Я, Потрошитель - Стивен Хантер

Я не смог ничего придумать в ответ на аллюзию на «Блек Джек»; а кто бы смог? В конце концов, что такое пачка жвачки «Блек Джек»?

– Затем, – продолжал Гарри, – нам нужна еще одна жуткая подробность. Я хочу сказать, он же Потрошитель, а не какой-нибудь там Целователь. Так что давай добавим фразу, скажем, в которой он говорит, что отрежет ухо и отправит его «фараонам».

Это было ужасно. Это было замечательно.

– И последнее, – закончил Гарри. – Речь опять идет о подаче, только и всего, по-прежнему именно великий Джеб сотворил Джека-Потрошителя, – но давай исковеркаем пунктуацию. Лично я никогда не ладил с запятыми. У меня в голове никакие правила не держатся. Кто только их придумал? В общем, я выброшу все эти завитушки…

– Но, – возразил я, – тогда письмо по манере изложения и языку будет принадлежать образованному человеку, а по форме – необразованному. Не вижу, каким образом это пойдет на пользу дела.

– Письмо станет страшным, – сказал Гарри. – И последний гвоздь в крышке гроба – я перепишу его своей рукой. А причина этого в том, ребята, что, в отличие от вас, у меня есть только одно шикарное качество. И это мой почерк. Я до сих пор чувствую жгучую боль в том месте, где сестра Мэри Патриция десятки раз ударяла меня по руке стальной линейкой. Эта девочка лупила от всей души. Так что поверьте, чистописание я усвоил. Это придаст – ну, не знаю, таинственности. С одной стороны, вроде бы так, а с другой – вроде бы эдак.

– Должен сказать, это великолепная мысль, – подхватил О’Коннор. – Если провернуть все нужным образом, это позволит увеличить тираж на десятки тысяч экземпляров, а сотворенный Джебом Джек станет главным чудовищем девятнадцатого столетия. А может быть, и двадцатого.

Кто я был такой, чтобы возражать против подобного безумия? Я не имел морального права возражать с противоположных позиций, поэтому просто угрюмо кивнул и сел на место. Назвался груздем – полезай в кузов.

– Замечательно! – воскликнул Гарри и с воодушевлением принялся за работу, расчистив место на столе.

Мы с О’Коннором смотрели на то, как он на удивление красивым почерком переписал мои слова на лист чистой бумаги, так что действительно получилось нечто похожее на послание от самого дьявола, если старик действительно обучался у монашек, а если хорошенько подумать, возможно, так оно и было!

Закончив, Гарри взял бумагу за уголок, помахал ею, чтобы высохли чернила, затем сложил и засунул в конверт.

– Схожу найду какого-нибудь мальчишку и прослежу за тем, чтобы он опустил письмо в ящик Центрального агентства новостей, – сказал он. – Черт возьми, весь город содрогнется до основания! А мы будем готовы запрыгнуть на лошадь первыми.

– Великолепно, Гарри, просто блестяще! Джеб, ты согласен?

– Пожалуй, – обиженным тоном произнес я, потерпев поражение во всех раундах.

Я написал бесчестный документ, затем возгордился своим творением, словно совершил нечто благородное, и вот теперь, совершенно абсурдно, я чувствовал себя униженным тем, что другие осквернили честность еще больше. Внезапно мне показалось, что меня стошнит.

– В таком случае, ребята, – сказал О’Коннор, – возвращаемся к нашим делам.

Надев шляпу и пиджак, Гарри улыбнулся так, словно только что съел рождественского гуся.

– Я вас больше не держу, – сказал О’Коннор, и Дэм удалился. О’Коннор повернулся ко мне. – Джеб, будь веселее. Это бизнес. Вот так мы работаем, так работали и будем работать всегда. Ну, а теперь ступай заниматься своими делами и жди, когда заварится каша.

Но я был еще совсем ребенок и не мог не жалеть себя, поэтому стал засиживаться в комнате отдыха больше обычного. Вот почему даже по прошествии нескольких дней я все еще строил из себя обиженного, хотя замечал это один только Генри Брайт, да и то по косвенным признакам.

Поэтому когда я вернулся в редакцию новостей после очередной меланхолической паузы, оказалось, что я опоздал. Джек в третий раз совершил свою гадость, в каком-то закутке под названием Датфилдс-ярд, о котором я никогда не слышал, и Гарри вот-вот должен был прибыть на место, если уже не прибыл туда.

– А, вот и ты, старина, – сказал Генри Брайт. – Я иду в верстальную. Нам придется полностью переверстывать завтрашний номер. Гарри позвонит и сообщит подробности, и ты…

Тут прибежал кто-то, и я по сей день не могу вспомнить, кто именно, ибо новость была ошеломляющей.

