Повинная голова - Ромен Гари

Взяв палку и убедившись, что в серебристой полутьме нет любопытствующих, он опускался на колени и давал волю своей подлинной натуре. Он даже не задумывался: за долгие месяцы добровольного поста в голове у него накопились готовые решения, их оставалось только записать. Он не думал, он просто открывал шлюзы, отдавался целиком рождавшейся на глазах поэме без слов, ее беззвучной музыке. Так он часами, едва сознавая, что делает, ползал на коленях по песку, иногда вставая, чтобы оглядеть строки, которые тянулись по пляжу между маленькими везувиями, где затаились перепуганные крабы.

Он улыбался. Получалось очень красиво.

Потом он ждал, пока утренний прилив покроет его творение. Океан подступал к математическим символам тревожно вздрагивая, словно опасался, как бы что-то из начертанного не ускользнуло от него, ибо он выполнял здесь роль отца и хранителя человечества. Иногда Океану не хватало разбега на каких-нибудь несколько сантиметров, и тогда Кон сам тщательно стирал и затаптывал последние строчки. И снова удовлетворенно улыбался: кто знает, может быть, он сейчас, стерев свои записи, спас от гибели целый город, или страну, или гены еще не родившегося ребенка.

Оставалась, разумеется, его голова. Там все было по-прежнему четко записано — не смоешь, не сотрешь, не искоренишь. Но тут он поделать ничего не мог. Он брел по направлению к лодке, стоявшей на песке посреди пляжа, и смотрел, как она краснеет от первых ласк зари. Чтобы по-настоящему облагодетельствовать человечество, существовал только один гарантированный способ: привязать на шею камень и утопить в Океане свою грешную голову. Но поздно. Прометей, конечно, мог покончить с собой, чтобы уклониться от своего призвания, но он был уже не в силах вырвать из рук Власти священный огонь, который она у него похитила.

Как-то вечером Кон сидел на пустынном пляже Болл-Пойнта и смотрел, как Карибское море меняет цвет, перебирая весь спектр оттенков и полутонов с удивительным художественным талантом. У самого горизонта, за островком Элизабет, вода и небо соединились в закатном взрыве, разметавшем во все стороны клочья солнечной плоти, и теперь они подрагивали на пальмах, на цветах, окрашивая алым весь берег между старой португальской крепостью и скалами.

А потом Океан вдруг отверг небо, и у ног Кона осталась лежать лишь бескрайняя темная синева, на которой покачивались кое-где фиолетовые лоскутья.

Он услышал тихий свист и увидел что-то похожее на песчаную змейку, промелькнувшую в двух шагах от него. Видимо, местный мальчишка швырнул, как водится, в белого человека камень. Кону уже несколько раз доставалось здесь за свою кожную аномалию. Он оглянулся: никого. В пятидесяти метрах от того места, где он сидел, начиналась пальмовая роща. Кон возмущенно вертел носом в поисках невидимого агрессора и вдруг почувствовал обжигающую боль в икре — в него стреляли, причем пистолет явно был с глушителем, чтобы он ничего не услышал и отправился на тот свет без паники. У него хватило ума не броситься бежать — на огромном открытом пляже не было никаких шансов уйти живым. Кон поднес руку к сердцу, замер на миг, упал и притворился мертвым. Убийца, похоже, поверил. Никто не вышел из рощи — это означало, что враг не осведомлен о его репутации мистификатора.

Уткнувшись носом в песок и кося по сторонам полуприкрытыми глазами, Кон изображал труп. Спасли его мальчишки, которые прибежали в рощу играть в прятки. Кон услышал их голоса и сразу следом шум отъехавшего автомобиля. Тропическая ночь довершила дело его спасения, опустившись со свойственной ей быстротой. Кон ощупал ногу: рана оказалась поверхностной и жгла скорее его любопытство. Белых пока еще не линчевали на Тринидаде — мировые новшества доходили сюда с запозданием. Какой-нибудь поклонник Ламартины Джонс, боровшийся таким способом за ее благосклонность? Маловероятно, ибо места хватало для всех.

Оставалось единственное объяснение: за ним следили от самого Парижа. Несмотря на все ухищрения, он так и не сумел отделаться от хвоста.

Кон подождал, пока луна затянется муссонными тучами, дополз до пальмовой рощи и явился в «Голубую кошку». Он вошел через черный ход, поднялся на второй этаж, где девушки обслуживали клиентов, и послал одну из них за Диди, хозяином заведения.

