Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева

Но что нас, людей с советским воспитанием, очень поразило и что было непонятно нам, в каком тяжелом положении находились индейские резервации на фоне всеобщего благополучия. Мы не могли понять, как такое могучее государство в такой грандиозно богатой стране не хочет помочь улучшить жизнь такой небольшой группы коренного населения.

На меня это произвело удручающее впечатление, и было обидно за них.

Я помню, как в одной резервации, куда пришла группа туристов, один высокий, стройный, мужественный на вид индеец гордо сказал:

— Мы не зоопарк, не зверинец, чтобы на нас приезжали смотреть туристы.

И столько было горечи в этой фразе.

У меня было столько симпатии к ним, что трудно даже передать. Ведь каждый из них — это такое же сокровище, как и вся эта роскошная, прекрасная страна. Ведь они коренные жители, как любое дерево, любая травинка, любой куст, живущий на этой земле испокон веков. Они представляют собой неотъемлемую часть этой земли, и их надо беречь, хранить, так же как все сокровища этой страны.

И почему у них нет такого же места и таких же прав в своей собственной родной стране, как у всех ищущих и получающих убежище со всей нашей планеты?

Мне даже пришла в голову шальная идея, ведь это у них я должна попросить разрешения остаться на их земле, в их стране.

Все остальные, по тем или иным мотивам попавшие в эту страну, такие же эмигранты, как и мы. И я вспомнила то жуткое чувство, которое испытывала я, когда немцы чуть-чуть не захватили нашу Родину.

Я не могла, как говорится, ни при какой погоде представить, что немцы будут хозяйничать на моей родине, где все мое, где все принадлежит мне, каждая травинка, каждый кустик мой, это моя земля, это моя родина, и за нее миллионы наших людей, как и я, готовы были жизнь отдать, и отдали.

А вот здесь была та небольшая горстка американских индейцев, которая осталась в живых после упорного желания белых пришельцев уничтожить, истребить всех до единого любыми способами.

Индейцам раздали зараженные оспой одеяла, расстреляли всех бизонов, стараясь обречь людей на мучительную голодную смерть, отняли у них самые лучшие угодья, загнали их в самые неподходящие для проживания места, а они все еще продолжали в этой своей богатейшей стране бороться в беспросветной нужде за свое существование.

Кажется дико, неправдоподобно, но это факт. Американские индейцы в своей стране не имели американского гражданства, и даже те юноши-индейцы, которые были в армии во время Второй мировой войны и вернулись с фронта ранеными, искалеченными инвалидами, не имели никаких привилегий ветеранов войны, так как не были американскими гражданами.

Крушение надежд

Возвращаясь в Нью-Йорк, мы собирались не тратить ни одного лишнего дня на сборы. Мы собирались выяснить, что нужно предпринять для продолжения нашего дела в Калифорнии, с учетом того, что Кириллу во время собеседования обещали, что, как только он начнет работать в этой компании, они помогут ему в деле нашей легализации. Мы намеревались вернуться обратно к началу учебного года, чтобы устроить детей в хорошую школу.

Лед как будто наконец тронулся, и все начало складываться в лучшем для нас направлении.

Вернулись мы в полдень и не успели еще внести в дом вещи, как раздался звонок. Кирилл открыл дверь, за дверью стоял Ричмонд и рядом с ним средних лет полный мужчина со строгой внушительной наружностью. Отвернув полу своего пиджака, он показал нам какую-то бляху, напоминающую ту, какую носят полицейские. Он строгим голосом сказал, что мы находимся под судом за то, что присвоили деньги этого господина, при этом он указал на Ричмонда.

Он еще что-то говорил своим строгим голосом, но ни я, ни Кирилл ничего больше не поняли.

Он передал Кириллу в руки бумажку, которая оказалась исковым заявлением, поданным на нас в суд бывшими «нашими» адвокатами. Кирилл расписался, поблагодарил и закрыл за ними дверь.

Так в одно мгновение рухнули все наши радужные надежды, как после землетрясения.

Стало жутко холодно и мрачно.

Прочитав иск, мы поняли, что с нас взыскивают 5000 долларов за легализацию и 7000 долларов за литературное посредничество согласно нашему контракту.

Что касается легализации, то, когда мы отказались от их услуг, у нас даже не были продлены наши визы, разрешавшие нам легально временно проживать в этой стране. А что касается литературных услуг, то наоборот, их вмешательство всегда являлось главной помехой, потому что, как только узнавали содержание контракта, так всякие переговоры моментально прекращались.

Мы под судом

Но эта неожиданность нас буквально ошеломила.

Срок контракта с ними давно истек. На наши письма и запросы сообщить нам, сколько они хотят получить с нас за свои услуги и за что именно, а также просьбу вернуть наши паспорта и документы, связанные с легализацией, они ни разу не ответили. И мы считали, что у нас нет перед ними никаких обязательств.

Хотя мы все могли от них ожидать, не зря же они заявили: «Вы, порвав с нами, еще пожалеете». Но такой, как сказал Кирилл, «смелости» мы не ожидали. Только подумать, что такое учинили не какие-то темные личности со стороны, а адвокаты… Люди, призвание которых — помогать государству, соблюдать законы. Люди, которые в силу своего положения обязаны не только соблюдать законность, но и не забывать о самой элементарной этике.

С этого момента мало сказать, что все наши радужные планы были нарушены, а вся наша жизнь превратилась в тяжелое, трагическое испытание. Мы в жизни никогда ни с кем не судились и вообще не имели ни малейшего представления, как это происходит, тем более в чужой, новой стране.

И вместо того, чтобы ехать в Калифорнию на работу, которая нам была необходима как воздух, отправить детей в школу и вообще дать им наконец нормальные условия жизни, ради чего мы готовы были многое перенести, мы оказались под судом в Америке. Такое нам даже в кошмарном сне не могло присниться. Начинать жизнь в Америке с судебной тяжбы было нестерпимо горько.

Итак, вместо хорошей школы, о какой мы с такой радостью мечтали, дети пошли в «паблик скул», а мы должны были заняться этим, с позволения сказать, процессом.

Все наши знакомые и друзья, каждый по-своему, глубоко нам сочувствовали и старались облегчить наше положение. Работы не было, денег тоже. Единственной ценной вещью, которая была у Кирилла, были золотые часы «Ланжин» с браслетом, которые я купила Кириллу в Мексике на день его рождения, их я сдавала ростовщику и выкупала, но дошло до того, что даже их я выкупить не могла.