Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 3 - Александр Солженицын

Да и что на Румынском фронте можно делать?

Он только мог присоединиться к кому-то крупному и сильному.

Но вот – и Лечицкий не собирал таких. Западный фронт – на уровне Москвы! – мог быть таким центром действия! – но вот Лечицкий не брал его.

Вчера весь день стоял туман, над городишкой Романом, а сегодня подул совсем тёплый ветер, туман сдёрнуло, под солнцем и небом открылся Серет и степь за ним в сторону Ясс – нигде уже ни клочка снега, и только чёрные-пречёрные плодороднейшие поля, ждущие семян, и такие же чёрные взмешенные дороги, по которым проехать совсем невозможно. На несколько дней вся Девятая армия потонула в этом море грязи. Но каждый, кто становился пощуриться под солнцем и принять этот обещательный ветер в лёгкие, – узнавал вокруг и в себе каждогоднее, каждый год удивляющее ликование весны – толчком в грудь, вмещающее в нас сноп радости, самоуверенности и надежд.

В такую погоду, и чувствуя себя молодым – нельзя не верить в успех.

И в этот солнечно-голубой день – пришла Воротынцеву телеграмма из военного министерства. Не от самого Гучкова, но от помощника его, генерала Новицкого. А содержание – захватывало дух: немедленно прибыть в министерство получить назначение с большим повышением!

Такая телеграмма может прийти офицеру – раз в жизни. И не в каждой жизни.

Да Воротынцев, признаться-сказать, и ждал такой телеграммы. И даже удивлялся, почему не шлют: обиделся на него Гучков?

Воротынцеву, в его разряде командира полка, повышением было бы – получить дивизию и генеральский чин. А – большим повышением? Сразу корпус?…

Или… революция чудит… или – даже Армию потом вскоре?

Всё может быть, когда прежние начдивы и комкоры начали сыпаться как сосновые шишки.

«Дорогу независимым!»… На этом тезисе ведь и было их совпадение с Гучковым. Об этом и мечтали: сменять по непригодности, а не по старческой только болезни. Это и обличали: загромождение командных постов засидевшимися стариками.

Головокружительный соблазн.

Выбор – целой жизни…

Какой выбор? Да, конечно, я согласен! Кто может быть не согласен?

А Лечицкий сказал: не время сейчас возвышаться.

Но и именно – время! Но и важней всего – управлять событиями сейчас!

Но если Лечицкий не видит силы в Главнокомандовании Фронтом – то что может сделать корпусной? Получить от Гучкова корпус, – а с чего он окажется крепкий и стойкий?

И потом: идти сейчас к Гучкову – значит и служить этой самой революции? Разве Гучков позовёт – противодействовать ей? Он же сам – петроградская власть.

Но революция – это событие слишком огромного масштаба, чтоб его безошибочно разглядеть изблизи. И из революций тоже выходили могучие государства, на века.

Могут быть ещё разные, разные повороты к лучшему, там дальше увидим?…

Но что, вот, сразу близко видно: Временное правительство, которому так бы естественно выйти из войны, – безмозгло кричит о новом приливе сил и о войне до победы.

И – сами же при этом разрушают армию.

На что ж они надеются?…

Продолжать войну? – уже в прошлом году это было преступно перед русским народом. Сегодня – это стало и безнадёжно. После того как отпробовали шипучего комитетского напитка – кто ж вернётся в старый строй? Теперь-то, после революции, – продолжать войну самоубийство.

Теперь долг – не переть на войну, не жалея лба, – но спасти народ в час его охмеления.

Да вот: как Гучков допустил эту «Декларацию прав солдата»? Он возвышает энергичных офицеров – и он же разваливает армейские уставы? И чего он ещё наворочает?

И какой же смысл возвышаться по куче, которая рушится?

А в этих комиссиях – поливановской, Военной – однако, кто и налип, как не младотурки же?…

Нет, пути расходятся. Это был самообман, будто и Воротынцев состоял в той компании. Как будто все едино хотели разумных армейских реформ. А они, вот, готовы и на развал.

Новицкий, подписавший телеграмму, – генерал-писатель, большой любитель изъяснять военную жизнь пером. Сейчас, когда больше всего нужна пропаганда, конечно, ему и быть при военном министре. Он ещё из юнкеров был разжалован за политику, потом всё же прошёл курс. А недавно был отставлен от бригады: что она по его вине понесла потери газовой атакой.

Как всегда жаждал Воротынцев высокого назначения! И вдруг сверкнуло – внезапное, небывалое!

Но – не от тех.

Но – не в то время.

Нет, не должность важна при революции. А – реальная возможность делать дело.

Однако в штабе Девятой армии теперь уж вовсе не остаётся делать ничего серьёзного.

