Сущность - Лейла Тан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да черт с ним, с этим Христом, или как там его звали, этого еврея! – гаркнул один из добровольцев и протянул Мише бутылку. – Лучше выпей, брат. Вот я не спрашиваю, кто ты такой? Так? Потому что вижу – ты наш. Так? – Теперь он обратился к своим и те согласно закивали, так, мол, наш человек. – И ты ни о чем не спрашивай. Война, брат, это самое святое мужское дело. Да, прекрасная была жизнь, согласен, но скучно что-то было, чего-то не хватало. Законы, правила, гуманизм, с желтыми заставляют целоваться в засос… Нет простора для души. У меня была фабрика на планетоиде А-3486735. Не веришь? Ну клянусь, ну честное слово, была фабрика. Ха-ха-ха! Я акции предприятия купил, а что на нем шлепали, так и не знаю. Денег много, девать куда-то надо, вот и купил. На торговый ряд в Курортной зоне не хватило, пришлось на Периферию забираться. Скука! О-хо-хо! Я этот космос… Веселья просит душа, остренького чего-нибудь… И не говори мне больше ничего об этом еврее… слышать уже не могу об этом! Тут священника мои ребята вчера утопили в фонтане, чтоб его… Нехорошо, конечно, священник все-таки. – Говорун быстро перекрестился и отпил из горлышка бутылки. – Но их тоже понять можно, достал он всех своими проповедями, прости Господи. Сочельник, говорит, завтра, ды-ды-ды, ды-ды-ды… Ну и что? Я этих «зеленых» и без Сочельников готов давить. Уж очень они мне не нравятся. Просто не нравятся – и все. Понимаешь? Тогда пей.
Салам не знал, пьет ли Миша, но по лицу друга понял, что нет. Кошмар! Что же он будет делать? Разговорчивый доброволец продолжал, пересыпая речь жуткой бранью:
– Я и пьяный, и трезвый стреляю с обеих рук в десятку. Утром мы пойдем и надерем этим… задницы, чтобы они знали свое место. А их место знаешь, где? В… Они мне не нравятся – и все. Насчет святого писания ничего не скажу, не читал, жаль священник помер, а то спросили бы. Нет, не знаю, что сказано в писании насчет «зеленых», но их рожи… Знаете, что мы сделаем в первую очередь? Заглянем в их гаремы. Эх, братья, вот, что мне нравится у «зеленых», это их… После победы надо записать этот пунктик в нашу Конституцию.
– Зачем тебе Конституция, у тебя и так… больше, чем у какого-нибудь султана!
Добровольцы загоготали и опрокинули в себя по бутылке. Миша тоже приложился к горлышку и с отвращением глотнул горючую жидкость. «Бедный, трудная у него задача», – посочувствовал Салам, выглядывая из-за кучи мусора, сваленной прямо посреди мостовой.
Подошла, пританцовывая, пышнотелая блондинка, вся одежда которой состояла из синей набедренной повязки. Изо рта красотки валил пар, но она, видимо, была так пьяна, что не чувствовала холода. Женщина с хриплым воплем повалилась на колени к Мише, и добровольцы одобрительно заулюлюкали. Включили музыку, и «синие» пустились в пляс, делая непристойные движения и вертя задами. Блондинка, тряся телесами, дергалась в центре мужского круга. Один из мужчин сдернул с нее набедренную повязку, и Салам зажмурился.
Миша не участвовал в общем веселье. Любящий поговорить доброволец тоже сидел на месте, только хлопал в ладоши и пьяно хохотал.
– Ты вообще-то кто такой? – вдруг спросил говорун, и голос его прозвучал на удивление трезво.
– Доброволец, – сдавленно произнес Миша. – Примете меня?
– Конечно, – сказал говорун.
После этого он достал пистолет и выстрелил Мише в голову. Просто выстрелил, ничего больше. Потом крикнул кому-то в темноту, чтобы убрали покойника, и веселое застолье продолжилось, будто ничего и не было.
Салам все видел. Он видел, но не верил, что мертвец с пробитой головой – это его друг Миша. Нет, это не может быть Миша, это просто какой-то покойник, чужой, совсем посторонний. Захотелось подойти к мертвому человеку, заглянуть ему в лицо, убедиться. Не понимая, что делает, он начал медленно подниматься, но тут появились трое и уволокли тело из слепящего круга. Все, от Миши не осталось ничего, только темная лужица на снегу. Несколько минут назад они разговаривали, а теперь его нет. Нет!
Он зажал рот обеими руками и упал лицом на землю. Родившийся в глубине сердца крик рвался наружу, но он не мог его выпустить сейчас. Он плохо соображал, почти ничего не видел сквозь пелену, застившую глаза, но знал, что здесь оставаться нельзя, и пополз задом. Он пятился и пятился, пока не перестал слышать голоса людей, потом поднялся и, продолжая зажимать обеими ладонями рот, понесся по темной улице.
Салам бежал, не выбирая направления. Поворот, еще один, тупик, обратно, снова поворот, проспект, аллея, решетка, воздушный переход, скользкий рельс дороги, ступени… Он рухнул без сил, их не осталось даже на то, чтобы закричать, освободить разрывающееся сердце. Вместо крика из груди вырвался хрип, похожий на стон умирающего зверя. Он не смог заплакать, и от этого ему стало еще страшнее. В бесконечном отчаянии он заметался, забился о землю, пытаясь выжать хотя бы одну слезинку.
Далеко, там, где сходились под облаками вершины мертвых небоскребов, серел крошечный клочок неба. Салам глянул вверх. Оттуда на него смотрели глаза того, кого он любил больше всего на свете и о ком думал каждое мгновение дня и ночи. И кто предал его во второй раз. Он почувствовал этот пристальный взгляд.
– Что смотришь?! – крикнул Салам, и потоки горючих слез наконец вырвались наружу. – За что ты так ненавидишь меня? Ты позволил убить Наставника и Мишу на моих глазах! Почему ты заставил меня смотреть на это? Что я тебе сделал?.. Так вот знай, я тоже ненавижу тебя и не хочу быть твоим Воином! Не хочу! Я отказываюсь! Забери это к черту! Да, к черту!
Небо смотрело печально и пролилось в ответ мелким холодным дождем.
Эпизод 29
Дон перебил все зеркала, имевшиеся в бункере. Ничто не могло унять его злости на Скрыма. Как они могли допустить, чтобы такое произошло? Куда они смотрели? Почему они позволили Язычникам узнать местонахождение заложников? Всё против него и все против него. Его бросили, он один на один с полчищами врагов. Думая так, Дон чувствовал себя героем. Это было приятно. «Да, я
