История рода Олексиных (сборник) - Васильев Борис Львович

Он тотчас же вернулся в первый двор и поднялся на крышу. Отсюда хорошо были видны парламентеры: трое всадников и пеший, державший в руках казачью пику с белой тряпкой. Увидев коменданта, пеший начал усиленно размахивать тряпкой, но Штоквич не торопился с ответом, внимательно разглядывая всадников. Один из них, в белой черкеске с ослепительно вспыхивающими на солнце золотыми газырями, выделялся не только одеждой, дорогим оружием и кровным, белой масти аргамаком: в посадке его было нечто привычно властное.

— Видать, набольший ихний, — сказал Штоквичу казак из охранения, расставленного по стенам. — Паша или князь, а, ваше благородие?

— Это — Шамиль, — сказал Штоквич. — Старший сын великого имама. Приготовь лестницу, видишь, гости пожаловали.

Раньше Гедулянова на крыше оказался Пацевич. Узнав о парламентерах, полковник примчался в крайнем возбуждении.

— Что, парламентеры? — задыхаясь от быстрого подъема, спросил он. — Вот видите, я же говорил, я говорил. Надо принять с честью, надо распорядиться…

— Господин полковник, — Штоквич сквозь зубы цедил слова, не глядя на Пацевича. — С момента вчерашнего совещания вы — частное лицо. Из уважения к вашему званию я разрешаю вам присутствовать при разговоре с парламентерами, но если вы…

— Ваш тон возмутителен, капитан!

— Если вы, — холодно продолжал комендант, — хоть раз вмешаетесь в переговоры, я отправлю вас под арест без всякого промедления.

— Вы… Вы ответите! — полковник затрясся. — Полевой суд. Суд.

— Я не меняю решений, господин полковник. Надеюсь, вы хорошо поняли мои слова и вам не придется проследовать под конвоем на глазах у всего гарнизона.

Штоквич нарочно говорил громко, чтобы слышали стоявшие поодаль казаки. А сказав, замолчал, продолжая смотреть на Шамиля, и Пацевич напрасно что-то шипел за его плечом.

Наконец пришел Гедулянов, сопровождаемый юнкером. Проскура, молча откозыряв Штоквичу в знак исполнения приказаний, отошел к казакам, а Гедулянов, не обратив никакого внимания на Пацевича, подошел к парапету.

— Ага! — значительно сказал он.

— Вот именно, — подтвердил Штоквич. — Сбросьте парламентерам лестницу, юнкер.

Поднимались трое: один из верховых остался с лошадьми. Гази-Магома Шамиль лез первым, легко справляясь с ускользавшими из-под ног ступеньками; за ним следовал молодой джигит в черной черкеске с серебряными газырями, а пеший — он был старше, задыхался и явно побаивался высоты — далеко отстал от них.

Шамиль спрыгнул с парапета, коротко кивнул, небрежно коснувшись рукой газырей, и молча остановился перед Штоквичем. К нему тут же присоединился джигит в черной черкеске, поклонившийся русским с изящной восточной вежливостью, а последний, пыхтя, все еще полз наверх. Проскура помог ему перебраться на крышу.

— Имею высокую честь представить русским господам офицерам генерал-лейтенанта свиты его величества султана Гази-Магому Шамиля и его адъютанта князя Дауднова, — задыхаясь, торопливо выговорил запоздавший. — Я есть переводчик Таги-бек Баграмбеков.

Штоквич, Гедулянов и Пацевич молча поклонились. Гази-Магома что-то негромко и быстро сказал переводчику.

— Являетесь ли вы, господа, вождями гарнизона или их полномочными представителями?

— Я — командир гарнизона капитан Штоквич. Мой заместитель — капитан Гедулянов, — сказал комендант, сознательно назвав себя командиром и не представив Пацевича.

— Мы прибыли с мирными предложениями, — сказал Таги-бек Баграмбеков, доставая из кармана бумагу и разворачивая ее. — Разрешите зачитать вам предложения, составленные лично его превосходительством генералом Шамилем. — Он откашлялся и начал читать, нарочно произнося слова так, как они были написаны, хотя до этого говорил по-русски вполне правильно: — «Севодни мы присланы здесь из поручения правительства его величества султана для уверения вас, что в моей личности может сложить оружие ваш гарнизон, и уверяю вас, что вся ваша личность будет обеспечена, а вчерашний поступок здешних жителей будет строго наказан и вперед ничево подобного не повторится, и я все мои средства употреблю вас честно сохранять от всех худых последствий. Генерал-лейтенант свиты его величества султана Шамиль».