Ставка! Вот единственное место, которое может противостоять и развалу от правительства, и развалу снизу. Единственное место, независимое от Петрограда и само себе командующее.

Единственное место, где может завязаться армейское сопротивление красному Петрограду. Если уж не в Ставке – то где ж ещё?

Или, всё-таки, принять вызов Гучкова?

С какой решимостью – отшвырнуть?… Ведь на корпусе вскоре – и генерал-лейтенантский чин! А в Ставке – ничто, какая-нибудь жалкая должность?

Выбор честолюбия: да, безусловно ехать к Гучкову! Сейчас же – согласие, и выезжать!

Как вот подсохнет.

Выбор реального дела: только Ставка! Нервный узел.

Не может быть, чтоб уже всё было без поворота проиграно!

Во всякой стеснённой задаче, если всматриваться в неё пристально и со свежестью, можно увидеть решение – и даже достаточно простое, неожиданное.

И есть – азарт опасных положений!

Сказал Лечицкий: революцию не перехитрить?

А может быть, всё-таки, есть такой способ?

Да не может быть, чтоб не оставалось никакого выхода! Так не бывает ни на войне, ни в природе.

646

И снова катили торжественные валы революции! И снова текли и текли праздничные войска к Государственной Думе!

Позавчера пришёл из Нового Петергофа гвардейский артиллерийский дивизион – и притащил за собой 12 тяжёлых пушек. И с оркестром и со всеми плакатами хлынул на ненадёжные полы Екатерининского зала, к счастью не пытаясь втянуть с собой и пушки – они все двенадцать остались на Шпалерной, грозною народною защитой Государственной Думы. Но ещё стояли в Екатерининском артиллеристы – как уже подошёл к дворцу, мешая строй из-за пушек, – гвардейский Литовский батальон. Пока разобрались, вывели одних, ввели других, произнесли речи перед литовцами (и Родзянко опять, но и Чхеидзе опять), – доложили, что снаружи подошёл 180-й запасной полк. («Тех, кто предавал народ, – под народный суд!»)

Уже так много было полков, желающих выразить преданность, что не все могли пойти по круговороту Таврический дворец-Дворцовая площадь, но кто куда успел. С Дворцовой площади доносили по телефону, что там в этот день Корнилов принимает парад и митинг сразу двух пулемётных полков перед отправкою их в Ораниенбаум. (Уже который день пулемётные полки ходили в разные места Петрограда и прощались.)

Вчера привалил к Государственной Думе запасной батальон гвардейского Петроградского полка – с полуистлевшим георгиевским знаменем, простреленным в турецкую кампанию, и красной лентой: «Доверяем Временному правительству». Родзянко в это время не было в Таврическом; Чхеидзе, на этот раз не «генерал», а «солдат от народного доверия», воспользовался и звал зорко следить за шагами Временного правительства. А к Измайловскому батальону Родзянко поспел, и выборный полковник произнёс здравицу: «За мудрого честного вождя Родзянко!» – и обоих понесли на руках.

Однако высшего ликования шествия полков достигли сегодня! Феерически повторялась незабываемая картина революционных дней! Колонны войск забили всю Шпалерную, завернули на Потёмкинскую и дальше вокруг Таврического сада – и по несколько часов ожидали впуска во дворец, многие сидя на снегу, а то и лёжа, ружья везде составлены в пирамидки.

Первым пригарцевал 9-й запасной кавалерийский полк, сам себя назвавший «1-м кавалерийским полком республиканской армии», – это название они и везли на пиках первой шеренги.

Сразу же за ними пришёл лейб-гвардейский Московский, и тут же за ним – лейб-гвардии Преображенский.

Так и забили улицы – хотя и это был не конец: дальше пришли пешком из Петергофа, потом 2-й балтийский флотский экипаж и, уже к вечеру, – гвардейский экипаж. А в 8 часов вечера, уже в полной темноте, – дошагал из Красного Села 176-й полк.

И все дожидались очереди войти в Екатерининский зал и тут держать митинг. Законное желание! (Хотя и утомительное.)

И выступали, выступали, чередуясь, то думские депутаты, то члены Совета. Сам Родзянко берёг свои силы, чтобы выступить перед экипажами, тем и другим. Вот вливались в зал и чёрные шинели. (У гвардейцев на знамени с одной стороны изображён крестьянин, «земля и воля», с другой – кузнец с наковальней и «да здравствует свобода».) Второй Балтийский экипаж Родзянко убеждал терпеливо ждать воли Учредительного Собрания, которое и ответит на все вопросы, волнующие русский народ. Но тут же влез от московского совета депутатов: что моряки – революционный авангард и выдвинули лейтенанта Шмидта, и отстоят теперь свободу, которая пока завоёвана лишь наполовину.