– О господи! – воскликнул этот кто-то, кем бы он ни был. – Ублюдок нанес еще один удар! Двое за одну ночь! На этот раз это Митр-сквер, в миле от первого места. Двое за один час! И эта разделана по полной!

– Так, Джеб, – сказал Генри Брайт, – седлай своего коня. Похоже, впереди нас ждет долгая веселенькая ночка.

Глава 15

Дневник

30 сентября 1888 года (продолжение)

Теперь я перехожу ко второму событию этой ночи. Что касается моего исчезновения из Датфилдс-ярда и от анархистского клуба, на этот счет я ничего не пишу, поскольку бесконечно устал (вы сами увидите почему), и хотя читателям это, наверное, было бы интересно, я не жду никаких читателей и посему беззаботно перескакиваю через то, что мне кажется скучным.

Я очутился в тысяче пятистах семидесяти шагах к западу, на Олдгейт, той же самой улице, которая в Уайтчепеле именуется Хай-стрит, однако, перейдя от окраин к центру Лондона, в лондонский Сити, получает другое название, а также другую полицию и муниципальное управление. Было уже около двух часов ночи, и я не заметил никаких отголосков чудовищных событий, происходящих в нескольких кварталах отсюда. Казалось, я по волшебству переместился на другую планету, в другую атмосферу, к другим видам жизни. Я не находил себе утешения, поскольку тщательно распланировал эту ночь и поставил перед собой цели, но потерпел полное фиаско. Для меня эта неудача была первой, я не довел до конца дело, начатое в Датфилдс-ярде, куда злой рок направил этого болвана-еврея на тележке, чей любопытный пони все испортил. Господи, как же я был зол! Как выясняется, я не из тех, кто в гневе начинает бессвязно бормотать и кашлять; напротив, моя ярость направлена полностью внутрь и принимает образ огненного горнила в груди, пышущего страшным жаром в холодном ночном воздухе. Мне необходимо начать все заново, и пошли все к черту. Датфилдс-ярд, тщательно выбранный, для моего плана был идеальным местом. Я гадал, удастся ли мне найти другое такое же.

И тем не менее, словно сам Сатана стал моим покровителем, кого я увидел, уныло бредя по Олдгейт мимо водопроводной колонки, мимо Хаундсдитч, как не даму собственной персоной? Проститутка она или нет? Сказать было трудно, поскольку на ней была темная одежда, а улицы освещались плохо, на что постоянно указывали газеты, однако в одно мгновение мое мрачное настроение, бывшее чернее черного, сменилось на восторженное возбуждение. Я проследил, как дама идет, виляя из стороны в сторону, обратив внимание на то, что поверх юбки у нее надет фартук, широкий прямоугольник белой хлопчатобумажной ткани, закрывающий весь перед. Для моей цели это было как раз то, что нужно, и я молниеносно решил судьбу бедняжки.

Мне не потребовалось ни скорости, ни атлетизма, чтобы настигнуть ее, и когда я поравнялся с ней слева, она почувствовала исходящее от меня тепло, а я в свою очередь почувствовал, что она пьяна, или, точнее, что недавно близко общалась со спиртным. Ибо от нее, бедняжки, сильно несло любимым напитком дьявола.

Первая ее реакция была совершенно естественной – страх, но когда она увидела, какой я симпатичный, какое доброе у меня лицо, как я похож на джентльмена, решившего получить немного грубой продажной любви, но и только, она натянула на свое измученное некрасивое лицо улыбку. В отличие от предыдущей несчастной, чей путь пересекся с моим, эта не отличалась привлекательностью, и на нее обратил бы внимание лишь тот, кого вместо лица интересует совершенно другая часть тела. И она тоже была невысокого роста, как и первая, с широким квадратным лицом, крепко сбитая.

– Добрый вечер, мадам, – поздоровался я.

– Только что отвадила пьяного матроса, – ответила женщина. – Прямо-таки прилип ко мне, точно. Господин хороший, вы-то не из таких?

– Дорогая, – заверил ее я, – я джентльмен, даю вам слово. Я делаю только то, что мне позволяют, тогда, когда это позволяют, там, где это позволяют, и я щедро плачу – не обычные три пенса за ночную утеху, но целых четыре пенса; хватит и на джин, и на ночлежку.

– Джина с меня на сегодня довольно, поскольку я уже дошла до предела. Но ради мягкой кровати сто́ит немного постараться для такого замечательного мужчины, как вы, сэр.

– Тогда веди меня, и я поимею тебя так, что ты этого никогда не забудешь.

– Все вы так говорите, точно, – хихикнула женщина.

Она провела меня полквартала вверх по Олдгейт, и хотя час уже был поздний, улица оставалась освещенной и оживленной. Как это принято в большой политике, никто не обращал на нас ни капли внимания, поскольку джентльмен, идущий вместе с продажной женщиной, – зрелище обычное.