Критическая температура - Евгений Титаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но то единственное мгновение, когда не стоило больших усилий произнести любую самую пустяковую фразу («Вот ты где…», или что-нибудь в этом роде), было упущено, и Милке ничего не оставалось, как молча, выразительно глядеть на Стаську, не скрывая ни злости своей, ни униженности. В конце концов это она его разыскала, а не он ее – одного этого уже предостаточно.
Но сегодня Стаська с утра был не таким, как всегда. Его словно бы ничуть не волновало, с какой-такой новостью пожаловала к реке Милка. Заговорит она – он выслушает. Не заговорила… Стаська подобрал из-под ног сухую, ломкую рогатулину и, держа ее в двух пальцах перед собой, неторопливо побрел мимо посторонившейся Милки прочь от реки, в глубину леса.
Она понаблюдала за ним со стороны, потом догнала и пошла рядом.
В прозрачном осиннике то там, то здесь белели какой-то ласковой белизной тонкие прямые березы. А дальше, за безлистым осинником, и справа и слева, опять темнели сосны. Когда-то здесь, говорят, было самое грибное место. И нынче еще, если захотеть, поутру можно было набрать в сезон маслят на сковородку. Но для этого требовалось подняться вместе с солнцем, что Милке никак не удавалось. А через час-другой после восхода во всем Покровском лесу не оставалось крохотного грибочка…
Портфель Стаська, как и другие мальчишки, уже не носил с собой. Из-под распахнутого пиджака выглядывали сунутые за пояс две общие тетради.
Во дворе дома уже нагнеталась духота, а здесь тянуло прохладой от реки и едва уловимо пахло прелью.
Милка забрала у Стаськи рогатулину, которую он, изучив со всех сторон, по-прежнему нес в руке, дважды переломила ее и отбросила за спину.
– Тебя вчера видели во дворе, Стас…
– Ну… – Он даже не приостановился.
– Я тоже видела…
Стаська глянул на свою пустую ладонь, будто не заметил, что Милка взяла у него деревяшку.
– Я не собирался подсматривать за вами, я не знал, что вы выйдете во двор.
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего.
Милка хотела задержаться, передумала.
– Что ты мнишь о себе, Стаська?
– Я? – Он шевельнул желваками на скулах. – Что значит, мню? Я ничего не мню.
– А почему ты так разговариваешь со мной?
Он вздохнул.
– Нам просто нечего больше делать вдвоем. Не о чем говорить и незачем встречаться.
Милке захотелось сказать ему что-нибудь оскорбительное, злое. Но только она почувствовала вдруг какую-то неодолимую усталость… Нежданная и незваная шевельнулась в груди жалость к самой себе и навернулись на глаза слезы.
Лет десять назад (пожалуй, не меньше, это было накануне поступления в школу) Милка простудила горло. Мать, чтобы не выпустить ее на улицу, припрятала Милкины башмаки, платье, майку и, уходя на работу, заперла ее, а ключ отдала Стаськиной матери, чтобы та время от времени навещала Милку. Стаська выкрал дома ключ, принес на лестничную площадку два кирпича под ноги себе и открыл Милкину дверь. Найти одежду им не удалось, поэтому во двор Милка выскочила босиком, в одном рваном сарафанчике на голом теле. Тогда впервые обоим крепко досталось от матерей. И выяснилось, что это совсем не больно, зато очень-очень обидно, когда тебя бьют. До того обидно, что Милка со Стаськой решили уйти от своих родителей. И они ушли в лес. Где-то здесь, на границе осинника, они сидели со Стаськой на куче сосновых лап. И было тоскливо, и было одиноко. А матери ходили по лесу и часто, тревожно звали: «Ми-ла!.. Ста-сик!..» И потому, что они все время проходили мимо, стороной, – от жалости к самой себе вот так же, как теперь, хотелось плакать Милке.
На минуту она забыла о цели своего прихода сюда и тронула Стаську за рукав.
– Помнишь, Стас, как мы прятались тут… а? Когда нас отлупили.
– Помню… – Он нагнулся и, не останавливаясь, подобрал опять какую-то палочку из-под ног.
– Тебе не хочется иногда стать снова маленьким?
– Нет, Милка…
– А мне хочется… – дрогнувшим голосом призналась она.
И тогда он опять непонятно вздохнул.
– Я, Милка, никогда не хочу того, что невозможно.
– Ты что, не хочешь разговаривать со мной?
– Если честно, то – не очень…
Она остановилась.
– Я противна тебе?..
Он не ответил. И хотя тоже остановился – не обратил внимания на Милку, что-то высматривая в глубине сосен. Она должна бы повернуться и немедленно уйти…
Не повернулась и не ушла почему-то.
– Я теперь прокаженная, да?.. Я стала хуже, да? – забыв, что уже спрашивала об этом, повторила она, от стыда и от злости едва разжав губы.
