Почти книга для почти людей - Леонид Лебедев

Хромматика

вспомнил свою эпопею пятого курса мехмата. Ректор у нас был в то время Юрий Андреевич Жданов, о котором разные люди имеют разное мнение. Но я вот, к примеру, один имею несколько разных мнений о нем. Все зависит от того, о чем пойдет речь.

Так вот, вдруг Юрию Андреевичу почему-то показалось, что выпускник университета обязан грамотно писать. И где-то в ноябре, сразу после производственной практики на орденоносном Ростсельмаше, после которой я верил всему самому кошмарному, что только ни говорили о нашем производстве впоследствии, нам вдруг заявили, что придется нам, голубчикам, сдать зачет по русскому языку. То бишь написать миленький диктант. А до того послушать курс грамматики. А ежели кто зачет не сдаст, то все, хана: к диплому допущен не будет. Что приказ этот подписан Ждановым, окончательный и обжалованию не подлежит.

На занятия по грамматике ходили мы с пятого на десятое. Пока не приплыли к диктанту, который писался всем курсом вместе, человек сто. Диктовала нам русичка, очень тщательно проговаривая буквы, да так, что все удвоенные «н» были хорошо слышны. Хотя я и понимаю, что все внутри нее бурлило и клокотало, поскольку на занятия к ней приходило редко-редко больше пяти человек. Однако это не помогло, поскольку текст был взят откуда-то из «Войны и мира», на три или четыре рукописных странички. И, как это принято у Толстого, состоял из пары предложений. Я не очень уверен, что и профессиональный русист смог бы расставить все запятые именно так, как это было в тексте. Сколько я помню, я понаставил кучу лишних запятых.

Преподавательница наша совершила подвиг, проверив диктант дня за три. А результаты диктанта объявлял декан. Выглядело это так: «Уважаемые товарищи студенты! Вынужден вас огорчить, но из вашего тяжелого состязания с русским языком выбыли следующие четыре человека.» И зачитал список получивших трояк. Я вздохнул с облегчением, услышав свою фамилию. «А остальные, — продолжил декан, — вышли в четвертьфинал.» Когда я поинтересовался, каковы были результаты на филфаке с тем же диктантом, то выяснилось, что там его написала треть, а две трети тоже не осилили. Видимо, это вызвало большой переполох в ректорате, потому что таких результатов никто не ожидал. И текст для следующего диктанта взяли уже существенно попроще, из Чехова. На этот раз филфаковцы написали почти все на положительную отметку, а на нашем мехмате список выбывших из игры расширился человек на 20. Однако же не допустить к диплому готового выпускника только из-за того, что он пишет «огурцы» — этого никто бы не понял в министерстве. А потому была дана команда закрыть глаза на все. Мехматовцы, которые хорошо знали, что среди предыдущих 20 написавших были 10 филфаковок, писавших за своих знакомых, на сей раз превзошли самих себя: в аудитории на последнем диктанте сидела половина филфака. А тем, кто писал сам, те же филфаковки достаточно громко сообщали о каждой запятой и каждой возможной ошибке. И тут уж все получили положительные оценки.

Все дальнейшие годы, сколько мне приходилось рецензировать дипломных работ на мехмате, я всегда удивлялся, что уровень грамотности все падал и падал с каждым годом. Хотя мне казалось еще в студенчестве, что до края уже давно дошли.

Щи

Сестрица моя двоюродная рассказывала о времени, когда она наезжала как студентка-заочница в Москву. Хозяйка квартиры, у которой она всегда останавливалась, однажды пригласила ее на службу в какой-то центральный собор. И поскольку было интересно, то и пошла она вместе с хозяйкой в воскресенье. Народу — не провернешься. Через некоторое время стали передавать свечки с наказом поставить у какой-либо определенной иконы. Все было нормально, пока не передали свечку к иконе с очень странным названием. Сестрица говорила, что передают и бормочут что-то напоминающее «кислых щей». «Тут, — говорит она, — я сую дальше эту свечку и повторяю: «Кислых щей». И поплыла свечка дальше куда-то. А потом вторая с теми щами, потом третья. И все куда-то доставляются по магическому заклинанию о щах.» «Тут я, — говорит она, — спрашиваю свою хозяйку, что это за кислые щи. А та понять не может. Ну вот, вот, опять, послушай, тетя Клава, что это за щи такие! Та прислушалась и как давай смеяться, зажимая рот. Оказывается, Святых мощей это икона была. Обе мы заливаемся, остановиться не можем. Пришлось выйти со службы.»

Но на службу она-таки попала в другой раз все с той же тетей Клавой. И службу вел Патриарх. «И вот, — говорит эта убежденная атеистка и комсомолка, — все вдруг бух — и на колени. А что же я, буду еще, понимаешь, на колени бухаться? У меня чулки были капроновые — рвались в два счета. Все на коленях, а стоим только мы двое, Патриарх да я. И стою я очень недалеко от него. Так что он на меня уставился и смотрит. А я на него. И краснею как рак, но стою на своих двоих. И тут Патриарх усмехнулся, посмотрев на мои выпученные глаза и краску, и продолжил. А я больше походов в церковь не делала долгое время.»

