Жуков. Портрет на фоне эпохи - Лаша Отхмезури

Боевое товарищество Жукова и Эйзенхауэра

Назначение на пост министра обороны вернуло Жукову международную известность. В 1955 году он отправился в Варшаву подписывать договор о создании военно-политического союза стран народной демократии, ставшего ответом на перевооружение Западной Германии, бывшей для СССР бельмом на глазу. Жуков лично составил текст договора вместе с Молотовым. В ходе этой поездки он встретился с Рокоссовским. Неизвестно, вышло ли их общение за рамки обмена протокольными улыбками. Судя по последующим действиям Рокоссовского и Конева можно понять, что их неприязнь к Жукову не ослабла. Через два дня «Тайм» посвятил Жукову передовую статью, в которой назвал его «героем единственного общественного института, пользующегося уважением народа,  – армии». Параллельно с укреплением социалистического лагеря Жуков поддержал Хрущева и Микояна (и выступил в этом вопросе против Молотова), когда те решили ослабить напряжение в Европе. Результатом этого ослабления стали вывод советских войск из Австрии (октябрь 1955 года) и возвращение Финляндии крупной военно-морской базы в Порккале (январь 1956 года). В обоих случаях Жуков видел только положительные стороны вывода войск: придание двум странам нейтрального статуса и сокращение коммуникаций.

Вопреки возражениям сторонника сталинской внешней политики Молотова, Хрущев предпринял попытку наладить отношения с титовской Югославией, прерванные в 1948 году. Передать свои намерения он решил через Жукова. 8 мая 1955 года тот подписал статью в «Правде», в которой подчеркивалась важная роль, сыгранная в победе над фашистской Германией Югославией во главе с Тито. Как и в отношениях с Эйзенхауэром, несмотря на все политические сложности, Жуков всегда демонстрировал искреннюю симпатию к людям, бывшим союзниками его родины в борьбе против Третьего рейха. Эта статья сыграла свою роль в потеплении отношений между Москвой и Белградом. В 1956 году, во время спора между Маленковым и Молотовым, с одной стороны, и Хрущевым – с другой, Жуков встанет на сторону последнего, подчеркнув значение имеющихся в распоряжении Тито двадцати дивизий в случае возникновения европейской войны. Молотов бросит в лицо Хрущеву обвинения в том, что тот «кланяется югославским фашистам», на что Хрущев попросит Молотова вспомнить о некоем договоре, подписанном с Риббентропом… В 1957 году, будучи с визитом в Югославии, Жуков проявит свое несогласие уже с Хрущевым и ЦК, которые, по его мнению, слишком прислушивались к Мао Цзэдуну и в результате этого отдалялись от Югославии[801]. Жуков всегда уделял особое внимание Европе, как главному театру холодной войны. Возможно, что он помнил упущенный в апреле 1941 года шанс заключения союза Москвы с Белградом и Афинами против Гитлера.

Большим выходом Жукова на международную сцену стала его поездка в Женеву, где 18–23 июля 1955 года руководители четырех союзных держав встретились впервые после окончания Второй мировой войны. В советскую делегацию входили Хрущев, Булганин, Молотов и Жуков. На повестке дня стояли острые вопросы: безопасность в Европе, разоружение и развитие отношений между Востоком и Западом. Хрущев возлагал большие надежды на прекрасные личные отношения, сложившиеся между Жуковым и Эйзенхауэром, ставшим президентом США[802]. Чтобы оживить воспоминания о 1945 годе, Никита Хрущев, сразу по прибытии в Женеву, сообщил Эйзенхауэру, что дочь Жукова недавно вышла замуж. На следующий день, перед открытием заседания, американский президент вручил советскому маршалу транзисторный радиоприемник для его дочери, а ему самому подарил авторучку с выгравированными на ней словами: «От президента США товарищу по оружию». Жуков удивил Эйзенхауэра новым тоном. «В Москве не думают о войне с Америкой,  – заявил он 20 июля.  – Советский Союз не думает также нападать на какие-либо европейские страны. Такая война ему не нужна. Я сыт войной по горло. Советское правительство считает своей главной задачей поднять благосостояние советского народа. Я могу заявить об этом со всей ответственностью и хочу, чтобы вы поверили, что дело обстоит именно так»[803]. Разумеется, в других разговорах с главой американского государства он поиграл ядерными мускулами, но тут же пояснил, что они существуют только потому, что «мы не хотим повторения 1941 года». Жуков знает, о чем говорит; он отнюдь не уверен в том, что Эйзенхауэр понимает почти биологическую необходимость сохранения мира. Америка неплохо нажилась на мировой войне, увеличив национальное богатство на две трети и потеряв убитыми 400 000 человек. А родина Жукова опустошена войной, лишилась трети своего довоенного достояния и потеряла убитыми в семьдесят раз больше, чем Америка.

