Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев

Вода потеряла прозрачность, потекла быстрее. В мутной завесе дождя растворились берега, скалы, отроги. Всё исчезло. Только одни мы на камне под гневным небом, оглушённые непрерывным грохотом.

Я приподнимаю Василия, хочу сказать что-нибудь ласковое, утешить его, но спазма перехватывает горло, слова выпадают из памяти. Чувствую — снова мною овладевает страх. Он проникает в кровь, парализует волю. И нужна вся сила разума, вся его сосредоточенность, чтобы не поддаться ему. Нужно плыть, немедленно плыть! Пусть конец придёт в борьбе…

Я встаю. Немилосердо хлещет дождь. Река прибывает, давит на перекат, роет мелкий гравий, а волны, разбиваясь о камни, бросают на берег жёлтую вату пены.

— Что там? — спрашивает испуганно Василий и поворачивает голову навстречу помутневшему потоку.

— Успокойся!..

— Смотри, вода идёт! — и он неповинующейся рукой пытается поймать мою ногу. — Богом прошу, не бросай живым, убей лучше…

— Перестань, Василий, никуда я от тебя не поплыву.

Он жмётся ко мне. Мы оба боимся смерти. Оба хотим жить. Но власть стихии неодолима, и мы оба ждём её приговора.

Набегающие буруны уже захлёстывают камень. Скоро они накроют весь перекат…

Тучи уползают на юг, за отроги, вместе с громом. Дождь заметно слабеет. Косые лучи солнца, прорвавшиеся к земле, ложатся на омытые скалы. Мы оба до ниточки мокрые.

Мая прибывает. Достаю из-за пазухи дневник, хочу сделать последнюю запись. Раскрываю его. Дрожащая рука с трудом выводит: «Мы погибаем».

Как передать людям дневник? Эта потрёпанная, старенькая книжка — летопись трудных дней, наш прокурор, и наш защитник. В кармане оставить нельзя — вода обычно раздевает утопленников. Разве к ноге привязать?

Стаскиваю левый сапог, разрываю портянку и прибинтовываю дневник к ноге.

Река распухла, как будто присмирела, накрыла перекат. Плывёт мусор, мелкий валежник. Ещё несколько минут…

До слуха долетает шум. Вскидываю вверх голову. Взбивая воздух сильными крыльями, пугливо откачнулась от берега стая серых гусей, миновала кривун и с громким криком стала набирать высоту.

Дрогнуло сердце при виде вольных птиц. В их трубном кличе могучий призыв к жизни, ликующий голос свободы.

— Что же ты медлишь? — шепчет Василий.

— Может, большую корягу нанесёт, и мы поймаемся за неё…

Меня вдруг обнадёживает эта мысль. А что если действительно уплыть на коряге! Сбрасываю с себя в реку сапоги, фуфайку. Так будет легче держаться на воде. Но как взять с собой больного? Он поворачивает ко мне лицо, обтянутое иссиня-жёлтой кожей, со впалыми глазницами. Из их тёмной глубины смотрят малюсенькие глаза. В них то же самое, что и в крике гусей, — жажда жизни.

— Успокойся, Василий, я привяжу тебя к своему поясу, и мы поймаемся за наносник.

Снимаю ремень, привязываю один конец к ремню Василия, другой пристёгиваю к своей левой руке повыше кисти. Теперь мы связаны. Больной успокаивается, и его взгляд мякнет, словно он этого ждал.

Вода стала прибывать быстрее. Гуще понесло деревья. Они проплывали в одиночку и купами, но все на недоступном для нас расстоянии. Уже заливает камень. Я держу Василия. Оба в воде. Меня всего трясёт — нервы вышли из повиновения.

Из-за кривуна выплывает огромная лиственница. Вначале показалась вершина, унизанная обломками сучьев, затем ствол с корневищем. Дерево медленно разворачивается на повороте, нацеливается на нас. Мы ждём его. Будь что будет!..

