Две вдовы Маленького Принца (СИ) - Калько Анастасия

- Да, Наталья Викторовна, - произнес вальяжный, - я тоже очень рассчитываю на ваше понимание. Семья Славы мне не чужая, и я забочусь и об их благе, а не только об успехе операции. Им будет безопаснее еще какое-то время оставаться в неведении. Вам пришлось все открыть потому, что вы - человек более доступный для конструктивного диалога и знающий специфику нашей работы. Скажите, что вы решаете? Я могу доложить "наверх" о возникшей накладке, если вы считаете нас лжецами и горите негодованием...

- И мне мало не покажется? Тормоза у машины испортятся на Обводнике или "снег башка попадет"?

- Иван Иванович! - в ужасе вскочил Вячеслав, из смуглого становясь белым.

- Но могу и не докладывать. На свой страх и риск. И если вы поведете себя неразумно, то подставите и меня, и Славу, и еще многих людей... Есть еще вариант: вы даете нам подписку о неразглашении, и я докладываю не о проблеме, а о добровольной помощи внештатного союзника... Вы ведь на самом деле помогли нам в случае с Мартиной Густавсон.

- Слава, я и без твоих пинков под столом понимаю, что придется дать... - Наташа поняла, как двусмысленно это прозвучало, и поправилась:

- Дать подписку и не нарушать ее.

***

- Поначалу, конечно, - сказал вальяжный, убрав Наташину подписку в кейс "Лэйкстоун", - ваша чрезмерная активность, Наталья Викторовна, вызывала у нас недовольство и опасение, что своими действиями вы можете нам помешать; насторожить преступников; спугнуть кого-нибудь из них... В итоге все же вышло так, как мы хотели. Вот только лавры человека, арестовавшего Евсеева, достались этому московскому фанфарону Мальцеву. Ценю отсутствие злопамятности у вас. После того, что вам пришлось вытерпеть несколько лет назад по его вине, вы сделали ему прекрасный новогодний подарок - поощрение за задержание такого важного преступника и внеочередное повышение.

- Я думала не о Димочкиных погонах, а о своем муже и о неписанном кодексе чести десантников: если кто-то грохнул твоего товарища, отомсти.

- Спасибо, Наташа! - обернулся стоящий у окна Вячеслав.

- А потом приехала Соня, чтобы подать заявление об увольнении из театра, мы встретились, и она рассказала мне о разговоре, который ты услышал в гостинице.

- Да... Я не сразу смог решиться поведать об услышанном. Понимал, что перехожу дорогу слишком мощной силе. Но и промолчать тоже не смог.

- Мы с августа вели разработку, - пояснил вальяжный. - А Евсеев, уже зная о том, что Слава в курсе его замысла, но еще не зная о моей старой дружбе с его отцом, начал через свою шайку пытаться уговорить, подкупить или запугать мальчика. Убедившись, что все это бесполезно, он обратился к Густавсон... И каюсь, мы упустили ее в "Ашане" на Боровой, позволили подойти слишком близко к Славе, и это чуть не стоило ему жизни.

- Стоило бы, если бы я нормально себя чувствовал, - сказал Вячеслав, - так мне стало плохо от первой же порции отравленной каши настолько, что я оказался в больнице. А так я бы еще и поужинал, яд накопился бы, и утром вызывать "скорую" было бы уже поздно... Да, когда ты уехала, я рассказал Соне о разговоре в гостинице на Гончарной.

- Ее рассказ только подтвердил мои догадки, возникшие, когда Лаврецкий обмолвился о том, как ты его отговаривал от гастролей на Ближнем Востоке. Ты не мистик, беседующий с духами, не пьяница, тусующийся с зелеными чертиками и пушистой белочкой и не псих с маниакальными страхами. Если ты убеждал Костю отменить гастроли, значит, у тебя были на то основания. А Костя, мать его во все точки, вместо того чтобы дотошно расспросить тебя и отменить спектакли в зоне боевых действий, отмахнулся и продолжал готовиться к поездке... Шоу маст гоу, идиот недоделанный! - выругала режиссера Наташа.

- Я не мог рассказать ему всего, что знал, - вступился за Лаврецкого Вячеслав, - поэтому мои аргументы и звучали так слабо и неубедительно. Немудрено, что он счел меня кликушей.

- Да, "для следствия это не аргумент"! - с горькой иронией пробормотала Наташа.

- Все забыть не можете? - посмотрел на нее вальяжный. - Я же вам тогда объяснял, почему нам пришлось прибегнуть к этой тактике.

- А я еще тогда все поняла.

На душе у Наташи были одновременно хаос - и опустошенность. Смятение чувств, радость при виде живого, но преображенного до неузнаваемости и все еще худого и изможденного после болезни Славы и от мысли, что Уланова сегодня освобождают из-под ареста и суд снимет с него все обвинения. Осознание того, по какому минному полю они ходили. Да еще и Беллу втянули. Подруга только 4 месяца назад стала матерью, а сейчас ее дочь едва не стала круглой сиротой. Борьба между чувством вины перед Виктором и неуправляемым чувством к Томилину. Горечь от того, что кукловоды, манипулирующие людьми, как ребенок - куклами, снова вторглись в ее жизнь и играли ею, как неваляшкой. Обида от того, что все страдания Славиных родных, Сони и ее, потрясение, постигшее Славиных коллег оправдывались благими намерениями - какими-то великими свершениями, делами государственной важности, государственной безопасностью, ради которой можно пойти и не на такие жертвы. И понимание того, что "Иван Иванович" по-своему прав. Его даже обвинить не в чем. Он спокоен, уверен в себе, ничего не отрицает, не спорит и на каждое ее обвинение у него готов хорошо аргументированный ответ. И что главное, подумав, она понимает: да, он прав, иначе было невозможно. Да, он прав, иначе будет только хуже всем. Да... На войне, как на войне. Наташа снова вспомнила пришедшую ей на ум у платформы песню. "В самом деле, окончен бой... и я ужасно устала. Как там: беру портвейн, иду домой..."

***

- Наташа, - сказал Вячеслав, когда они шли по ночной улице к остановке автобуса до Петербурга, - понимаю, что это глупый вопрос... Но сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

- Простить? За что? Ведь речь шла о жизни всей труппы, и наоборот, я бы не простила, если бы ты ничего не сделал, чтобы помешать несчастью.

- Но из-за этого страдала ты. А мне от этого очень больно, - он остановился и дотронулся до Наташиных плеч. - И твой муж оказался под арестом из-за нашей встречи в торговом центре...

- Тут уж виноват не ты, а один, хм, чудила, блогер, любитель сенсационных сюжетов фривольного пошиба. Однажды я его хорошенько напугала, когда он пытался сфотографировать меня на выходе из общежития, и он отомстил мне за это, отправив следователю запись вашей беседы в "Ашане". Но Фима быстро вывел этого Монте-Кристо из Уткиной заводи на чистую воду, и горе-графу пришлось изрядно повертеться, объясняясь со следователем.

В звенящей тишине уснувшего поселка их голоса звучали тоже тихо, приглушенно. Черное небо, белый снег, огромная луна и головокружительно чистый воздух - как же она отвыкла от всего этого в городе...

- А тут на самом деле очень даже неплохо. Теперь я понимаю, почему ты поехал ночевать сюда, а не на Ваську.

- Я ведь люблю тебя, Наташа. И никому не позволю причинить тебе зло.