Добрые личные отношения между двумя старыми солдатами не спасли конференцию от провала. Хрущев даже увидел, что его хитрость обернулась против него. На переговорах Эйзенхауэр предложил политику «открытого неба», позволяющую одной стороне совершать инспекционные полеты над территорией другой, чтобы своевременно заметить возможную угрозу. Вопреки мнению Хрущева и других членов советской делегации, даже не посоветовавшись с ними, Жуков поддержал предложение Эйзенхауэра[804]. Этот неожиданный инцидент позволит Чарльзу Болену, занимавшему в то время пост посла США в Москве и тоже присутствовавшему на переговорах в Женеве, написать в своих воспоминаниях: «[Маршал] сильно отличался по характеру от хитрых большевистских вождей. Он проявлял терпимость, даже уважение к Соединенным Штатам, и у меня нет никаких сомнений в том, что его симпатия к генералу Эйзенхауэру была искренней, а не изображаемой для какой-то цели»[805]. Высказанные маршалом в частных беседах и зафиксированные КГБ суждения о жизненно важном значении для СССР американских поставок в годы войны позволяют сделать вывод о том, что американский посол, возможно, не ошибся. Также Болен рассказывает в своих воспоминаниях, насколько его поразило страстное желание Жукова начать ядерное разоружение. Данное им описание внешности Жукова стало для заокеанских читателей образцом «хорошего русского», противопоставляемого отвратительным кремлевским политиканам: «С солдатской выправкой, коренастый, крепкий, словно русский дуб, он имел слегка сангвиническое сложение и светло-голубые глаза. У него была обаятельная улыбка, но держался он очень сдержанно, особенно с иностранцами»[806].

Жуков действительно отличался от кремлевских правителей. В отличие от Булганина и Хрущева он никогда не напивался. Никогда не рассказывал похабных анекдотов, а Хрущев позволил себе это даже на официальном приеме в беседе с миссис Эйзенхауэр[807]. Это отличие замечали и русские наблюдатели, особенно женщины. Знаменитая певица Галина Вишневская, жена виолончелиста Мстислава Ростроповича, рассказала в своих воспоминаниях о состоявшейся в июне 1955 года встрече с Жуковым на даче у Булганина: «…Слово „прием“ тут не подходит… Нет, это была наша родимая, нормальная русская пьянка. Собрался здесь очень тесный круг гостей – члены Политбюро, их семьи, несколько маршалов. У всех – беспородные, обрюзгшие лица, грубые голоса, простецкое, вульгарное обращение между собой. […] Женщины – низкорослые, полные, больше молчат. […] Подняла голову и встретила пристальный взгляд – Жуков. Он сидел недалеко от меня и, видно, давно уже наблюдал за мной. В генеральском мундире, без орденов. Средних лет, коренастый, крепко скроенный. Сильное лицо с упрямым, выдающимся вперед подбородком. Наверное, он единственный за весь вечер не проронил ни слова, я так и не услышала его голоса – все сидел и молча всех оглядывал (и было что ему вспомнить!). Вдруг сорвался с места, схватил меня и вытащил на середину комнаты – плясать «русскую». Ну и плясал! Никогда не забуду – истово, со злостью, ни разу не улыбнулся. Уж я стараюсь перед ним – и так, и этак, а он только глядит перед собой и ногами в сапогах будто кого-то в землю втаптывает. И поняла я тогда, что русские люди не только от счастья, но и от ярости плясать умеют»[808].