Провинциал и Провинциалка - Владимир Маканин

И она туда распределилась. Работала. Как говорится, нашла себя. Что касается бальных танцев, они были в плохоньком состоянии. Но все-таки действительно были. А через год Аня вышла замуж за руководителя кружка, пошли дети, и бальный кружок в НИИ уже навеки прекратил свое существование. Наша тихонькая Аня его попросту торпедировала. Теперь ни руководителя, ни ярких афиш, ни самих бальных танцев нет там и в помине.

Распределение было на подходе. Юной семье Гребенниковых, как и всем другим, нужно было на что-то решиться. Как-то выбрать.

– Этот Седовласый велел мне читать толстенную монографию, – сказала Валя однажды.

Валя натирала сыр к макаронам и продолжала рассказывать:

– Этот Седовласый какой-то чудак!.. Неужели он не понимает, что я в науке птичка невеликая и что мне будет достаточно хорошего диплома! Ей-богу, чудак!

Гребенников, целясь в макаронину вилкой, спросил:

– Что за Седовласый?

– Мой руководитель. По дипломной работе.

– Раньше ты называла какую-то другую фамилию. Или это прозвище ему дали?

– Да, – Валя улыбнулась, – мы так его прозвали.

– Седой, что ли?

– Совершенно седой. И интересный. Такой важный, так улыбается!..

– У него много дипломников?

– С других потоков я не знаю. А нас у него трое. Одни девчонки… Только, пожалуйста, не ревнуй – он человек добродушный. Недавно говорит: «Товарищи студентки, мне вчера исполнилось пятьдесят лет. Прошу поздравить», – а у самого глаза молодые-молодые.

– И вы, конечно, кинулись его целовать?

– Павлик, как тебе не стыдно… Ничего мы не кинулись. Посмеялись – это было. Посмеялись, и все.

Но Гребенников как-то сник, загрустил. Он привык бояться за Валю.

– Ну, Павлик. Ну что ты!.. – Валя трясла его за плечо.

Она рассмеялась:

– Миленький!.. Он же старый!..

И еще смеялась:

– Он же старый, старик!.. Старикашка!.. Ну как тебя успокоить?!

Понимая, что смешон, и не находя других слов от волнения, Гребенников промямлил:

– Ну да… А если он начнет говорить о своем творчестве?

– Миленький!.. Даже если он наболтает на полную Нобелевскую премию, он же не станет для меня моложе?

Когда Валя уснула, Гребенников не спал – был неспокоен. Он вставал, курил, а к утру стал желт лицом.

Вот такой недоспавший, с желтизной на лице, Гребенников вдруг заявился вечером к Седовласому на дом.

– Я муж Вали, – сказал он смущенно, но с определенной твердостью.

Профессор, добродушно улыбаясь, провел его к себе в кабинет.

– Да, да, я с удовольствием вас выслушаю, – сказал он, усаживая Гребенникова и усаживаясь сам, – я весь внимание. Валю я люблю, она одна из лучших моих студенток… Даровитая девушка, не правда ли?

Гребенников покраснел. Он как-то сбился со своей мысли, с которой сюда пришел. Кроме того, он знал довольно скромные научные способности Вали и не нашелся, как ответить.

Профессор тоже не понимал получившейся паузы:

– С Валей что-то случилось?

– Нет, нет. Все в порядке.

– Может быть, вы в деньгах нуждаетесь? Я ведь понимаю, я сам тоже был студентом…

– Нет. – Гребенников набрал воздуха и решился: – Понимаете, Валя… она с виду очень боевая, веселая. То есть она и на самом деле веселая…

– Одни глаза чего стоят! Искры! – воскликнул профессор.

– Но на самом деле она излишне впечатлительная. Увлекающаяся.

– Так это же замечательно!

– Нет, вы меня не поняли… Она не контролирует себя – вот беда. Она как бы неуправляемая…

Гребенников рывком втянул глоток воздуха:

– Об этом не принято говорить, но я пришел именно это сказать. И я скажу.

Он еще глотнул воздуха:

– Понимаете… Отношения между руководителем и Валей… Конечно, руководитель обязан увлекать тех, кого учит. Но беда в том, что Валя не замечает разницы между одним увлечением и другим.

Он еще раз глотнул, и это уже в последний раз:

– Короче: она может увлечься… вами. Влюбиться как бы.

И когда слово было произнесено, Гребенников побагровел. А на его руках и на лбу разом вылез пот.

– Ах вот вы о чем… Я понял и скажу: бог с вами, мой дорогой! И разумеется, вы можете быть спокойны. – Профессор открылся мягкой улыбкой: – Ко мне впервые приходят с такой… с такой постановкой вопроса. Но я вас понимаю. И разумеется, – я повторяю – вы можете быть совершенно спокойны.

– Правда? Я рад… Спасибо.

– Я ведь – педагог.

