Разбитая жизнь - Кирилл Казанцев

— Выпить бы сейчас… — прошептала на привале Даша, сползая к подножию осины. С интересом глянула на Андрея: — Как у тебя с алкоголем?

— Нормально, — подумав, допустил Андрей. — Заключили пакт о ненападении.

— Ты и не куришь… — проговорила девушка.

— Да, я странный человек, со мной нужно обращаться очень осторожно.

— Покушаем? — Она нахмурилась.

Он вывернул карманы, подумал и кивнул.

— Покушаем. Примерно через час. Пройдем еще немного, дождемся темноты и непременно покушаем.

— А что мы будем кушать? — Она вздрогнула: — Не одного из нас?

Он засмеялся:

— Нет, одного из НИХ. Не думай про еду, добудем.

Даша покосилась на автомат, лежащий у него на коленях:

— Думаешь, придется еще… стрелять?

— Не уверен, — успокоил Андрей. — Но в любом случае это отличный сувенир. Лучше, чем матрешка или тульский пряник.

— Мне не по себе, — призналась Даша и как-то стыдливо опустила глаза. — Ты постоянно на меня смотришь. За последние пару часов я набрала несколько сотен твоих просмотров. Это нормально, когда зэк, сбежавший из тюрьмы, где отбывал пожизненное наказание, а совсем недавно убивший полтора десятка человек, смотрит с голодным интересом на беззащитную девушку?

— В этом нет ничего сверхъестественного, — уверил Андрей. — Абсолютно нормальная ситуация. Во всяком случае, для зэка. — Он хищно улыбнулся, и, похоже, перегнул — Даша втянула голову в плечи. — Успокойся, у зэка нормальное европейское воспитание. При этом обрати внимание, что зэка посадили за то, чего он не делал. А первое в жизни убийство он совершил сегодня утром — потому что встретил одну особу, и ему не понравилось, что ее хотели убить. Возможно, он был не прав, но… так вышло. И еще заметь — не повстречай наш зэк эту особу, он бы и дальше мог хвастливо заявлять, что никогда не убивал людей.

Она хотела возмутиться, но вдруг задумалась, побледнела, взглянула на него с суеверным ужасом.

До сумерек они прошли еще метров пятьсот, сполоснулись в ручье, и он повлек ее в низину, опоясанную колким шиповником. Приказал усесться в центре и никуда не уходить. А сам бродил по соседнему ельнику, ломал лапы, способные заменить одеяло. Собирал сучья, ветки, стащил их в центр «экспозиции» и намекнул, что было бы неплохо, если к его возвращению возгорится небольшой костер.

— Бросаешь меня? — испугалась Даша.

— Бросаю, — он сокрушенно вздохнул. — Но, поверь моему опыту, это единственный способ добыть еды на сон грядущий. Эта штука очень упрямая, она сама не прибежит и не свалится в костер.

Он вернулся через двадцать минут. Огонь на дне ямки уже потрескивал, а Даша не находила себе места и отчаянно трусила. На лес опускалась ночь, сквозь прорехи в листве подглядывали звезды. Он возник в круге света — блеклый, осунувшийся, но взгляд обещал, что все не так уж и плохо.

— Девяносто шагов на север, ориентир поваленная береза, — объявил он тихим голосом. — Заказник обрывается, там проходит дорога. Не так давно по ней проехала полицейская машина. Больше не проедет, менты не любят искать иголку в стоге сена. И в лес, понятно, не войдут. Со стороны костер не видно, мы в полной безопасности. Ты как?

— Под напряжением, — призналась Даша.

— Держи — ощиплешь, а заодно расслабишься. — Он бросил на траву крупную птицу со свернутой шеей. По цвету она напоминала сизого голубя, но была значительно упитаннее, имела короткий клюв, а над глазами выделялись ярко-красные полосы.

— Жар-птица? — удивилась Даша, невольно отодвигаясь от трупа.

— Тетерев. Причем самец. Нормальная еда, не переживай. И вкусно, и съедобно.

— Но где, как? — недоумевала Даша. — Ты же не стрелял, я бы слышала…

— Эта гордая птица из семейства фазаньих, — усмехнулся Андрей. — То есть по жизни — полная тупица.

— Ты прикинулся самкой?

— Так, хватит, — нахмурился Андрей. — Тебя не касается, как я добыл эту птицу счастья. Я лесник, а стало быть, охотник. Будет тебе известно, существует несколько сравнительно честных, тьфу, бесшумных способов поимки этих божьих тварей. Не знаешь, как ее ощипать, так и скажи.

— Не знаю, — пристыженно призналась Даша. — У нас в большом городе не принято после похода в супермаркет ощипывать тетеревов.