Диди был в прошлом ближайшим соратником знаменитого «пастора» Бойзи Синга, имевшего на своем счету более пятисот трупов и вздернутого после двадцатилетнего царствования над преступным миром Тринидада. И хотя Диди давно стал мультимиллионером, бросить заниматься рэкетом, сутенерством и торговлей наркотиками ему мешала мнительность: кто-то ему сказал, что, когда бизнесмены отходят от дел, они вскоре умирают от инфаркта. А его врач подтвердил, что нет ничего вреднее для здоровья, чем резко прервать активный образ жизни.

Это был шестидесятилетний чернокожий великан с явной примесью индейской крови. Он продолжал носить, по моде своей молодости, брильянтовую фиксу, чего невероятно стыдились его дочери, вышедшие замуж за представителей местной элиты.

— Что это с тобой?

— В меня стреляли, Диди. Мне надо срочно смыться, и по-тихому, иначе они до меня доберутся.

— Кто они?

Кон ответил не задумываясь:

— Люди Кастро.

Брильянт Диди метнул молнию, за которой последовал гром проклятий, достойных великого Бойзи. Диди на дух не переносил коммунистов.

— За что?

— Я знаю имя выродка, которому они заплатили, чтобы он убил Кеннеди. Они боятся, что я их сдам. Я уже два года скрываюсь. И они опять на меня вышли. Рано или поздно меня прикончат, Диди.

На следующий день центральная тринидадская газета сообщила, что утром на пляже нашли неопознанный труп бродяги и полиция разыскивает убийцу. А Кон в ту же ночь сел на одно из грузовых судов, принадлежавших Диди, и отплыл в Венесуэлу, где полностью изменил внешность в клинике доктора Муньоса. По закону требовалось представить серьезные основания для пластической операции, и Кон, подделав подпись знаменитого психоаналитика, принес справку, гласившую следующее: «Болезнь г-на Кона представляет собой типичный случай ненависти к отцу, на которого он, к несчастью, внешне очень похож. Это послужило причиной неоднократных попыток самоубийства, которые, совершенно очевидно, являются не чем иным, как символическими попытками убийства отца. Необходимо радикальным образом изменить черты лица г-на Кона, ликвидировать насколько возможно сходство отца и сына и создать тем самым благоприятные условия для дальнейшего лечения».

Хирург отлично сделал свое дело, и Кон отправился на Таити с совершенно новым лицом. На всякий случай он еще обжег себе подушечки пальцев, чтобы избавиться от отпечатков, наверняка хранившихся в полицейских картотеках всех цивилизованных стран.

Он не вспоминал больше о выстреле на Тринидаде, но однажды ему попалась под руку работа французского философа Мишеля Фуко, и там он нашел нечто, что в принципе могло бы послужить объяснением. Человек, пишет Фуко, является изобретением последнего времени, и археология пашей мысли легко приходит к выводу о его недавнем происхождении. И возможно, о близком конце.

И возможно, о близком конце… Не следует ли это трактовать как признание? А вдруг выстрелом на Тринидаде кто-то хотел ускорить вышеупомянутый конец? Вполне вероятно. Странно только, что можно вот так, черным по белому, сообщать о своих планах, но тут, скорее всего, был расчет на недоверчивость публики.

Он сел на песок у воды, спиной к пальмам. На Таити ему нечего бояться. Если Фуко прав, то у человека нет врагов, кроме него самого.

XVIII. «И золото их тел…»

Пироги лежали у берега на мелководье, но уже потихоньку начинался предрассветный прилив. Кон с трудом удержался от искушения вскочить в одну из пирог и уплыть. Все равно придется возвращаться. Открытое море — это иллюзия. Остается довольствоваться фуражкой капитана дальнего плавания.

Он поднялся, зашагал к фарэ, вошел и в темноте наткнулся на что-то большое и мягкое, увертливо скользнувшее в сторону. Упал какой-то тяжелый предмет, и Кон услышал прерывистое дыхание.

— У меня в руке револьвер, буду стрелять наугад! — сказал он. — Живым вы меня не получите!

— Ради бога, господин Кон, это же я!

— Кто это я?

— Фернан Жилет.

Из-за дурацкой мании местных китайцев выдумывать себе французские имена Кон не сразу сообразил, что это портной Вонг Коо, который держит магазин под аркадами порта. Он нашел на ощупь лампу и зажег. Фернан Жилет стоял в глубине комнаты, среди холстов, которые Кон как попало размалевал яркими красками. Китаец с решительным видом прижимал к себе две «картины».

— Так, ну-ка, объясни, — потребовал Кон.

— Клянусь вам…

— Ну-ка, объясни, кто тебя надоумил назваться Фернаном Жилетом?