– Нет, я рад, что вы меня поняли… Именно за это спасибо. Дело ведь не в каком-то предупреждении… Я ведь… Ну, извините… Понимаете: когда я о ней думаю, у меня будто разрывается что-то… Спасибо.

Профессор удержал его:

– Нет, я прошу вас поужинать с нами. Пожалуйста… Вы мне очень и очень симпатичны. Это старомодное выражение, но я его люблю.

Приглаживая действительно великолепные седые волосы, профессор провел его в комнату. Он представил Гребенникова жене и все повторял:

– Смотри, Верочка, на него и вспоминай. Это наша с тобой молодость, и в самом чистом виде!..

Они поужинали вместе. И жена профессора время от времени ласково говорила Гребенникову:

– Да вы берите… берите варенье, пожалуйста.

Распределение шло полным ходом.

– Нет, – говорил Гребенников представителям. – Я уже почти договорился. Опоздали.

– А у нас чудесный исследовательский институт. И лес рядом. И очень развитое спортобщество…

– Спасибо за предложение. Спасибо, но я – уже…

На самом же деле Гребенников распределен не был. Он ждал, как решится вопрос у Вали.

– Слушай, – сказал Гребенников, возбужденно влетая в комнату. – Тебе Седовласый назначил на пять часов?

– Да, – сказала Валя.

– Поздравляю. Мы опоздали.

– Вовсе нет… Он сказал, что в пять ученый совет только начнется. Павличек, все-таки оденься почище.

– Обожаю ученый совет!.. Говорят, академики при случае дерутся своими полированными палками.

– Павличек, мы не увидим, как они дерутся, – мы ведь идем к перерыву.

– Какая жалость!

Гребенников натянул свитер поопрятнее. А Валя уже была готова. Они пришли в институт.

В перерыве седовласый профессор поманил молодых супругов пальцем. Затем он отвел их по коридору. Чуть-чуть в сторону.

– Вот тут, на диване, мы и присядем.

Они сели, и после паузы Гребенников спросил:

– Вы, кажется, хотите взять Валю в аспирантуру?

– Да.

Седовласый профессор отчасти еще как бы заседал на ученом совете. Поэтому говорил он запинаясь и не сразу подбирал слова:

– А почему же и нет?.. Валя старательная и не без искорки… Д-да… Именно не без искорки божьей. А я таких люблю.

Затем с Вали он перевел глаза на Гребенникова:

– Вы, Павел, обдумайте это. Обдумайте вместе и решайте. Конечно, Валя имеет право отказаться… Но учтите: аспирантура – это не так часто бывает в жизни…

И, как бы загрустив об этой самой жизни, он повторил:

– Не так часто, Павел… Не так часто.

Он встал:

– Впрочем, думайте. Еще целых два месяца…

И они – думали.

Вопрос был в том, как же и куда же распределиться Гребенникову, потому что его в Москве не оставляли. И даже подмосковные места были к этому времени разобраны.

– Куда же мне деться? – размышлял Гребенников. – Не жить же нам врозь?

– Как же быть Павлику? – обращалась ко всем с одним и тем же вопросом Валя.

Им повезло. Один из московских исследовательских институтов взял Гребенникова на работу, правда, с условием, что он будет жить не в Москве, а в Подмосковье. Там институт дал им отдельную комнату. И они поселились. И даже ездили одной электричкой – Валя по делам аспирантуры, а Гребенников в свой институт.

Примерно через полгода (зимой) я и третий наш земляк, Тиховаров, договорились ехать к Вале. Я был уже женат и приехал с женой, а Тиховаров сам по себе. Так мы и прибыли к ним в Подмосковье.

– Пельмени! – сказал я, входя, и в носу стало щемить от запаха.

Гребенников был заметно немногословен. А Валя сияла, чувствуя, что сумела всем угодить, – пельмени были сделаны отлично. Когда зуб прокалывал ткань, мясное ядрышко обдавало проперченным соком и язык и самое душу. Говорили о том о сем. И что надо бы почаще видеться. Помню, Валя сказала:

– Ой, а скоро в Москве еще один наш будет. Мой братишка! Сережка!

– Поваренок? – спросил я.

– Да.

– Он был какой-то вялый, на ходу спящий.

– Да, да, дите войны. Каша все время изо рта валилась, – подтвердила Валя.

– Он и сейчас такой?

Я помнил этого мальчика, безжизненного, с потухшими глазами.

– Нет, – сказала Валя и почему-то засмеялась. – Приедет, посмотришь. А приедет он, между прочим, завершать свое поварское образование.

– Вот уж всласть поедим! – улыбнулся Тиховаров.

– Вы лучше поешьте сейчас. Вторая кастрюля готова! – торжественно объявила Валя.

Мы сидели у них допоздна, пробовали петь наши песни, и для этого пришлось обучать песням чужаков. То есть мою жену и Гребенникова. В конце концов и это удалось. И мы разъехались очень довольные вечером.