— И птицы у вас по утрам не поют, а кашляют, — усмехнулся Андрей. — Ладно, беспомощная, подвинься. И не закатывай глаза, смотри, как это делается…

Он ощипывал дичь, подвешивал ее на вертел, задумчиво смотрел, как обрастают корочкой ее бока. Природа успокоилась после бурного дня, в лесу было тихо, как в склепе. Взошло ядовитое «волчье солнышко», пытливо проницало сквозь кроны, разбрасывало по округе мерклый свет.

— Как ты думаешь, а зори здесь тоже тихие? — глухо спросила Даша, прижимаясь к нему плечом.

— Тихие, — пробормотал он. — Я не думаю, я знаю… — Он покосился на нечеткий женский профиль. Она не шевелясь смотрела на огонь, о чем-то думала и в данную минуту находилась в другом месте. Горло сжало судорогой, сердце завелось и стало гонять кровь по организму. Он чувствовал, что еще немного, и сам окажется под напряжением.

— Полнолуние… — с нарочитым придыханием прошептала Даша. — О, как же мучит этот голод…

Он отрезал ей лучшие куски, кормил с руки, она глотала с жадностью, смущаясь, поглядывала виновато, опускала глаза. Эта глупая птица — без соли, приправ, без уместной по случаю стопочки — была самой вкусной едой на свете. Потом они прогулялись до ручья, напились, вернулись обратно. Перед сном он совершил вояж — обошел окрестности, убедился, что все спокойно. А когда возвращался в низину, вдруг возникла странная мысль: вот сейчас он подойдет к костру, а Даши нет. Просто испарится, исчезнет, поскольку ее и не было никогда. Наваждение было сильным, пробрало до мозга, он реально испугался. Что не так с этой девушкой? Вроде есть, но кто она, что она? Он пробился через кустарник, застыл на краю низины, дрожа от волнения. Она привстала, посмотрела на него испуганными глазами и спросила:

— Что-то случилось?

Андрей улыбнулся и успокоился. Он подбрасывал растопку в костер, чтобы огонь подольше не прогорал, а девушка возилась в метре от огня, подбивала под себя лапник, укрывалась его балахоном, воняющим потом и резиной. Он улегся рядом с ней, проворчал, уставившись на ехидную луну:

— Не буду я к тебе приставать, не волнуйся. Я все понимаю, ты устала, потрясена, а тут еще какой-то зэк, воняющий, словно с помойки…

Несколько минут она обдумывала его слова, потом обиженно засопела, придвинулась к нему, и оба оказались под одним балахоном.

— Нет уж. Даже не подумаю корчить тут девственницу… Можно подумать, я не воняю, словно с помойки…

Андрей страшно волновался, отвечал, как мог, на пылкие поцелуи, заводился, дрожал от желания. Голова превращалась в шар, надутый гелием. Девушка прильнула к нему, стонала, кусала его губы, теряла контроль над собой. Потом опомнилась, засмеялась… Они неловко раздевали друг друга, путались в дурацких одеждах, которых почему-то оказалось слишком много…

— Ты разучился снимать женские трусики, — шутила Даша. — Тебе гораздо проще снять часового.

Эта ночь была бурной и распутной. Два тела катались по лежанке из еловых лап, издавали причудливые звуки, вскричали, когда их ноги задели костер, но это не убавило прыти, а только задержало взрыв экстаза. Сыпались искры, и в головах происходило то же самое, а лес тихо прикрывал их, не предпринимая враждебных действий. Андрей справился с задачей на ура, хоть это было и непросто. Даша стонала и ничуть не притворялась, смотрела на него изумленными глазами.

Потом оба лежали в задумчивости, глядели в небо. Даша испустила томительный вздох, худенькие ручки обвились вокруг мужчины, она прошептала:

— Незабываемо, ты в десятке лучших…

— Всего лишь? — обиделся он. — А я так старался. И часто ты вот так проводишь время?

Девушка засмеялась, стала целовать его в отрастающую щетину.

— Глупый, я же только сегодня тебя узнала. У меня был парень… А до этого парня был еще один, до предыдущего был еще какой-то… прости, но я ведь не в тюрьме сидела… — Она перекатилась, разлеглась у него на груди. — Рассказать тебе правду?

— Не стоит, — отказался он. — С каждой женщиной в наше время происходит что-то подобное.

— Но я не каждая женщина… — нахмурилась Даша.

— Все равно не надо… — Он стиснул зубы — самое время погрузиться в вековую русскую меланхолию. — Я всего лишь маленький, хотя и яркий эпизод в твоей жизни. Завтра мы уйдем в леса, я отведу тебя к федеральной трассе, там посажу на попутку, а сам вернусь, чтобы закончить свои дела. Не думаю, что ты когда-нибудь захочешь меня увидеть. А если захочешь, то я сам этого не захочу…

Они подавленно молчали, слушали, как трещат в костре сухие сучья. В этом деле для полной грусти не хватало гитары…