Закончив чтение, переводчик с поклоном передал бумагу Штоквичу. Документ оказался составленным на русском языке, полную безграмотность которого и продемонстрировал при чтении Баграмбеков. Комендант заметил, какой злой и презрительной насмешкой блеснули на миг глаза переводчика при чтении, и понял, что демонстрация эта была отнюдь не случайной. Вместе с Гедуляновым он еще раз внимательно перечитал это безграмотное письмо (Пацевич тоже пытался прочесть, но Штоквич не шевельнулся, а из-за его плеча полковник мало что увидел); затем Штоквич неторопливо спрятал документ в карман и сказал, обращаясь к Шамилю:

— Разве ваш великий отец не говорил вам, что русские берут крепости, но никогда не сдают их?

Шамиль невозмутимо молчал, пока переводчик не закончил перевода. Потом воздел ладони к небу.

— Все — в руках аллаха, — пояснил Таги-бек Баграмбеков.

В этот момент юнкер Проскура, смело тронув коменданта за плечо, громко доложил:

— Извините, господин капитан, весьма срочное дело. Соблаговолите отлучиться со мной.

— Что такое, юнкер? — резко спросил Штоквич. — Я веду переговоры, извольте не мешать и знать свое место.

— В гарнизоне — чрезвычайное происшествие, — продолжал рапортовать юнкер. — Я еще раз прошу извинения у господ офицеров и настоятельно прошу уделить мне минуту для важнейшего дела, кое никто, кроме вас, решить не может.

— Черт знает чему вас учили в училище, — ругался Штоквич, следуя тем не менее за Проскурой. — Каким бы ни было происшествие, а вы получите выговор.

Юнкер отвел коменданта за ближайший поворот, обернулся и протянул скатанный в шарик клочок бумаги.

— Читайте, господин капитан.

Штоквич с недоумением посмотрел на худого, с бледным, чахоточным лицом юношу и осторожно расправил бумажку.

«Фаик-паша стоит на Диадинской дороге. Шамиль не имеет артиллерии. Его задача: прорваться на Кавказ и вновь объявить Газават под знаменем пророка. Курды без него не пойдут».

— Тут нет подписи. Откуда эта записка?

— Мне сунул ее переводчик, пока я помогал ему подниматься. Прошу простить, но я прочел ее, и мне она показалась важной.

— Благодарю, юнкер, — тихо сказал Штоквич. — Об этом — ни слова. Никому.

Поскольку Штоквич ушел, а парламентеры невозмутимо молчали, полковник Пацевич счел возможным кое-что уточнить. Объявив себя представителем высшего командования, он попросил гарантий, обеспечивающих почетную капитуляцию.

— Мне кажется, господа, что, если вы не потребуете сдачи знамен, оставите офицерам личное оружие и обеспечите нас сильным конвоем, мы самым серьезным образом оценим ваши предложения.

Баграмбеков почему-то не переводил, пауза затягивалась. С неудовольствием посмотрев на своего переводчика, Шамиль сам ответил полковнику:

— Я лично отберу конвой. Я гарантирую…

— Я тоже гарантирую конвой полковнику, — резко перебил Штоквич, быстро подходя к ним. — Причем казачий, с сорванными погонами и руками за спиной. Юнкер Проскура!

— Я умоляю, — побледнев, шепотом сказал Пацевич. — Не позорьте меня, капитан.

— Будьте готовы исполнить мое приказание, юнкер, — холодно сказал комендант. — Что же касается ваших предложений, господа, то я не нахожу в них смысла. Мой гарнизон в надежном укрытии, обеспечен боевыми припасами, водой и продовольствием, а вы — перед стенами и, увы, без артиллерии. Счет, как видите, в мою пользу, но я готов проявить благородство. Вы, генерал, без промедления усмиряете курдов, загоняете их обратно в горы и приводите к полной покорности. Затем ваши головорезы складывают оружие, а вы лично на коленях умоляете простить вам измену собственному честному слову, которое вы дали когда-то моему государю. — Шамиль дернулся, — как от удара, намереваясь что-то сказать, но Штоквич жестом остановил его. — Если вы исполните это, я постараюсь сохранить вам жизнь.