Еще одна ее же церковная история. Со своей мамашей, то бишь моей теткой, поехали они с экскурсионными намерениями в Литву. Только сами, безо всяких турбюро. Годы 1970е. Кто-то им сказал, что надо куда-то там доехать на автобусе, а потом пара километров — и будет чудесная интересная церквушка. А эти два километра вдоль опушки леса надо было шагать. И догоняет их телега, ну, правда, несколько более комфортабельная, чем российские телеги того времени, бричка, скорее. А на ней дедок, очень аккуратненький. Окликнул он их, спросил куда. Оказалось, что едет он в ту же самую церквушку. Так что посадил он их на телегу, и поехали, беседуя о том, о сем. А как приехали в церквушку, тут вокруг дедка хоровод начался: и ксендз, и прихожане. Ну и их как сопровождающих дедка усадили как почетных гостей в самом переди. Дедок оказался местным епископом. И приехал он провести службу. Так посмотрела моя сестрица на католическую службу вблизи. А в конце стали причащать и совать в рот облатку. «Вот еще, — говорит моя сестрица, комсомолка, патриотка и атеистка, — буду я всякую дрянь глотать. И тут дилемма у меня возникла, как сделать, чтобы не обидеть. И решила я, что в рот эту облатку возьму, а глотать не буду. Но кзендз, что совал облатки, сообразил что к чему и ничего совать мне не стал. Только руку сунул для поцелуя. Как же, стану я ему ее целовать, разбежался!»

А потом этот же епископ их повез назад. И привез к себе домой. Разговаривали-разговаривали. Епископу было уже за семьдесят, а тетке моей под 60 катило. Симпатичная она у меня была. И очень общительная, не то, что я. И такое впечатление моя тетка на него произвела, что в доме повел он ее с сестрой куда-то к себе и принялся демонстрировать свои парадные облачения — одевался, разоблачался. Сестрица говорит. что было довольно интересно посмотреть на всякие старинные кружева и что-то еще. Ну и еще домоправительница этого епископа, что все им старалась внушить, что епископ оказывает им этим огромную честь, что он никому и т. п.

«Похоже, влюбился старик в мою мамашу, — говорила сестрица. — Узнавал, не хотим ли остаться погостить. Но нам некогда было, другие объекты жаждали нашего лицезрения.»

Ps. А перед операцией щитовидки она окрестилась. Католичка теперь. Разговаривали по телефону. «Сомневаюсь, — говорит, — я несколько во всех этих делах небесных. Ну а вдруг…»

Костел у нее стоит прямо на выходе из двора ее дома. И поработала она там — убирала-подметала. Вообще она молодец. Уже под семьдесят. Инженер-картограф. Но поскольку работы по специальности в городе не стало, то сначала пристроилась подметайлой в костел. А потом пошла в санаторий подсобным рабочим работать. Сейчас начальник. Под ней бригада слесарей-сантехников, которые слушаются ее беспрекословно. Даже когда упьются. Имеется у нее одно умение, которому я в молодости очень завидовал: вращать глазами независимо друг от друга. Поскольку на работе целыми днями раньше приходилось смотреть в микроскоп одним глазом, то стала она глазами управляться примерно как руками. А когда сводила глаза к носу, то … незабываемое зрелище.

Картография

Истории здесь взяты, в основном, из рассказов моей двоюродной сестры, которая работала в картографическом институте в Пятигорске (может, предприятии, не помню) плюс некоторые дополнения. Таких предприятий на Союз было очень немного. Не буду врать сколько, но счет шел на штуки. И делали они карты и для СССР, и для Мозамбика, а однажды ухитрились сделать карты для двух приграничных африканских стран, в результате чего их военный конфликт обострился, потому что каждой из стран была щедро отведена спорная территория. Впрочем, возможно, что это и не их институт сотворил, а другой.

К картам и картографии коммунистическая партия относилась весьма серьезно. Карты это то, что действительно было секретным в СССР. Говорили, что шло это со времен боев на Красной Пресне в 1905 году. К восставшим примкнул некий подпоручик, прикативший с командой на баррикаду небольшую пушку. И очень лихо, пользуясь лишь картой Москвы, точно по Кремлю запулил пару снарядов. Это произвело такое впечатление на руководителей восстания, что потом в советское время невозможно было достать карты чего бы то ни было в большом разрешении. Даже когда кто-либо пытался привезти такую карту из-за границы, она изымалась. Точные карты имели гриф «секретно» и «сов. секретно», к ним мало кто допускался. А если кто-то пытался пройти, скажем, по Москве, пользуясь выпущенной картой, то идя на юг достаточно долго, мог очутиться и на севере столицы. Только центр Москвы несколько напоминал реальное расположение, но и он был основательно искажен на бумаге.