появился какой-то английский солдат с несколькими коробками папирос и предложил папиросу за часы, независимо от их ценности. В его сумку полился поток часов, среди которых было много ценных золотых. За каждые из них он давал по одной папиросе. Его большая сумка быстро наполнилась часами. Около восьми часов утра погрузка была закончена и машины ушли.

О генерале П. Н. Краснове Г. рассказал, что на молебен на площадь он не вышел, а остался, сидя на стуле, у окна комнаты, которое выходило на площадь. Когда его увидали английские солдаты, то они бросились к окну, чтобы его вытянуть оттуда. Тогда казаки бросились на них, отогнали и сами, взяв бережно П. Н. Краснова на руки, вынесли его через окно в самую гущу казаков.

Далее Г. рассказал, как спасся он сам. О своем желании избежать выдачи он сообщил полковнику Б., который в последнюю войну играл печальную роль, пытаясь занять среди Кубанского казачества руководящее положение.

Полковник Б. радостно откликнулся на его предложение. Г. предложил спрятать его в шкаф, валявшийся перевернутым на полу барака. Тот согласился, а через некоторое время пришел очень взволнованный и сказал, что он поделился своим планом с неким полковником Н. и тот, опередив его, влез в шкаф, откуда его вытащить было невозможно.

Тогда Г. предложил Б. спрятаться под кучу одежды, бумаг и всякого другого хлама, выброшенного офицерами в углу одной из комнат барака. Когда все вышли на молебен, он положил его и забросал хламом. После этого стал искать укрытие для себя. Чердака в этом бараке не было, но он заметил, что в одном месте потолка отстает фанера. Взобравшись туда, он попробовал влезть в отверстие, но это удалось ему только наполовину, как он услышал, что в барак вошли английские солдаты. Резким движением он прорвался вперед и оказался в небольшом пространстве под самой крышей, вроде небольшого чердака.