Неистребимый. Трилогия - Сергей Зайцев

Никсард спал прямо в одежде, на спине, поверх так и не разложенного одеяла, лишь скинув свои довольно странной формы башмаки на пол да повесив на стул серый плащ. «Вот засранец, – недовольно подумала Тай, разглядывая эту картину, – стоило ли свою комнату отдавать. Знала бы заранее, что он так поступит, рядом с дракхами под навесом постелила бы».

Тут она почувствовала, что с засферником что-то не так, и подошла вплотную к кровати. Его тело было странно неподвижным, а дыхание столь тихим и незаметным, что его можно было принять за покойника. Тай обеспокоенно тронула его за руку и отдернула пальцы, словно обожглась, – кисть Никсарда была ледяной, окостеневшей. Даже у покойника не бывает таких холодных рук. Мысли Тай заметались, как стая вспугнутых хронков. Случилось то, чего она никак не ждала так скоро, ведь вечером гость выглядел вполне прилично. Но думала она недолго, так как по натуре обладала решительным характером:

– Доник! Бери его под мышки, а я за ноги.

– Зачем?

– Ты что, сам не видишь? У него окочун начался! Его теперь только вода спасти может. Да быстрее же, увалень ты неловкий!

До бармена наконец дошло. Он приглушенно охнул, торопливо поставил светильник на пол и сграбастал чужака за плечи. Вместе они подхватили его и потащили к выходу. Одеревеневшее тело казалось странно легким, почти невесомым, словно эта ночь вытянула из него всю влагу. Но виновата, конечно, была не ночь, а Закон Равновесия, столь неожиданно и неотвратимо предъявивший на чужака свои безжалостные права…

Дальнейшее запомнилось Тай каким-то кошмаром из отдельных сцен.

Она помнила, как, наталкиваясь на стены коридора в кромешной тьме и вполголоса переругиваясь, тащила с Доником постояльца к выходу из трактира. Как они вместе затаскивали его в седло черного зверя, к этому времени все-таки успевшего повалить навес, но сразу присмиревшего при появлении хозяина, а заспанная служанка, толстушка Лайна, выбежавшая на шум, охала и ахала рядом, добавляя сумятицы, пока Тай ее не прогнала. Как без спроса позаимствовав дракхов у своих постояльцев, торопливо, но бесконечно долго ехали к пристани по еще ночному городу и придерживали Никсарда с двух сторон, бесчувственное тело которого так и норовило свалиться под копыта. Как, усталые и запыхавшиеся, будили хозяина единственного плоскодона, оказавшегося в эту пору у пристани, как пытались объяснить ему, хмельному и сонному, в чем дело, и как Тай, отчаявшись, в конце концов заплатила четверную цену за рейс, побудив сразу протрезвевшего лоханщика к активным действиям. Помнила, как вдвоем с Доником укладывали подопечного на жесткий топчан в отведенной каюте. Как плоскодон отчаливал от пристани, а Доник махал ей с берега рукой, удерживая в поводу двух так выручивших их дракхов, как хлопали наполняющиеся ветром широкие, спешно поднятые командой судна паруса. И как Тай, заперев дверь, с остро ноющим от беспокойства сердцем, скинув сапоги и ксомох, легла на топчан к засфернику, укрывшись его плащом, захваченным из трактира вместе с башмаками в походной сумке, и тесно прижалась к нему всем телом, с отчаянным и твердым намерением его отогреть. Последняя ее мысль была о том, что теперь она уже точно не уснет и будет так мучиться, ворочаясь с боку на бок, пока засферник не придет в себя… Если вообще придет, если уже не поздно… Но спасительный сон пришел и смежил ей веки, избавив на время от душевных терзаний и тяжких забот, так неожиданно свалившихся на ее хрупкие плечи.

17. Недоброе утро на пристани

Светало медленно, как всегда, но тумана над водой сегодня не было. Сквозь щели дощатого настила было видно, как внизу об опоры лениво плещутся мелкие волны, образуя вокруг них узкую коронку мутной белой пены. Вдали, в серой утренней дымке, тихо таяло небольшое приземистое судно – это плоскодон удалялся от недавно покинутой пристани. Было холодно.

Михкай сдернул шлемник и ожесточенно почесал нестерпимо зудевший затылок, бормоча под нос ругательства. Летом он любил плескаться в теплой прибрежной воде Великого озера, но зимой его в ледяную темную воду и палкой не загонишь, от одного вида в зябкую дрожь бросало. Посещение бани же, по его мнению, стоило слишком дорого, и он бывал там не чаше раза в две-три декады, предпочитая мучиться от чесотки, как сейчас, но не тратить с трудом заработанные на этой проклятой работе маны. Михкай работал смотрителем пристани уже много лет и каждое ночное дежурство не переставал клясть свою незавидную долю – только ради того, чтобы занять чем-то голову, не обремененную особыми умственными усилиями. Особенно сильное словоизвержение случалось тогда, когда кругом царила тьма, разгоняемая лишь факелами, и где-то рядом бродили разные страхи. Но сейчас, слава Создателю, уже наступило утро.

Снова нахлобучив шлемник на нечесаные космы волос, Михкай поддернул вечно сползающие штаны, глянул на далекую уже корму уплывающего «Висельника», бегло осмотрел широко разбросанные портовые постройки, посторонних не обнаружил и решил, что можно пойти погреться в свою любимую будку, что одинокой свечой торчала на левом конце пристани. Над короткой, черной от сажи трубой вился легкий дымок – дрова еще не прогорели, в будке сейчас должно быть тепло и уютно. Кому эта пристань нужна, чего за ней смотреть? Ну, уплыли эти ранние пташки и уплыли, так нет, по правилам надо проводить, последить за порядком, а чего следить? Воровства в Абесине не водится, как в макоре у кордов, приезжих нынче мало, по трактирам гостят да в подушку сопят… Нормальные люди сны сладкие досматривают, вот а он бродит тут, словно лысун.

Зябко передернув плечами, Михкай побрел к своей будке. Не к добру поминать этих тварей ночных, злобных и до кровушки живой охочих. Хоть здесь в его работе смотрителя какой-то прок – в городе, бывает, по улицам лысуны всю ночь шастают, до самого утра, чтоб после в свой поганый лес убраться, жрут всякий мусор да разных животных домашних, за коими хозяева недоглядели… бывает, и хозяев, за которыми недоглядели хозяйки… Вот, а на пристани ни разу не показывались. Воды не любят, от запаха воды у них в чутком носу свербит. Прям как у нубесов, хотя те вроде как без носов… Михкай остановился возле будки, чихнул, кляня про себя сырость, взялся за ручку двери.

Сзади неторопливо забухали копыта, глухо тараня доски причала.

Вот утро беспокойное, кого там еще несет? Михкай недовольно обернулся. И враз забыл о своем беспокойстве. Потому как обомлел. К краю каменитового настила, где плескалась темная зимняя вода, медленно двигался громадный всадник, словно собирался пуститься вплавь. Черный великан на огромном черном дракхе. Тело скрывал плащ, голову – капюшон. Но было в его облике, пусть и скрытом одеянием, что-то непередаваемо жуткое. Инстинктивно чувствуя, что его появление не к добру, Михкай замер, где стоял, словно норогрызка, почуявшая парскуна. Рука так и прилипла к дверной ручке.