Василий смотрит на меня совершенно бессмысленными глазами. Вижу, его правая рука шевелится, тянется к ножу. В этот момент слух поражает крик. Что бы это значило? Но мысль приковывает лиственница. Она наплывает на нас острой вершиной, точно рогатина. Остаётся метров сто… шестьдесят… сорок… И вдруг животный страх захватывает меня. Не могу сдвинуться с места. В нервном припадке прикусываю нижнюю губу, и острая боль пробуждает сознание.

Хватаю Василия, подтаскиваю к краю камня. Ни раздумий, ни страха. Лиственница рядом. В последнюю, роковую минуту ловлю обезумевший взгляд Василия.

— Ради бога не теряйся! — и меня подхватывает мутный поток.

Цепляюсь за первый попавшийся сук. Подтягиваю левую руку, чувствую слабину и с ужасом замечаю, что со мною нет Василия. Не могу сообразить, как это случилось. Ищу его ногами в воде, кричу.

Вижу, на левой руке болтается кусок перерезанного ремня. Когда же он успел это сделать?

С трудом перебираюсь на ствол. Оглядываюсь. Василий остался на камне. Хочу попрощаться, но рот не разжимается. Ничего не соображаю. Меня несёт по глубокому каньону, прикрытому лоскутом вечернего неба. Берега залиты водой. За поворотом лобовая скала. Лиственница со всего разбега ударяется в неё, застревает, вершиной разворачивается и перегораживает русло. Поток сносит меня, бросает в буруны. Бьюсь с течением, хватаюсь за мелкий наносник. Он не выдерживает тяжести, тонет. Судорога сводит ноги. Рукам всё труднее удерживать отяжелевшее тело. Начинаю захлёбываться. К счастью, меня наносит на очередную скалу, хватаюсь за выступ.

Течение помогает мне выбраться на карниз и кое-как закрепиться. Сижу, согнувшись, свесив ноги в воду. Нет ножа. Не помню, когда сбросил с себя гимнастёрку, и с нею уплыли спички. Не могу согреться, точно на мне ледяной панцирь. Весь дрожу. Вот, кажется, и последний приют на этой беспокойной земле!

Мимо несутся смытые паводком деревья, пласты земли. Вижу, на обломке тополя плывут три куличка. Они держат путь на юг, туда, где нас ждут друзья. За куличками, явно чего-то испугавшись, пробегает по воде выводок крохалей. Их нагоняет продолжительный крик. Кажется, я слышал его ещё на камне. Не от этого ли бегут крохали?

Гул надвигается непрерывной волной, всё ближе, яснее. Может, медведь попал в беду или сохатого придавило наносником?

Нет, кажется, человек кричит. Неужели Василий плывёт на валежнике и зовёт меня?

Хочу приподняться. Страшная слабость. И вдруг всё смолкает. Только река шипит, перетирая песок, да гулко стучат голыши, уносимые водой. Жду…

Не галлюцинация ли это?

— У-гу-гу! — снова доносится до слуха.

Вижу, из-за кривуна появляется силуэт полуголого человека. Он стоит во весь рост, работает шестом, правит саликом.

Я срываю с себя рубашку, машу ему белым лоскутом,

— Сюда, Трофим, сюда! — И могучий инстинкт жизни захватывает меня.

Дуновение ветерка кажется материнской лаской.

— Прыгай, иначе пронесёт! — доносится голос Трофима.

Меня ловит отбойная волна. Не знаю, откуда сила взялась: руки машут, ноги отгребаются, Хватаюсь закоченевшими пальцами за салик, и теперь никакая сила, даже смерть, не оторвёт их от бревна. Трофим помогает мне выбраться из воды.

Губы забыли, как складывать слова. Смотрю на живого Василия, на улыбающегося Трофима, и страшное ощущение близости смерти пропадает. Мы снова вместе. Нас несёт река. По небу пылает закат. Мимо бегут розовеющие скалы. Ко