Число и культура - А. Степанов

Если характер современных итальянских перемен действительно таков, то речь в данном случае идет о принципиальном, "топологическим" преображении. Исчезновение "дыры" в итальянской социально-политической системе означает изменение ее топологического рода, означает переход к односвязности, т.е. от p = 1 к p = 0. Однако известен математический факт, что не существует непрерывного и взаимнооднозначного отображения столь разных систем друг в друга, т.е. отображения без "разрывов" и "склеек". В хронологическом плане это свидетельствует о неизбежности зоны кризиса, потрясений в процессе трансформации. А в плане синхроническом подобной "пространственной" трансформации могут сопутствовать важные "подвижки" – "разрезы" и новые "склейки” – в политико-территориальном устройстве. В связи с этим нам не представляется случайным нынешнее резкое усиление "территориальных" партий Италии (в частности, Северной лиги), других новых политических группировок, рост центробежных тенденций [9]. Все названное суть совокупность симптомов одного и того же процесса; их хронологическое совпадение не случайно, а является следствием системности осуществляющихся перемен.

Вплоть до последнего времени, по свидетельству аналитиков, нормы "общества потребления" (r = 3) отнюдь не полностью вытеснили из общественной реальности и общественного сознания Италии предшествующую "марксистскую" социальную картину. Самостоятельный и активный пролетариат, крестьянство, буржуазия, класс управленцев (государственных чиновников и менеджеров), интеллектуалы обеспечивали пятичастность социальной структуры (r = 5), согласуясь с влиятельностью ИКП, с политической структурой m = 4, n = 5. Количественный критерий уровня доходов отнюдь не полностью заменял собой предыдущий функциональный, качественный фактор в классообразовании. Оттого в Италии, в частности, интеллектуалы действительно представляли из себя отдельную, самостоятельную социальную группу, не только выполнявшую свою специальную – интеллектуальную, культурную – общественную функцию, но и обладавшую самостоятельным самосознанием, занимавшую свое, отдельное место на социально-политической арене. Интеллигенция в Италии была действительно классом, – повторим мы вслед за Н. Боббио [5].

Стандарты биполярности (m = 2, n = 3), "общества потребления" (r = 3) подразумевают в конце концов "изживание" предшествующей социальной картины. Наступление качественно недифференцированного среднего класса ломает прежние социальные перегородки; и для интеллигенции как отдельной, самостоятельной социальной группы уже не остается структурного места в общественной жизни. Вслед за этим осуществляется и "растворение" специфической самоидентификации интеллигенции, ее социально-психологического самоопределения. Если действительно в целом таков смысл осуществляющихся в Италии социально-политических перемен, то нельзя не выразить сожаления по поводу утраты ментального "первородства" интеллигенции, по поводу "растворения" ее ограненных форм и твердого позвоночника в составе "амебообразного" среднего класса. Здесь небезосновательно, вероятно, и опасение за судьбу точной, пронзительной, некомплиментарной итальянской политической мысли (независимой политической мысли интеллигенции), обладавшей до сих пор таким особенным шармом и представленной такими именами, как Кроче, Гобетти, Грамши, Боббио и др. Вследствие подобного рода "американизации" (m=2, n=3, r=3) интеллектуальную самобытность подстерегают проблемы.

