Наследники земли - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

– Оставь ее в покое, – посоветовал Уго Катерине, когда та хотела пойти за ней следом.

На следующий день Мерсе заявила отцу, что уходит.

– Куда?

– Покаяться в своих… ошибках.

– О чем ты?

Уго встал между ней и дверью.

– Я хочу извиниться перед графиней. Может быть, это поможет.

Изумленный Уго взял дочь за руку:

– Это унижение не принесет никаких плодов.

– Возможно. Но она стала матерью – священник сказал мне, что у нее родился мальчик. Может быть, это заставит ее смягчиться и понять мои чувства… Я хочу увидеть Арнау, хоть на миг. И если его отец перестанет чинить нам разорения, вы с Катериной будете счастливы.

– Мы одна семья, Мерсе. И вместе справляемся с нашими бедами.

Мерсе опустила взгляд. Уго вспомнил дни, когда дочь была графиней, а Катерину не принимали во дворце, считая человеком второго сорта.

– Семья, дочка, – повторил Уго.

– Спасибо, – ответила Мерсе, едва заметно улыбнувшись. – В таком случае позвольте мне уладить то, что я натворила: с Арнау и с моей семьей.

– Ничего ты не натворила! – Уго пожалел, что сказал это слишком резким тоном. – Ты ни в чем не виновата, – попытался он успокоить дочь, – ты никому не причинила зла. Тебе нечего улаживать.

– Но я не могу отказаться от попытки увидеть своего сына, поймите, батюшка. Я не могу оставаться здесь… – всхлипнула Мерсе. – Не могу… – повторила она и зарыдала. – Нет… это невыносимо.

Катерина подошла к отцу с дочерью и попыталась отвести Уго в сторонку, давая понять, что нужно отпустить дочь к графине.

– Но ее могут арестовать, – возразил Уго. – Нас же предупреждали, – добавил он, крепче сжимая руку Мерсе, – а в прошлый раз тебе и вовсе чуть горло не перерезали.

– Я повела себя неразумно. Я постараюсь не совершить ту же ошибку.

– А если все-таки совершишь?

Мерсе улыбнулась ему такой кроткой и милой улыбкой, что Уго разжал пальцы. Едва Мерсе шагнула за порог, Катерина его обняла и шепнула на ухо:

– Ничего плохого с ней не случится.

В Барселоне кипела летняя суета: оглашения, крики, стычки и хохот, драки, толпы на улицах и рынках, загроможденных прилавками… На площади Сант-Жауме висел гниющий труп преступника. Тело смердело. Запахи, однако, менялись от района к району: в зависимости от того, каким ремеслом занимались люди, живущие там. Солнце озаряло берег и виноградники и пыталось осветить переулки, где белье, вывешенное на просушку в самых неожиданных местах, и многочисленные переходы из здания в здание не давали проникнуть его лучам.

Решимость Мерсе несколько поутихла, когда она, выйдя из таверны и направляясь к дворцу на улице Маркет, заметила, как много в городе работающих женщин. Она видела их всегда, но никогда не обращала на них внимания. Накануне вечером Уго громко расхохотался, когда Катерина, озабоченная нехваткой посетителей, сказала, что они всегда могут прясть или наняться прислугой, чтобы заработать на жизнь. Вспомнив слова русской, Мерсе заметила, что на уличных скамейках множество женщин прядут, пока их дети играют неподалеку. Они всегда готовили пряжу для торговцев тканями здесь, на улице, – в их маленьких темных комнатушках не хватало света. Ночью они продолжали работу при свете масляных фонарей или сальных свечей, но от этого их труд становился еще тяжелее – не только из-за тусклого освещения, но и из-за того, что им приходилось работать с особой аккуратностью, чтобы не заляпать нитки.

Пряхи трудились, болтали и смеялись, не замечая городской суеты. Мерсе прясть не умела. Она научилась вышивать, когда жила при графине Анне, но этим все и ограничилось. Мерсе смотрела на женщин, которые, прячась в подворотнях, будто преступницы, продавали урожай со своего сада, печально глядела вслед старухам, бредущим медленно и устало, таща на спине вязанки хвороста, собранного за городской чертой. Многие приносили дикие плоды и целебные травы. Здесь были и прачки, и крестьянки, приезжающие в Барселону, чтобы продать хоть что-нибудь (от нехитрых корзин до тощих куриц) и заработать столь нужные для жизни монеты.

Тысячи женщин работали за мизерную плату, всегда подчиняясь мужчинам. Без них они впадали в нищету.

Мерсе хотела посмеяться над словами Катерины, подобно отцу, но положение их было таким серьезным, что она не смогла.

Погруженная в тяжкие раздумья, Мерсе добралась до улицы Маркет. Она подняла голову и изумилась, какими же высокими были ворота и стены, – когда Мерсе была хозяйкой дворца, она этого не замечала.

– Что надо? – раздался голос часового. – Что ты тут торчишь?

Мерсе показалось, что она узнала этого солдата. Каких-то три года назад он относился к ней с уважением и даже раболепием, а теперь буквально выплевывал слова и смотрел с нескрываемым нахальством.

– Я хочу увидеть графиню. Скажи, что Мерсе Льор хочет, чтобы ее приняли.

Часовой удивился:

– Не думаю, что госпожа захочет тебя принять.

– А это не твое дело, – резко перебила Мерсе. – Передай что сказано.

Реакцию знати никогда не предугадаешь, подумал солдат, и с неохотой передал сообщение.

– Придется обождать, – сказал он, вернувшись к Мерсе. Та хотела было войти во двор, но ей не дали. – На улице, – заявил солдат.

Мерсе прождала все утро, расхаживая туда-сюда по улице Маркет, прислоняясь то к одной, то к другой стене, под неусыпным оком часовых, сменявших друг друга у ворот. Слуги и рабы выходили из дворца и заходили обратно – многие знали ее с тех времен, когда она была их хозяйкой. Мерсе сознавала, что ее может видеть и сама графиня с вершины башни, откуда Марта могла любоваться морем и кораблями, приплывающими в Барселону. Близился обед, но Мерсе не уходила, хотя и проголодалась. Переспрашивать часовых ей не хотелось. Вскоре Мерсе заприметила в одном из переулков фигуру, подозрительно напоминающую отца. Поняв, что его обнаружили, тот немедленно скрылся; Мерсе улыбнулась. Наступил вечер, люди стекались на берег, чтобы продолжить торжества по случаю победы над мятежной Сардинией. Мерсе жалась к фасадам домов, чтобы пропустить толпу, идущую в сторону моря. Люди громко смеялись и болтали. Заслышав музыку и радостные возгласы, Мерсе представила себе, как они танцуют, и позавидовала их счастью. Наступила ночь – она вернулась в таверну.

Так повторилось и на следующий день. Караульный передал ее сообщение и велел подождать, с тем же результатом. Единственным различием было то, что в этот раз роскошно одетые подружки графини, в сопровождении служанок направляясь во дворец или выходя оттуда, останавливались и бесцеремонно разглядывали Мерсе. Графиня де Наварклес преподнесла своим подругам последний трофей – унижение женщины, которая делила