Критическая температура - Евгений Титаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стаську она увидела издалека. Распахнув пиджак и заложив руки в карманы брюк, он шел берегом, впереди Милки.
Милке вдруг показалось, что Стаська идет, наслаждаясь безмятежностью, идет, как человек, для которого не существует больше проблем на земле: все неотложные задачи решены, все знаки препинания расставлены. И первый вопрос, который машинально приготовила для него заботливая Милка: «Что теперь делать, Стас? Как быть со школой?» – утратил смысл. Каким-то особым уголком сознания поняла Милка, что не это самое важное для Стаськи: ни сегодняшний день, ни завтрашний… А те, часто необъяснимые для окружающих, но всегда прямолинейные законы, по которым он живет: и вчера, и сегодня, и будет жить через десять лет – единственно они принципиально важны для него, единственно этими своими законами он никогда не поступится.
Догнала его.
– Ты?.. – спросил Стаська, будто не видел, что это она.
– Я… – сказала Милка.
– Зачем бежала?
И хотя она вовсе не бежала за ним, а просто шла быстро, спорить не стала. Ответила:
– За тобой…
Стаська остановился, вынул руки из карманов и посуровел. Потом оборвал какой-то росточек с кустика под ногами, глянул в белесый горизонт за противоположным берегом, снова успокоился.
– Не надо, Милка…
– Чего не надо? – тихо спросила она.
– Да вот это… – Разминая в пальцах сорванный росток, он глядел, как отстает от него тоненькая, прозрачная кожура. – Ходить не надо нам… Встречаться…
– Почему?.. – спросила Милка. И тихонько повторила после паузы: – Почему, Стас?.. – Ведь знала прекрасно, что у него есть чем ответить.
Но Стаська заговорил не сразу. Доломал и уронил под ноги зеленый росток, сорвал новый, крутнул его между пальцами.
– Я, Милка, правда эгоист… Помнишь, я написал тогда в анкете? Я, Милка, не соврал. Есть вещи, которыми я не смогу делиться никогда, ни с кем… – Он попробовал кончиком языка прозрачную капельку, выступившую на изломе стебелька, и поморщился. Глянул в упор на Милку. – Если человек со мной, так только со мной чтобы! Весь! – уточнил он. – До конца! Иначе мне этот человек становится… – Он не нашел подходящего слова, но глянул в сторону реки и, вызвав краску на Милкиных щеках, опять, уже без причины, сморщился. – Я эгоист, Милка… Но этот эгоизм я и в других уважаю…
Наверное, она выглядела жалкой. Но не испытывала унижения. Даже робко сказала ни к селу ни к городу:
– Я, Стас, решила с тобой в химмаш поступать…
И не догадалась ни о чем в то время, как он долгим, уплывающим взглядом смотрел в белесый горизонт за рекой.
Даже когда он сказал:
– Я, Милка, не пойду в химмаш, я буду в педагогический поступать… – она еще ничего не поняла.
Она только чувствовала, что Стаська ускользает от нее, и не знала, как удержать его. Хоть на немного, хоть ненадолго… Хотела польстить, вспомнив, что Надежда Сергеевна разыскивает его в школе. Но когда подумала об этом, испугалась вдруг.
– Стаська!.. – Потянула его за рукав. – Стаська… – Заглянула в глаза. – Ты любишь ее, да?..
Он грубо ответил:
– Можешь даже опубликовать это.
Краска ударила ей в лицо. Но обижаться Милка не имела права. Сорвала вслед за ним зеленый стебелек из-под ног, хотела улыбнуться. Улыбка получилась жалкой.
– Как же ты теперь, Стаська?..
– Что как?
– Но ведь она… – Милка опять неуклюже улыбнулась. – Она взрослая… И она любит!
– Ну и что? – сказал Стаська. Желваки на его скулах вздулись и лицо затвердело. – Мне достаточно, что она есть!
– Стаська! Ведь это же бессмысленно!.. – умоляюще воскликнула Милка.
– А я не ищу смысла! – сказал, будто бросил ей в лицо, Стаська. – Зато я знаю, что не все люди сволочи! Есть настоящие! Как она… И мне достаточно этого! – Он круто повернулся и зашагал вдоль берега прочь от Милки, глубже в лес.
Милка покусала стебелек. Он был горьким-прегорьким.
А Стаська уходил! Глупый Стаська…
Опомнилась Милка и поняла, что все ее вчерашние раздумья о жизни, о любви пусты, как хрупкие елочные фонарики. Вчера она еще ничегошеньки не знала о жизни. О любви – тоже. Любовь не может явиться вдруг, как наитие, как залетный ветер в апреле… Столько же чернорабоча, сколько празднична, она трудна и сложна!
Стиснув сомкнутые у груди руки, Милка хрустнула переплетенными пальцами.
Что же тогда: все в жизни, как вечный бой?! На пределе усилий, на исходе напряжения – от начала и до конца? Только так?!
«Стас!» – мысленно позвала Милка.
Он удалялся. И ей было не удержать его. Слишком далеко ушел он от Милки. Не теперь, а раньше, когда в одиночку приблизился ко всему тому, что лишь сегодня, теперь, начала сознавать она, обманутая или обманувшая себя апрельским ветром с его пьянящими девчоночью кровь дурманами.
Догнала его.
– Стас! Стаська!.. – Остановила за рукав. – А почему ты вчера не пришел ко мне? Когда мне трудно было – почему, а?
Стаська осторожно убрал ее руку. И, не глядя на Милку, ответил спокойно, даже с сочувствием или грустью:
– Я тебе не нужен был вчера, Милка… Тебе вчера нужен был другой…
Упрек ее вдребезги разбился о Стаськину прямолинейность. Он снова был прав!
Двумя пальцами опять крепко взяла его за рукав.
– Ты и раньше любил ее, Стаська?
Он не ответил, пытаясь высвободить руку. И молчание его, как никогда, означало согласие.
– А почему ты тогда ко мне ходил?.. – спросила Милка. – Зачем?
– Ты похожа на нее… – ответил он после паузы, И жестко добавил: – Внешне.
Милка устала смущаться. Ей было уже все равно, краснеет она или не краснеет.
– Я уйду, ты не бойся… – предупредила она, чтобы он оставил в покое рукав, за который она держалась. – Но ведь ты, Стаська, ничего не возьмешь от нее… Ведь она…
Стаська не дал ей договорить. Глянул холодно, без приязни.
– А мы все, Милка… – Он поправился: – Кто способен, достаточно взял от нее, когда она была у нас.
Милка покусала неспокойные губы.
– Ты и в педагогический пойдешь – чтобы рядом с ней?..
– Не рядом… – поправил Стаська, отворачиваясь от нее. – Но чуть-чуть ближе…
Она отпустила его рукав. И хотела больше не окликать его, когда он снова зашагал прочь, вдоль реки: мимо надломленной березки, мимо зарослей тальника…
Потом неожиданно вскинулась, догнала.
Задыхаясь от бега, стала на дороге.
– А как же я, Стаська?.. – испуганно спросила она. – Все, да?!
Стаська посмотрел в землю у ее ног.
– Почему?.. Когда будет скучно, заходи… В кино сбегаем. Друзьями-то мы останемся? – заключил он, не думая, что повторяет ее же жестокую фразу.
И ушел.
А Милка заплакала, медленно опускаясь на траву.
Заплакала горько и жалобно, почти зримо пытаясь установить для себя, отмываются или не отмываются поцелуи.