Попробуем подытожить сказанное. Если послевоенные Италия и Франция в одном плане, в одном аспекте своего бытия – соответствующем биполярности каждого из ранее названных "ярусов", соответствующем представлению m = 2 x 2 – существовали как процветающие буржуазно-демократические государства американского типа (m = 2, n = 3), опиравшиеся на благополучие "общества потребления" (r = 3) и успешно строившие это благополучие, то параллельно в этих странах протекала и вполне другая, "вторая" жизнь, отвечавшая весьма отличной логике, иным онтологическим и жизненным началам. На этом "втором" (по счету, но, может, не по значению) плане выступали совсем другие реальности, обретали плоть другие "духи истории". Если структурно-политическое описание подобного "другого" плана внешне просто (m = 4), то за ним стоят принципиальные – фундаментальные, экзистенциальные – противоречия, если не сказать драмы. Здесь по необходимости призывалось и самоотрицание собственного общественного бытия (m = -1), и неотъемлемое беспокойство, сопутствующее всяким неразрешимым общественным конфликтам (n не равно r), инфернальные страхи и даже элементы некоей неосуществимой утопической мечты, согласующиеся с присутствием коммунистов – "авангардистов" на политической сцене. В отличие от простых арифметических правил, 2 x 2 не вполне здесь равно 4. Необходимость отказываться от себя, "наступать на горло собственной песне", иногда предавать дорогое и близкое и несмотря на это (а, может, благодаря) все-таки мечтать, обусловливало латентную трагичность послевоенной Европы (не только Франции и Италии). По уровню коллективной тревоги, по своей специфической ментальной окраске, по мучительной – "расщепленной" – тонкости общественного бытия и сознания континентальные европейцы никогда особо не походили на жителей Северной Америки. И к причинам того относятся не только слишком живая до поры память о двух мировых катаклизмах, в эпицентре которых побывала Европа, не только географическая "зажатость" между двумя вооруженными до зубов сверхдержавами и вероятная перспектива стать главным театром третьего, "последнего" катаклизма. Особенности социально-политической, идеологической – и шире: коллективно-человеческой, – природы послевоенных Франции и Италии позволяют заглянуть в горнило исторических коллизий и драм.

Во второй части статьи имеет смысл затронуть еще один комплекс вопросов, непосредственно относящихся к ближайшим перспективам партийных систем стран Европы и других континентов, а также касающихся новых геополитических тенденций.

Изучая структуру живого вещества, Луи Пастер открыл такое его свойство как дисимметрия, т.е. дополнительная, углубленная асимметрия. В. И. Вернадский считал это свойство фундаментальным признаком пространственного строения живого вещества [21, с.91] и связывал его с необратимостью времени. "Дисимметрический характер жизненного материала обусловливает вечное ‘падение’, ‘дление’ времени. Этот термин Бергсона Вернадский расширяет на всякую жизнь…" [21, с.94]. Наличие существенной связи пространственной дисимметрии с необратимостью времени подчеркивал в одном из своих последних писем с Соловков и П. Флоренский [21, с.93-94]. В термодинамическом плане дисимметрия суть неравновесность. Любая частица живого как бы поднята на некую высоту, с которой под воздействием энтропии непрерывно "падает", производя в своем движении внешнюю работу. Принцип устойчивого неравновесия Эрвина Бауэра фиксирует аналог дисимметрии и гласит: "Все и только живые системы никогда не бывают в равновесии и исполняют за счет своей свободной энергии постоянно работу против равновесия, требуемого законами физики и химии при существующих внешних условиях". Бауэр показал, что "вся энергия организма идет не на внешнюю работу, а на поддержание неравновесности, работа же совершается спонтанно” [4, с.92] (курсив наш. – В.Л., А.С.). Системы с подобными свойствами исследует в своих работах и И.Пригожин [13].

Черты существенной асимметричности присущи не только биологическим, но и социально-политическим системам. Наряду с равновесной, рацемической составляющей политические структуры обладают признаками неравновесности, дисимметрии. Даже в странах с канонической биполярной (m = 2) и, следовательно, в принципе симметричной политической структурой в большинстве исторических моментов наблюдается эмпирическое преобладание одной политической стороны над другой. Целому же ряду других стран присуще наличие не только переменного, но и постоянного ингредиента асимметрии в их политическом строении. Нет нужды специально доказывать принципиальную асимметрию однопартийных режимов (r = 1), отвечавшим на протяжении десятилетий коммунистическим государствам или таким странам, как Южная Корея, Тайвань, Сингапур, колониальный Гонконг. Для "полуторапартийной" системы Японии, существовавшей вплоть до августа 1993 г., было характерно постоянное преобладание правящей либерально-демократической партии над всеми оппозиционными вместе взятыми, включая основную из них – социалистическую (это выражалось в непреходящем электоральном перевесе ЛДП, в распределении мест в парламенте, в партийной принадлежности фигуры премьер-министра). В послевоенный период дисимметричны и политические структуры ведущих стран континентальной Европы.