Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

Он не скупился на обещания и с упорством маньяка повторял пустые, ничем не подкрепленные слова о свободе, равенстве и братстве, слова, которые уже бессчетное количество раз произносил он в дни своего страшного правления. Он не понимал, что ложь, прежде служившая ему силой, теперь превратилась в его слабость. Он рассчитывал на слишком короткую память народа и писал так, будто только что получил власть и никто не знал его прежнего кровавого правления. Ему и в голову не приходило, что слова его о свободе и братстве вызывают в народе только отвращение к нему — изолгавшемуся правителю и ненависть, завещанную живым тысячами казненных. Слова эти в его устах давно уже потеряли всякий смысл, как стеклянная ширма, за которой попытался бы спрятаться вор.

Все обдумав и все решив, Колчак вызвал дежурного адъютанта.

— Мы меняем маршрут, — сказал он. — Прикажите начальнику станции немедленно отправить наш поезд на восток, в Омск… Пусть предупредит по линии, чтобы не было никаких задержек.

Через пять минут поезд Колчака был отправлен на восток. А этой же ночью через станцию проследовал другой воинский штабной поезд. Под усиленной охраной верных людей уезжал к Тихому океану оскорбленный и униженный Гайда.

3

К середине июля передовые полки красных, миновав пограничный столб Европы и Азии, приближались к Екатеринбургу.

Батальон, в котором служил Василий Нагих, двигался в авангарде. Белые войска, пользуясь темнотой, оторвались, и встречу с ними красноармейцы ожидали уже под самым городом.

Ночь была темная и душная, как перед грозой.

Василий вместе с уральцами, знающими местность, попал в походное боевое охранение. Дорога пролегала лесом. Справа и слева поднимались темные стены ельника, и небо было скрыто сплошными тучами.

Василий прислушивался к ночным шорохам леса и вглядывался вперед, где в темноте скрылись разведчики и дозорные.

Красноармейцы шли быстро. Многие из них в минувшие пятьдесят два дня с боями преодолели уже триста пятьдесят километров, но никто сейчас не чувствовал усталости. Большинство были екатеринбуржцы, а впереди был Екатеринбург.

Василий тоже считал себя екатеринбуржцем и даже заявил об этом, когда назначали боевое охранение — в Екатеринбурге была Наталья. Он, так же как другие, торопился попасть в город, и за каждым поворотом дороги ему чудился верхисетский пруд, за ним трубы завода и дальше рабочий поселок, где недалеко от площади стоял маленький домик Василисы Петровны, домик с тоненькой рябиной под окнами.

Василий вглядывался в темноту, напрягая зрение до боли в глазах, но лесу казалось конца и края не было — за каждым очередным поворотом дороги поднимались все те же высокие темные стены елей.

— Темень-то, прости господи, — проворчал Василий. — К городским заборам подойдешь, а города, поди, и не приметишь. Огней сейчас они не держат, огни погасили…

— Не иначе, погасили… Война темноту любит… — сказал идущий рядом красноармеец и вздохнул.

Василию представилась маленькая комнатка в домике за палисадником и Василиса Петровна с Натальей у темного окна.

— Далеко еще? — нетерпеливо спросил он.

— Чего это? — не поняв, переспросил красноармеец.

— Шагать-то далеко? Город, спрашиваю, далеко?

— А кто его знает… Не шибко же, однако, далеко… Вот торфяники минуем, там и город.

— Верст сколько?

— Верст? Не скажу…

— Не скажу… — передразнил Василий. — Эх, вы, весь свой век здесь живете, а местности не знаете.

— Лес ночью везде одинаковый, примет не различишь, — сказал красноармеец, хотел еще что-то прибавить, но осекся.

Вдалеке, там, где должен был находиться невидимый город, взметнулся в черное небо огненно-красный клубок, расширился, на мгновение залив все розовым светом, и погас. Перед глазами Василия, как видение, промелькнули на желтой дороге дозорные, метнулись вверх острые черные вершины елей, и уже во вновь наступившей темноте он услышал глухой удар взрыва.

— Город рвут… — сказал кто-то позади.

Ему никто не ответил. Красноармейцы без команды прибавили шаг. Шли молча. В тишине леса глухо раздавалась дробная поступь растянувшихся цепочкой людей.

Опять, как вспышка молнии, новый взрыв в городе осветил желтую дорогу, и опять в темноте раздался глухой удар. И вдруг небо на востоке чуть засветилось красноватым огнем, словно в ночь пришла утренняя заря. Огонь на востоке ширился, делался ярче, поднимался ввысь и скоро стал багровым заревом в полнеба. Зарево было огромным, и Василию казалось, что пламенем охвачен весь Екатеринбург.

— Не успели, — сказал кто-то. — Спалят город…

Теперь зарево освещало дорогу. Лес сразу поредел, стоял, как в дыму или в плотном красном тумане. И чудилось, что этот-то красный туман и раздвинул деревья. Впереди показались вырубки с белыми березовыми пнями, и на пнях тоже лежали красные отблески пожара.

— Где же твои торфяники? — нетерпеливо спросил Василий соседа-красноармейца.

Тот шел, глядя в землю, и не ответил.

— Слышь, друг, где же торфяники? — повторил Василий.

— Не досаждай, — сказал красноармеец. — Какие теперь торфяники… Не успели… Ишь, пламя что делает…

Василию стало жарко, и на лбу у него выступили капли пота. Томила жажда, и кожа на лице горела, как опаленная огнем. Он поддернул винтовочный ремень и расстегнул липкий ворот рубахи.

Рыжая легкая пыль волнами поднималась из-под ног красноармейцев и плыла к лесу. Она была похожа на красноватый дым лесного пожара, и Василию почудилось, что пахнет гарью.

«Может быть, город уже близко…» — подумал он и посмотрел на зарево.

Оно горело в полнеба. Даже кромки низких тяжелых туч были красными, как раскаленные угли костра.