– Для меня – да… – ответил он и стал разглядывать корявую, с кое-где опавшей корой палочку.
– Почему? – И поскольку он слишком долго молчал в ответ, она повторила еще раз: – Почему, Стаська?.. Я никакого преступления не совершила.
Стаська как-то криво, совершенно непохоже на себя усмехнулся вдруг… И сказал глупость:
– Я не знаю: может, после поцелуев губы и отмываются… След все равно остается.
Милка покраснела до того, что в глазах затуманилось.
– Я бы на твоем месте постыдилась шпионить…
– Но я же говорю: нечаянно… Я не знал, что вы выйдете во двор.
– А какое тебе дело до этого?! – сорвавшимся голосом спросила Милка.
– Никакого. – Внимательно разглядывая все ту же паршивую палочку, он повел головой из стороны в сторону. – Разве я сказал, что мне есть дело до этого?
– Тебя вчера многие видели во дворе! А сегодня я видела тебя с Геркой Потанюком! Что у тебя за дружба вдруг с ним?!
Теперь Стаська глядел ей прямо в глаза.
– Уходи, Милка… – глухим, сдавленным голосом проговорил он. – И как можно скорей… Убирайся!
Милка выпрямилась перед ним.
– Не хами! – Даже ногой притопнула. – Не имеешь права хамить! Ты не мужчина, если так разговариваешь со мной!
Стаська шевельнул губами и поглядел опять в сторону, в глубину сосен.
– Я не потому так с тобой… – проговорил он с безразличием, после паузы. – Ну, что ты заподозрила меня… Мне теперь не важно, что ты или как обо мне думаешь… Мне это все равно. Я тебя не затрагиваю. Но и ты… Ты тоже лучше меня не трогай больше…
Что-то очень похожее на презрение испытала Милка, глядя на него. Едва сдержалась, чтобы не высказать ему всего, о чем она подумала в эту минуту. Зачем? Если все – от начала до конца – глупо…
– Анатолий Степанович просил тебя зайти к нему…
Стаська опять внимательно посмотрел на нее.
– Хорошо, я зайду, – сказал он. Круто повернулся и зашагал прочь от Милки.
– Когда?! – прикрикнула она, чтобы удержать его.
Он глянул через плечо.
– Сегодня.
– Идем сейчас! – Она снова притопнула.
Стаська остановился неподалеку от сосен.
– Сейчас мне надо подумать. Побыть одному и подумать…
Снова пошел.
– Что ты из себя мыслителя Спинозу строишь, Стаська?
Он не обратил внимания на ее реплику. Хам. Самый настоящий хам! И столько лет она делила с ним все свои радости!
Милка решительно повернулась спиной к нему.
Окажись Стаська не человеком, а какой-нибудь букашкой, вроде этой желтенькой, что ползала по траве у Милкиных ног, – Милка, не моргнув глазом, вот так вдавила бы его в землю и еще крутнула бы каблуком для верности…
Но, к сожалению, Стаська не был маленькой, безответной букашкой и маячил уже далеко за соснами.
* * *Во дворе дома царило плохо скрытое оживление.
Герка Потанюк в числе десятка других недорослей гонял клюшкой консервную банку в дальнем углу двора.
Милкины однокашники теснились в беседке. Колька Болдырев, обхватив колени руками, восседал прямо на полу, Ашот и Лялька Безуглова взгромоздились рядышком на перила, Скосырев, стоя посреди беседки и энергично жестикулируя, доказывал какую-нибудь заведомую ерунду, остальные сидели на лавочках вдоль перил.
И первый вопрос, который задала Лялька Безуглова при появлении Милки, был, конечно же, на злобу дня:
– Ты слышала?! Деньги нашли!
– Я знаю… – небрежно кивнула Милка, давая понять, что проблема эта – для нее не самое главное в жизни.
Ашот хлопнул ладошкой по широким перилам возле себя.
– Давай сюда, Миледи!
И хотя он предлагал очень удобное место рядом со стойкой, Милка вспрыгнула на перила и уселась по другую руку Ляльки. Посожалела мимоходом, что не надела, как другие, брюки…
Она ошиблась, разговор в беседке был далек от вчерашней кражи. Видимо, то, что деньги вернулись, положило конец страстям, а тема недавнего скандала в директорской квартире либо исчерпала себя, либо не выносилась на коллективное обсуждение.
Левка Скос на полном серьезе предлагал не разлучаться после выпускных экзаменов, а всем классом податься либо в один институт, либо на производство… Казалось бы, неожиданный и вместе с тем легко объяснимый коллективизм со стороны Левки. Куда уж проще таранить жизнь в толпе: кто-то таранит, а кто-то лишь продвигается со всеми вместе.
– Давай, Скос, ты двигай первым, а я уж и остальные – за тобой! – прокомментировал Ашот, словно бы подслушав, о чем думает Милка.
